Просто Пиноккио, Нф-расследование

Просто Пиноккио, Нф-расследование

Дарфорд лежит милях в восьмидесяти севернее границы штата Нью-Йорк. Местечко провинциальное, тихое, академичное. Здесь прекрасно сходить с ума и встречать Рождество, защищать степень бакалавра и оканчивать докторантуру. 

Медицинским светилам здесь, однако, не размахнуться. Население здоровое впрок, а местный гробовщик от скуки по вечерам играет на флейте. Мажорные флюиды гнездятся даже в нотах, и оттого Треди Грин очень часто даёт сольные концерты в местном джаз-клубе "Дизель".

Или давал... пока однажды вечером не был избит заезжими молодцами с живодерни на ранчо Чори. С тех пор Треди длительное время носил в себе много занятного для тех медицинских светил, которые не находили себе места в Дарфорде. 

А дело выходило нешуточное. Треди уже делал примерку на собственный гроб. И вдруг все решительным образом круто переменилось. Местная пятицентовая "Дарфорд ньюз" опубликовала сногсшибательное интервью из частной клиники мага от медицины профессора Бена Румензольда с приглашением посетить его лечебный рай каждого, кто в том нуждался. Грину пришлось признать, что он как раз тот самый нуждающийся человек. Так в мире пересеклись судьбы гробовщика и целителя.

