Проживая чужие жизни

Проживая чужие жизни

Проживая чужие жизни

Жизнь в какой-то момент встала, словно ком, что набирал обороты, вдруг заехал на равнину и, потеряв силы движения, остановился. Все, что происходит теперь — куски, временем отваливающиеся от общей массы. Становлюсь тоньше, словно той первоначальной песчинкой потребностей. Спать и есть, спокойно спать и вкусно есть. Амбиции, мечты, желания превращаются в одно простое ужасающее слово «надо». Надо-надо. Да надо, но потом, я это сделаю потом. Все происходит в голове. Вот через год я стану тем-то и буду делать то-то. Надо этим заняться. И дальше этого слова никуда не уходят.

Порою кажется, что это слово становится темным, переполненным прошлых надежд шкафом. Открывать который страшно. Да и стыдно. Лишь изредка приоткрывая дверь, небрежно, тоскливо забрасываешь туда свое очередное, еще не запылившееся пожелание.

Бывает, смотришь на тех, кто делает то, что ты хотел, и думаешь: я бы смог куда лучше, да, надо… Потом. Сейчас невозможно — дела, суета. Лень. Что мешает? Ничего. А вдруг не получится? На это нужны деньги, время. Время.

Темнеет за окнами, мы возвращаемся домой. Арбат полон мной, и в каждом я вижу эти же вопросы. Неопределившиеся люди проживают чужие жизни, несчастные чужие жизни. Что может быть страшней? Только другие люди, так же идущие рядом, что точно знают. чего они хотят, но по разным причинам, откладывают это на "потом". Еще одно слово, пожирающее изнутри, вытягивающее острые, отравленные ядом иглы, впивающиеся в самые легкие. От этого болит грудь, и люди плачут. Плачут в тишине у себя дома, напившись или просто подумав о своей убогой судьбе.

Мы любим жаловаться на что-то. Ничего конкретного. Просто представим на миг, что кто-то другой виноват во всех наших неудачах. Мать отдала против воли в другой вуз, отсутствие денег или попросту кривая злая судьба, или сам господь бог, что подпихивает палки в мои колеса.

И это так же становится неплохим занятием. Еще хуже те, кто в своем положении нашел утешение, будто попав в трясину, опустил руки и сам стал частью жижи и тины.

Из магазина косметики вышла Марина, я знаю ее. Мы все знаем друг друга, вся наша особенность — ложиться отражением в чужих сердцах.

- Вот и день прошел, – довольно произнесла она, встав рядом.

- Посмотри на них.

- На кого? – удивленно переспросила она.

- На всех идущих куда-то людей. Что ты видишь?

- Ничего, – попросту ответила она, я усмехнулся, будто бы она дала мне правильный ответ, а она обиженно, словно не увидев чего-то, переспросила. – А что я должна была увидеть в них?

- Ничего.

Дальше шли молча.

- А ведь практически все они получили высшее образование, – спустя какое-то время произнес я.

- И что? Я тоже актриса… Время такое.

- Время… оно всегда одно, мы всегда разные.

- Не всем же играть в Большом театре, – пробубнила она, обидевшись.

- Не всем, а почему не тебе? – поинтересовался я, взглянув в ее растерянные глаза, нагло и прямо.

- Не мое это, – просто ответила она.

- А что твое?

- Ты сегодня какой-то злой. С работой что-то не так? – Не так, подумал я, с ней все не так и со мной все не так. – Может тебе отдохнуть?

- Отдохнуть, – протянул я. А от чего мне отдыхать? От того, что я занимаюсь не тем, чем желаю, чтобы в очередной раз отложить все на потом, пролежав на диване сутки, или встретиться со своими копиями, чтобы послушать, как у них не так. Я замолк. Она шла тоже молча. – А что все-таки твое? – Она задумалась.

- Я бы хотела стать художницей! Я и сейчас иногда рисую на бумаге, когда народа нет.

- А что мешает? – поинтересовался я.

- Учиться надо, – просто ответила Марина.

