Проводница

Глава 2

Поезд тронулся по расписанию. Пора бы начинать обход пассажиров, но Женечка никак не решалась выйти из служебного купе, стояла, привычно раскачиваясь в такт поезду, и прислушивалась, как в груди непривычно ворочается и не находит себе места сердце. Она смотрела в прикрученное к стене зеркало, видела в нем свое бледное, растерянное лицо и пыталась успокоиться: «Да это просто совпадение! Мало ли коротышек носится с дочками-даунами по свету?» и, понимая, что в том-то и дело - не много! – ощущала тревогу и неприятное биение сердца. А Зойка-дура еще утверждает, что у нее его нет!

Главное, когда этот колобок носился по платформе, у нее даже ничего не ёкнуло внутри. И даже не вспомнила она, что был в ее жизни лет двадцать назад такой же вот колобок - подававший надежды сценарист. Она вообще не имела привычки что-либо вспоминать. Прошлое надо забывать. И только когда прочла в билете фамилию Бельчаков, ее вдруг пронзило, ошпарило, прокололо – ОНИ?!! ЗАБРАЛ? УДОЧЕРИЛ? И вспышкой из памяти вдруг высветился год, когда она слишком поздно узнала о беременности и возненавидела личинку, которая поселилась в ней, питалась ею и росла не по дням, а по часам! А у нее съемки, в которые ее пропихнул сценарист, и первая роль - не ахти какая, третьего плана, подружка главной героини, но все-таки роль, довольно удачная, ее хвалили.

И вспомнились роды плосколицей девочки с неправильным количеством хромосом, и лицо врача с холодным профессиональным сочувствием: «У вас девочка-даун. Будете оставлять?» Вспомнилось, как майским днем, подписав отказ от ребенка и навсегда распрощавшись со сценаристом, она бежала из роддома через больничный парк, и вдруг ясное небо сверкнуло, громыхнуло, раскатисто треснуло и прорвалось дождем. Люди вмиг разбежались, спрятались под навесами и зонтами, а Женечка, мокрая до нитки, стояла посреди опустевшего города там, где ее настиг дождь, подставляла себя под него, и дождь стекал по ней, очищая с головы до ног, смывая ненужного ребенка, боль и надоевшего хуже горькой редьки сценариста, опостылевшего со своей липкой любовью. И в небе полыхала и трещала гроза. И в воздухе пахло спелым арбузом. И казалось, что, наконец, перевернута страница с ошибками и всё можно начать сначала.

А дальше были три мужа, три развода, пять абортов и девять никаких ролей в никаких фильмах. И ни славы, ни софитов, ни красных дорожек, о которых она мечтала в молодости, когда карабкалась по мужчинам, как по перекладинам веревочной лестницы - все выше и выше, к спасательному вертолету, который должен был вывезти ее в другую жизнь. Секс она ненавидела, но ведь секс – неплохой посредник в успешной сделке и ради достижения цели она терпела и умело подыгрывала неистовству мужских тел, которые жадно впивались в нее и, насытившись, отпадали, как насосавшиеся кровью клопы. Но вертолет никуда не вывез ее – только поднял на небольшую высоту, показал перспективы, да сбросил в Зойкину коммуналку с хворым псом. Помнится, как один довольно известный режиссер сказал ей: «Девка ты красивая, но у тебя или как будто ампутировано что-то внутри, или вечная мерзлота там. А в мерзлоте ведь ничего не живет. Не выйдет из тебя хорошая актриса. Нечего тебе дать зрителю». Сказал – и как приговорил. После этого – ни одной роли. Заладили все кругом: сердце, душа, доброта! А талант в ней есть. Просто он, как заточенный узник, бродит, гремит холодными цепями по застуженной камере, и никто его не слышит и не спасет.  

Ладно, надо взять себя в руки. Сейчас её выход на сцену. «Получи симпатии пассажиров и спокойный рейс в придачу» — так называла Женечка первый акт пьесы «Проводница» с собой в главной роли. Заключалась она в том, чтобы с первого взгляда расположить к себе пассажиров и поставить дело так, чтоб по пустякам ее не дергали, с глупостями не приставали, а только робко и боязливо стучались бы в дверь, да, уважительно согнувшись, просовывали бы свои извиняющиеся физиономии в щель, как в кабинет к профессору, и просили о чае как о великом одолжении. Женечка давно поняла: чем культурнее люди, тем легче манипулировать ими. До таких пока дойдет, что их используют, глядишь – уже и конечная станция, приехали, просьба освободить вагоны. Эта интеллигенция всё по себе судит. Поступай с ближним так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Смехота просто! Это философия для небитых жизнью. Надо зуб за зуб, глаз за глаз и делать так, как тебе удобно и хочется.

Женечка вытерла вспотевшие ладошки, оправила серый костюмчик, ладно подогнанный по стройной фигуре, окропила себя деликатной капелькой духов, с трудом, как узкое, севшее платье, натянула на себя доброжелательность и пошла по купе собирать корешки билетов и завоевывать симпатии пассажиров. Работа есть работа. Она входила в купе с кроткой улыбкой, присаживалась на краешек кровати – спинка выпрямлена, стройные ножки вместе и чуть вбок  - тонкими пальцами брала билеты, ворковала что-то мило про чай и время в пути, поправляла волосы, невзначай открывая пульсирующую под прозрачной кожей синюю венку на виске, и когда она покидала купе, оставив едва уловимый запах духов, пассажиры, невзирая на пол, еще некоторое время завороженно смотрели в закрытую дверь, силясь понять, кто это был сейчас перед ними: ангел, эльф, добрая королева? 

Женечка обошла всех пассажиров. Оставалась только одна дверь, в которую было страшно зайти. Прям ящик Пандоры, а не дверь. Она вернулась в служебное купе, сделала три глубоких, коротких вдоха-выдоха, выпила воды, поправила стрижку, алый платочек на шее, огладила холодными, мокрыми ладошками костюм, еще раз вдохнула-выдохнула и направилась в купе колобка, ощущая себя в невесомости.