Клиника Румензольда носила название "Дарфордский медико-театральный центр", но обеспокоенный своим состоянием будущий пациент обычно мало обращал на это внимание. И напрасно... Во-первых, оперировал Румензольд без наркоза, а во-вторых, превращал акт хирургического вмешательства во внутренности больного в самое настоящее театральное представление, внешне напоминавшее операционный кукольный театр, где главным кукловодом с молчаливого согласия оперируемых и медперсонала оставались глаза, руки и голосовые связки профессора Бена Румензольда. О предстоящем представлении оповещались в клинике все. И в часы операции медико-театральный центр через многочисленные мониторы следил не за актом медицинского священнодействия, а за театральным спектаклем.
Конечно, Треди не обратил бы на концепцию лечебного учреждения никакого внимания, не будь он сам в некотором роде страстным служителем Мельпомены. Ведь грим на усопших сограждан Треди накладывал самостоятельно. В этом смысле ему жалко завидовали все окрестные брадобреи. Обратил на это внимание и профессор Румензольд.
– Зачем же вам, мистер Грин, платить столь нескромную сумму за ваше излечение? Не лучше ли вам поучаствовать в конкурсе на замещение вакантных должностей? Правда, гробовщик нашему заведению ни к чему, но вот ваш дар гримера мог бы нас заинтересовать.
Так неожиданно для себя Треди Грин стал соискателем хорошо оплачиваемой должности среди прочих молодых и не очень людей, пожелавших страстно служить медицинской науке и своему скудному кошельку. Конкурс был назначен на завтра, и весь вечер Треди не оставляло какое-то непереносимое чувство, что прошлый мир был просто нелеп. В этом прошлом мире не существовало настоящего Наполеона Бонапарта, Наполеона прекрасного, торжественно передвигавшегося на кривоватых ногах в своей легендарной треуголке и наглухо застегнутом сюртуке, за обшлаг которого была засунута правая рука императора, пальцы которого были сложены таким образом, чтобы символизировать "викторию" – Победу. Дамским окружением Наполеона занимались молодые гусары, тщательно отбиравшие претенденток. А выбрать было из чего: настоящие Офелия и Дездемона, Марианна и царица Савская, Суламифь и Неферет, Екатерина Вторая и графиня де Помпадур...
Наполеон, не отвлекаясь мыслями от планов будущих сражений, не снимая шпаги и не меняя выражения лица, тут же на барабане совокуплялся с графиней Ганской, обещая завернуть к ней на обратном пути, когда будет бежать из России.
– И будьте в том уверены, мадам! - громовым голосом подтверждали намерения императора поручик Ржевский и генерал Скобелев. Далее их мнения расходились. Генерал утверждал, что именно так и надлежит обращаться с графинями, на что поручик не соглашался.
– В кустах у Наполеона всегда должен быть спрятан рояль, чтобы страсть графини звучала! – восторженно говорил Ржевский.
– ... и дыба, чтобы тело графини не соскальзывало с рояля, – простодушно заканчивал маркиз де Сад. Жюльена от этих слов страшно страдала, а Жермена просто тащилась. Обе они сидели подле маркиза в испанских сапогах, предлагая – сладостно-умоляюще – любой из дам примерить эту обувку времен инквизиции. Появилась Екатерина Вторая и тут же защелкнула аппарат средневековой пытки на обворожительных ножках Елизаветы Лопухиной. Молодая женщина стала очень быстро терять свое подлинное историческое лицо.
– Цирюльника! – строго и громовластно потребовала Екатерина. – Нюхательной соли и грима. Гримировать, гримировать, гримировать... Она должна все время улыбаться...
За следующими событиями в тот вечер Треди уже не наблюдал. Он только и делал, что гримировал угасающие лица, то и дело подправляя уголки усыхающего рта. Время перешло в Вечность.
– Штоф водки для Лопухиной, нюхательной соли – Треди Грину. Он выдержал испытание, беда только, что Лопухина теперь его от себя не отпустит. Так и останется до утра в его объятиях, - выдавил наблюдавший за происходящим профессор Румензольд, и посетовал:
– Нет, во времена моей репортерской молодости нравы были уже не те. Нимфомания ушла в Голливуд. Это тебе не "дай, купи голуби".
На следующий день, когда на смену изрядно подуставшей Лопухиной пришла Дарья Дашкова, Треди удалось как-то незаметно ретироваться из тесной для троих постели и поспешить на конкурс замещения вакансий, о котором он столь много уже узнал. Женщины не стали горевать, предавшись лесбийским забавам, и позабыв обо всем прочем на этой Земле... В дверях Грин едва не столкнулся с Екатериной.