- Так иди учись, – так же просто ответил я.

- Ты что! Мне двадцать пять уже.

- И что? – надавил я.

- Кто же работать за меня будет? – поинтересовалась она. А что, некому? — подумал про себя я. – Да и уже поздно. Ну, поступлю я, допустим. Пять лет учиться. А вдруг это потом окажется не моим?

- Ты же только что сказала, что это твое, – заметил я. Она замолчала. Задумалась. – Ты жалеешь потратить пять лет, а всю жизнь работать продавцом не жалеешь...

- Да что с тобой?! И почему всю жизнь? Меня, может, через полгода повысят до менеджера или начальника отдела, или старшего продавца! Да кто знает! Вот захочу и вовсе уйду с работы! Пойду в банк работать! Или дело свое открою, в конце концов!

- Открой.

- Денег нет! – сказала она, уже совершенно злая.

- Займи.

- Ты что меня сегодня вывести решил? Если у тебя плохое настроение, это не значит, что у всех такое же должно быть!

- А чему ты злишься? – поинтересовался я.

- Вопросы глупые задаешь. – Действительно глупые. Я бы, наверное, так же ответил. Что может быть глупее подобных вопросов. На которые каждый знает ответ. – Словно так легко взять все бросить и начать заниматься рисованием, – продолжала она. Ведь действительно, надо бросить все. А что все? Что мне бросать? Мелкие радости жизни? Это словно жить в клетке и бояться отворить дверь в дикий мир, чтобы самому искать себе пищу, лишь потому, что иногда в мою клетку заносят кусок свежего мяса Это мясо и есть мое все, и эта клетка тоже мое все, и бросать этого нельзя. Ведь кто-то другой может сесть на мое место, а кто меня потом возьмет? Никто, и придется мне умереть в открытом мире. – Сам-то что? Если бы ты был продавцом собственного магазина, знаешь ли что продавал?

- Знаю.

- Так что держит? – посмотрела она на меня, и мы оба замолчали. Шли долго. Неожиданно она взяла меня за руку. – Ты завидуешь тем, кто может сорваться с места и рвануть вслед за неведомой мечтой? Потому что боишься потерять все, а так хоть что-то…

- Возможно, – соврал я. – Я завидую, но не этой способности бежать.

- А чему же? – поинтересовалась она удивленно.

- Ты знаешь, что хочешь рисовать, но ты только хочешь, а на самом деле находишь массу причин, чтобы не рисовать. Допустим, у тебя не выходит нарисовать глаза, и ты бросаешь это дело, начиная рисовать вазы. Они у тебя выходят, и ты радуешься этому, воображая, какой бы великой натюрмортщицей могла бы стать. Это удовольствие поглощает тебя, и ты живешь, оставаясь в нем навсегда. Ты не начинаешь упорно трудиться, не бросаешь работу и не идешь в школу искусств, тебе достаточно знать, какая бы великая художница из тебя получилась. Это самое уродское человеческое качество.

- А ты еще и философ, – улыбнувшись, ответила она. — А что если я и вправду хорошо рисую, но мои картины недооценены, и меня не видят в горе человеческого мусора. А когда я умру, стану великой художницей, и все будут говорить: вот сколько бы она могла сделать, если бы ее заметили современники! Если бы она стала богатой! – говорила она воодушевленно.

- Я думаю, это вторая сладкая мечта человека. Мнить себя недооцененным гением, обогнавшим столетия. Я не говорю, что таких нет. Есть, но их очень мало. Именно эти единичные примеры позволяют себя мнить такими же. А если отобрать это, то что останется? Останется тоска и обида. – Она повернула меня к себе и, немного замявшись, сказала:

- Но ведь есть простое человеческое счастье. Близость и тепло человеческих сердец.

Я остался у нее. Мы остались вместе. А на утро пошли на свои работы.

- Быть может, ты поступишь в институт? – спустя какое-то время спросил ее я. – Моей зарплаты хватит.

- Да. Надо…