Псинка

Псинка

1

Ив всё чаще молчит.

Не охота беспокоит его, нет. К охоте он относится с философским равнодушием.

Ив Теникуай давно уже превратился в каменную горгулью, точную копию амулета, который он носит на шее. Ничто не тронет этого холодного сердца – ни плач матери об убиенном ребёнке, ни тоскливое пение сирен, что шлют привет уходящим вдаль кораблям.

Я не сплю оттого, что чувствую на себе неприятно тяжёлый взор. Черные, как сама ненависть, глаза Ива источают яд и раскалённым лезвием пронзают спину.

Бить сзади – это так в его стиле.

Я поворачиваюсь на другой бок, прячу лицо в складках отсыревшего одеяла и осторожно приподнимаю веки.

Ив не отводит взгляда. Маленькие черные бусинки – его глаза – буравят меня насквозь.

- Патрон?

- Спи, Хуперта.

- Попробуйте сами поспать, когда на вас смотрят…

Под грязно-пепельной кожей лба вздувается вена – это гнев кипятит и вспенивает кровь.

- Разговорчики? – вкрадчиво цедит патрон.

Пусть не обманет меня нарочитое спокойствие Ива Теникуая, когда в глазах его начинают приплясывать колючие искорки. Они означают: берегись, несчастная. Ты стоишь на тонком льду.

Я вжимаю голову в плечи – нелёгкое и неловкое движение, если лежишь на боку по уши в спальном мешке.

- Виновата, патрон.

- Спи, Хуперта, - повторяет Ив.

Мои глаза закрываются.

Но я чувствую, как он смотрит на меня, и не могу уснуть.

2

Сидя на холодном прибрежном песке, я черчу палочкой полузабытое слово. Годы, прожитые на Западе, выветрили из памяти добрую часть воспоминаний.

Дом. Я его не увижу больше.

Никто из нас, вверивших свои души и клинки Иву Теникуаю, не вернётся домой. Осознание пришло не ко всем. Вот, к примеру, любимец Ива, Шанти: слепо верит всему, что сулят верховные Главы ордена Карателей. Даже сам Ив верил до недавних пор.

Я, наверное, знала с самого начала.

Мы застряли здесь, на краю света, и медленно умираем. Маленький материк, суровые края, дикая природа, что норовит вгрызться в невнимательного или слабого. Мы – дети Востока. Мы не привыкли к бесконечным дождям. Наш удел – пылающее над степями солнце и живительная прохлада Глубин.

Орден слабеет, гаснут свечи в Зале Возмездия. В катакомбах под ним растут и множатся уровни склепов без имён и эпитафий. Но судьба ордена Ива как будто не заботит. Быть может, только Шанти есть в его мыслях.

Я украдкой смотрю влево, на разбитый в ивняке лагерь. Пятеро братьев-Карателей расположились под деревом и, смеясь, передают по кругу курительную трубку с резным чубуком. На лицах – спокойная уверенность, пожалуй, слишком показная. Ещё двое несут дозор. Ходят по кругу, тайком от Ива изображают людей: выпятив грудь, согнув колени в немыслимое разуму колесо, важно надувают губы и громко, надсадно пыхтят. Веселятся. Пусть себе.

Ив и Шанти отдыхают чуть в стороне от остальных. Если прищуриться, наклонить голову вот так, то сразу наблюдается в их чертах некоторое сходство. Те же острые скулы, тот же презрительно кривящийся тонкий рот. Замечает ли кто-нибудь, кроме меня, эти занятные детали?

Быть может, именно в облике Шанти скрывается причина особого к нему отношения…

Впрочем, нет, дело в ином. Все знают – лучше Шанти загонщика нет.

Ив и его протеже оживлённо беседуют, размахивают руками, негромко пересмеиваются. Затем Шанти наклоняется – изящно, как танцор балета; ласкающим глаз движением подхватывает с земли крупный гладкий камень, прищуривается.

Размаха почти нет. Камень летит по идеальной полудуге и голодной пираньей впивается в воду. Снаряд порождает с полдесятка кругов, однако разрастись им не дает серебристо-голубое тело речной форели, всплывшее к поверхности радужным боком. Приметив оглушенную рыбину, братья спешно стягивают обувь…

Шанти победно ухмыляется. Мелкий позёр.

Одно хорошо в том, что мне не суждено снова увидеть родные степи: Шанти тоже их не увидит.

3

Один за одним братья отползают от костра и укладываются спать – кроме тех, кому выпало ночное дежурство. Взгляд Ива пока только подбирается ко мне, медленно, рывками. То проскользнет под моими ногами, вытянутыми в сторону костра, то выпишет скачущую кадриль от плакучих ветвей ивняка к растянутым во мраке теням.

- Спокойной ночи, Ив. – Это Шанти. Только он позволяет себе панибратское обращение к главе ордена.

Ответ Ива необычайно холоден. Его отрывают от любимой игры.

- Вернись в дозор, Каратель!

- Слушаюсь, патрон…

Шанти явно растерян, и я мысленно злорадствую. Что же со мной? Хотела бы я…

Поменяться с Шанти местами? Чтобы его дрожащую от страха спину решетил своими взглядами грозный Ив Теникуай? А мне достались бы отвратительные шуточки патрона, он обнажал бы предо мной желтые от табака и скудной лагерной пищи зубы, корчил сухое лицо в морщинистой гримасе, выдаваемой за улыбку…

Боги подземные, нет. Пусть все остается, как есть.

Вот оно… Пламя, что разгорается в точке над поясницей. Ив Теникуай занял позицию по ту сторону костра и, словно пойманным в лупу солнечным лучом, взглядом выжигает мое нутро. Я чувствую: что-то важное, бережно хранимое, умирает во мне сейчас. Что-то светлое, чистое, спрятанное под равнодушной личиной служителя ордена.

И я переворачиваюсь на спину, задыхаюсь от пронзившего тело холода.

- Спи, Хуперта, - мгновенно реагирует Ив.

- Так точно, патрон. Уже сплю.

- Не верю, syvaehni.

«Псинка». Ласково и с издёвкой.

- Должно быть, холодно лежать на сырой земле, - продолжает Ив.

- Отчего бы? – отвечаю я и понимаю: прозвучало, пожалуй, слишком ворчливо.

Ив встает, делает шаг. Я вижу перед собой закругленные носы дорогих сапог. Взгляд стремится выше, к костлявым коленям, обтянутым тёмной тканью; запнувшись о край длинной верхней туники, замирает на золочёной пряжке поясного ремня.