– Вы покидаете нас, сударь? - спросила она с гюлупрезрительной улыбкой.
– Отнюдь нет. Разве что, совсем ненадолго...
– Прекрасно, сударь. Ответ достойный. Встретимся вечером у Григория Распутина, сегодня самое время попить андалузского хереса... Чайниками.
– Однако... - Треди был обескуражен.
– Вас не шокируют наши нравы? - небрежно поинтересовался у гробовщика во время завтрака профессор. И поскольку тот нерешительно промолчал, сам же и ответил:
– Не более чем парад личностных суверенитетов, максимальное раскрепощение индивидуальных амбивалентных связей... Все они не настолько порочны, как это могло вам показаться. Это, прежде всего, поиск адекватности тому континууму, в которые их вплавили в послеоперационный период. Ведь кем, по-вашему, все они были недавно? Жюльена и Жермена – провинциальные богомолки, жившие на дивиденды своих престарелых родителей. Они вечно ссорились между собой, и однажды дело даже дошло до поножовщины. Бедняжки. И это в их-то молодые годы. Мне дорого стоило замять эту неприятную историю, и только во время старании я понял, что суть их трагедии в том, что у обеих была доброкачественная опухоль на прямой кишке, но у одной – слева, а у другой – справа. Они были просто диаметрально противоположны по своей первоприроде, если хотите – антиподами, и в силу специфики заболевания, подозревающие друг друга в склонности к содомии. Я только подпитал это убеждение каждой, но при этом нашел тот стержень, на котором сейчас держатся обе столь перестрадавшие сестрички. Таковым стал некто Штырь, профессиональный килер, которому очень неудачно размозжили голову на Брайтон-бич...
– Надеюсь, огнестрельное оружие в вашем террариуме запрещено, – робко поинтересовался Треди.
– Зачем оно нам здесь, дорогой вы наш? Маркиз де Сад просидел 27 лет в Бастилии, оклеветанный собственной тещей. История банальная, но требовавшая подпитки. Теща Штыря – Екатерина Вторая. Прежде у нее была бронхиальная астма и Эдипов комплекс.
– Ну а кто, по-вашему, я? – заискивающе поинтересовался экс-гробовщик.
– Пиноккио, просто Пиноккио… Готовьтесь! Спектакль уже объявлен.
Треди Грин больше не сомневался. Он попал в клинику для душевнобольных, где весь персонал состоял из законченных психов. Он хотел что-то сказать, но тут из дверей вылетело несколько взбудораженных молодцов, истошно вопящих:
– Док, я вами восторгаюсь! Я и только я достоин занять место ассистента в вашей клинике!
– Сомневаюсь в этом, - бросил на ходу одному из них Румензольд.
– Но почему же, маэстро? Ведь я по вашему предложению уже стажировался в Нью-Йорке прошлым Рождеством.
– Ну, еще бы, Стив. – скептически заметил профессор. – Кто не знает ваших новогодних чудачеств? Вы были отменным Санта-Клаусом: угощали богачей шницелями из их любимых пекинесов, называя столь пикантное блюдо "русским экспромтом".
– Ну и что? В России ведь едят шницели.
– Но не из собак, и уж не из столь дорогой породы. И ведь вам этого показалось мало. Помните, когда вы доставили в семью безработного белого медведя прямо из зоосада?
– Им весьма надолго хватило бы его мяса...
– Ну еще бы, будь этот ваш мишка освежеван и разделан. А так этот проказник освежевал и разделал всю семью безработного. Что вы этим хотели доказать, Стив, себе, миру, науке? Это был не медицинский эксперимент, а какой-то кулинарный экспромт. Что во всем этом было от медицины?
– Анестезия, док. В случае с медведем, уж простите, явно недостаточная. К несчастью, мишка проснулся, прежде чем на след его похитителя вышла нью-йоркская полиция, а мой знакомый мясник был в доску пьян...
– И вы еще претендуете на роль хирурга. Впрочем, на роль анестезиолога я вас возьму. В моей клинике это работа бесполезная, и вреда вы никому не причините.
Горе-соискатель благоговейно опустился на колени.
– Не все так радужно, Бен! Я бы не советовал вам витать в облаках! – громовым басом произнес гигант с курчавой греческой головой. – Я представитель гомологической службы ФБР, доктор психиатрии, правительственный психотерапевт Рент Дью. Мне приказано присутствовать при проведении всех последующих спектаклях-операциях либо немедленно закрыть ваше заведение от имени правительства США.
