Психушка

Психушка

***

Весь вечер я лежу на диване и глотаю парацетамол, пытаясь сбить противную температуру. А тем временем перед глазами проносится чья-то жизнь. Неужели моя? Или это бред воспаленного сознания?

Я вижу больничную палату и девочку 16-ти лет. Зеленоватый свет электронных часов освещает её запястье, и лезвием, вынутым из одноразовой бритвы, она остервенело режет вены. Она не знает, что делать это надо вдоль… режет поперёк, задевая сухожилия.

Потом слышу крик соседки по палате, какой-то неясный шум, вижу медсестру и санитарку. Они грубо хватают эту девочку, даже не пытаясь успокоить, и тащат в кабинет главврача. И тут я понимаю, что эта девочка – я!

Дальше всё, как в тумане. Мне обрабатывают рану, оскорбляют, не стесняясь в выражениях, угрожают психушкой. А я сижу и молчу… Мне нечего им сказать.

Наряд из психиатрической клиники приезжает раньше, чем родители; меня забирают и везут на Каширское шоссе, в тапках и в больничном костюме, в кармашке которого лежит маленький плюшевый мишка, мой единственный друг.

В приёмной огромная женщина с потными руками грубо сдирает с меня одежду, суёт старую дырявую сорочку и рваный байковый халат. Я плачу и прошу отдать медвежонка. Но она, будто не слыша, продолжает толкать меня в спину – по направлению к облупленной чугунной ванной, стоящей посреди кабинета. Свет в кабинете жёлтый, впрочем, как и вода… Зачем я здесь? Наверное, это сон!

Но это не сон. Я чувствую, как её пальцы впиваются в моё мокрое, распаренное тело, чувствую, как ноет моя порезанная рука, и как пульсирует центральная вена на другой. Это так странно, ведь несколько дней назад вену мне удалили, оставив на руке два глубоких, до самой кости, уродливых шрама. Но, как таковой, боли нет, ни снаружи, ни внутри. Просто всеобъемлющая пустота...

Кое-как я надеваю безобразные лохмотья, которые оказались велики размера на три, а то и больше, и санитарка тащит меня по длинному тёмному коридору, в котором стоит неприятный запах сырости и плесени. Я не сопротивляюсь, иду покорно, и только изредка дрожащим голосом повторяю:

- Пожалуйста, верните медведя!

Меня заводят в палату, до отказа забитую бабами, в таких же безобразных сорочках и халатах, как у меня. Воняет мочой и потом. Кто-то храпит, кто-то стонет, а кто-то тихо сидит на кровати, покачиваясь из стороны в сторону.

Санитарка указывает мне на шконку, стоящую вплотную к соседней. По узким лабиринтам проходов я добираюсь до места назначения. Я почти отчаялась получить медвежонка обратно, но огромная женщина всё-таки залезает в карман своего засаленного медицинского халата, достаёт потной рукой моего плюшевого друга, и швыряет мне прямо в лицо.

Я проваливаюсь в тревожный сон, полный страхов и кошмаров.

Открываю глаза. Где я? Кто я? И я ли это вообще? Столько вопросов, но не кому их задать.

- Простите пожалуйста, - обращаюсь с сморщенной неприятной старушонке, которой оказалась моя соседка. Она вскрикивает, хватает свои тапки, лежавшие под подушкой, и убегает прочь! Разбуженные её криком, другие бабы тоже начинают подниматься со своих коек, достают из-под подушек тапки, и всовывают в них мозолистые ноги с жёлтыми ногтями. Что за чёрт? Зачем они держат тапки под подушкой? Неужели и я скоро начну вытворять подобное?

При дневном свете я разглядываю обстановку палаты. Лучше бы я этого не видела. Там, где стены соединяются с потолком, штукатурка осыпалась, в углах прочно обосновалась чёрная плесень, с которой явно никто не боролся. Грязные серо-коричневые подтёки доходят до самого линолеума. Рядом со входом стоит деревянный стол и две лавки, намертво привинченные к полу. И среди всего этого «великолепия» бродят потерянные сонные бабы, больше похожие на зомби из фильмов ужасов!

Заходит санитарка и хриплым противным голосом командует.

- Умываться!

Бабы суетятся, толкают друг друга, пытаясь как можно скорее пролезть в узкий дверной проём. Я выхожу последней.

В огромной ванной комнате, обложенной кафелем поносного цвета, много народу. Оказывается, кроме нашей, на этаже ещё много палат. Я вижу молодых женщин, ссутуленных старух, толстых, тощих, уродливых и не очень. Но всех объединяет одно: бессмысленное выражение лиц и пустые глаза.

Никто не обращает на меня внимания, и я, слившись с толпой, заплываю обратно в палату. Интересно, когда меня выпустят отсюда? Ведь совершенно очевидно, что я здесь по чудовищной ошибке. У меня с ними нет ничего общего!

Бабы рассаживаются за столом. Брякая железной посудой, рябая красномордая санитарка с грохотом вкатывает в палату тележку. Она наваливает в металлические шлёнки баланду блевотного цвета и швыряет их на стол. Это похоже на кормёжку скота… Но психи не особо переживают на этот счёт, и принимаются жадно заглатывать пищу. Закончив раздачу баланды, санитарка кидает на стол хлеб, и плюхает рядом масло, поделенное на квадраты. Начинается давка. Бабы пытаются ухватить кусок побольше, распихивая соседей локтями. Я стою в стороне и смотрю. Мне не хватило места, да я и не голодна. Я жду, когда придёт врач, и меня выпустят отсюда.

Но врач так и не приходит. Вместо него появляется круглая медсестра в сопровождении санитара, похожего на огромного орка. Они обходят палату, раздавая психам таблетки, разложенные по маленьким пластиковым стаканчикам. Бабы открывают рты, дабы показать, что всё проглотили.

Подходит моя очередь, мне протягивают стаканчик, наполненный таблетками. Я говорю: «Это, наверное, не мне. За мной сегодня приедут родители». Круглая тётка грубо отвечает: «Пей!». Слёзы текут градом, я отпихиваю её руку и случайно рассыпаю таблетки. Она командует: «Толик, давай!», и я моментально оказываюсь в горизонтальном положении, с заластанными за спиной руками. Здоровенная игла впивается мне в зад. Но Толик не отпускает, он плотно вжимает меня в вонючий матрас, и держит так до тех пор, пока моё тело не начинает сводить судорогами. Голова неестественно закидывается назад и влево, крючит пальцы на руках и на ногах, колени как будто вывернуты наизнанку. Я успеваю подумать: «Твари! Галоперидол! За что?». Во рту становится сухо, картинка уплывает, потом выключается свет. Как хорошо! Наконец-то тихо. А может пустота в глазах, это не так и страшно? Уж не страшнее того, что происходит вокруг.