– Ну зачем же впадать в такие крайности, сэр Дью? – Бен чарующе улыбнулся. – Ведь мы не в Белом Доме, а в театрально-медицинском учреждении.
– И я о том же, старина. Вы можете называть меня просто Рент. Я не стану вам мешать. Но дело настолько необычное, что контроль просто необходим. Вдруг вы готовите из добропорядочных представителей нашего демократического общества троллей и вурдалаков?
– Все эти ваши тролли и зомби – вчерашний день, батенька. Сегодня мы выходим на концентрацию сублимационных континуумов или же, если сказать проще, репродуцируем в послеоперационное время человеческих гениев. Кстати, познакомьтесь: перед вами просто Пиноккио.
– Хм, разве он был гением?
– Да он просто конгениален! Купив азбуку за пять сольдо, деревянный мальчик овладел огромной суммой общечеловеческих знаний и стал всемирным литературным героем, примером для подражания столь громко рекламируемым масс-медиа. При этом он не был агрессивен и сексуален. Он научился делать деньги, не требуя для себя ничего. Научился сплавлять в единое целое совершенно разных людей. Мне как раз не хватает такого человека. И вы, Рент, сами сможете понаблюдать за операцией. Она назначена на сегодня.
Еще два часа в медико-театральном центре шли скрытые тщательные приготовления. В операционную почему-то внесли настоящий маленький подиум с бархатными шторками, который широко использовался в средневековых народных кукольных представлениях. На Украине такие балаганчики назывались "вертеп", а вот в Америке названия не имели. До поры до времени их просто не было там, а затем быстро канули в Лету времена Оны... Через два часа с какой-то особой театральной хрипотцой заработала селекторная связь, и сквозь скрытые от посторонних взглядов репродукторы разнеслось:
– Всем срочно занять удобные места у внешних мониторов, расслабиться и приготовиться к действу! Представление начинается...
Подобно сценической рампе зажглись многочисленные внешние мониторы, ярко осветив пространство уютной операционной, в которую входил Бен Румензольд. На руках у него были длинные, до локтя, резиновые стерильные перчатки. Однако Ренту показалось странноватым, что на лице профессора не было защитной маски.
– Внести для главного героя колпачок, курточку и штанишки! -скороговоркой отдал команду Румензольд. – Впрочем, штанишки можете не одевать - потерпит. Но вот башмачки с пряжками наденьте на больного немедленно. В антрактах он должен будет ходить.
Раздались одобрительные аплодисменты и свист: спектаклей с антрактами ранее Румензольд не давал.
– Ввести просто Пиноккио! - последовала вторая команда, и тут заиграла давно забытая детская музыка. Со стороны она могла показаться просто бессистемным набором звуков, но каждый в ней уловил знакомую только ему одному мелодию и принялся подпевать. Треди поймал себя на мысли, что бормочет: "По разным странам я бродил, и мой сурок со мною".
Ему было предложено занять место на почти вертикальном ложе. Одет он был лишь в колпачок, курточку и башмаки. Лопухина с радостью увидела крупным планом то, что приводило ее в экстаз всю прошлой ночью. Заметив ее сладкую улыбку, Екатерина Вторая сказала:
– Теперь я понимаю вас, милочка. Слава Богу, не восемнадцатый век.
– И я о том же, матушка-императрица. Ведь раньше как: чуть что, тут же батогами, ноздри рвать... Господи, до сих страшно вспомнить, что вы в том самом веке понавыдумывали.
– А ты и не вспоминай. Нечего было тебе, проказнице, обивать свой будуар тем же материалом, что у моего бального платья. Ведь только одна ворсинка с него равнялась годовому солдатскому жалованью, а ты им будуар... И впрямь ты – мерзавка, а не проказница. Ты еще не знаешь, что бы я сотворила с тобой в нашем XX веке.
Пока женщины столь мило беседовали, ложе с Пиноккио автоматически приняло !горизонтальное положение, а прямо перед его лицом ассистенты поставили внесенный ранее миниатюрный вертеп. Теперь и сам Пиноккио, и зрители у мониторов могли лицезреть только руки хирурга и его лицо. Лицо при этом потело и что-то говорило все время, а руки время от времени мелькали в пространстве с обрывками внутренностей Пиноккио и разнообразным хирургическим инструментарием.
– Вы просто счастливчик, Пиноккио. Ну, кому бы еще пришло в голову оперировать деревянную куклу? Хоть вы и сделаны из старого мореного дуба, но весь озонозились. А занозы обычно вскрывают без анестезии. Вот так! – И Румензольд резко распорол одеревеневший живот Пиноккио.
– Да, я вижу вас помяли весьма профессионально. Ну что тут скажешь? Те древесные волокна, которые не поддаются реконструкции, мы просто вырежем! И затем затампонируем живительными экстрактами. Эти составляющие компоненты эликсира жизни позволят вам даже немножечко походить. Снимите с него вертеп. Встаньте! Ходите!
– Но, доктор, из меня капает кровь.
– Глупости! Это древесная смола!..
Так продолжалось более часа. Спустя это время у Пиноккио стал местами деревенеть нос и развилась жуткая фобия на крыс, которых он чувствовал невероятным образом. По требованию пациента в операционную внесли и расставили в самых различных местах по предложенному им плану дюжину мышеловок. Через несколько минут все они дружно сработали, а радостный Пиноккио попросил у Румензольда пять сольдо на азбуку.
Операция закончилась всеобщим восторгом, но вечером на гулянке у Григория Распутина с Пиноккио случилась истерика: он вдруг обнаружил, что ему продали не ту азбуку и не с теми картинками. Поднять ему настроение не помогло и то, что - столь громко рекламируемым масс-медиа. При этом он не был агрессивен и сексуален. Он научился делать деньги, не требуя для себя ничего. Научился сплавлять в единое целое совершенно разных людей. И даже стал крепко прихлебывать смачный слащавый херес.
– Какая муха его укусила, Румензольд? – допытывался Дью, тщательно наблюдавший за всем происходящим. – Ведь херес-то марочный, настоящий.
– А вот азбука – нет, – парировал Румензольд. – В этой много ненависти. Дам-ка я ему еще пять сольдо, а вам, Рент, хочу заметить, что за последние сутки вы стали напоминать старика Фрейда.
– Да ну? – обрадовался Дью.
– У вас, как и у него, в Лондоне скоротечно развивается рак нижней губы. Я смогу вас прооперировать. Завтра.
– Неужели все это так неотвратимо серьезно, старина?
– Увы, вот ваша диагностическая спектрограмма. Я получил ее прямо с исследовательского монитора, при помощи которого вы наблюдали за операцией.
– Вы просто облучили меня!
– Отнюдь. Наш нынешний Наполеон все еще сохраняет связи со своим социальным прошлым. Вот ваше медицинское досье за последние три года. Два года тому назад - первые подозрения. По просьбе Наполеона, мой дорогой Фрейд, вы и оказались у нас.
– А весь этот спектакль с Пиноккио?
– К вам не имеет никакого отношения. Да и после операции вы будете очень долго хранить молчание. А за это время мы тихо исчезнем из этого городка. Сами понимаете, масштабы тут не те. Но вот вас мы оперировать будем завтра.
…Так оно и вышло. Об одном лишь забыл рассказать научному сотруднику ФБР Бен Румензольд: великий Фрейд перенес 38 операций по усечению лицевых тканей и так и не вылечился...
Однако не это обстоятельство беспокоило просто Пиноккио. Он свято желал лишь одного: за свои пять сольдо купить именно ту азбуку, которую читал настоящий Пиноккио. Благо деньги на это требовались небольшие, и в местном баре всегда к его услугам был свежий выпуск пятицентовой "Дарфорд ньюз". В одном из выпусков было написано, что медико-театральный центр перекупил неизвестный меценат с правом для его обитателей оставаться на местах. Сценарных операций больше не проводилось, Бен Румензольд перебрался в Европу. Европу штормило. Самого Румензольда привлекала Россия с ее необузданным темпераментом, вечной политической нестабильностью и бесконечным обилием сумасшедших. Их даже и клонировать не надо было. Делай гениев поточным методом...
Однажды тихо скончался и забытый всеми Рент Дью, чьи посмертные рукописи тут же исчезли. Хотя, как известно, рукописи не горят. Они еще дадут о себе знать. Мир заспорит об авторстве, извлечется на свет наследие Фрейда, исследователи возьмут друг друга за грудки, и только Пиноккио все еще будет ходить в окрестностях центра, и временами нос у него будет действительно деревянный. Тем он и проживет. Получая по пять сольдо с каждого, кто пожелает дотронуться до кончика его настоящего деревянного носа. А Бен Румензольд тем временем будет стремительно разворачиваться в России. То ли еще будет...

2007-10 гг.

*     *     *

Литературная справка или
о творчестве на плечах гения: