пустота

пустота

Музыка действовала на нервы, но я не мог вырубить радио. Я лежал на диване и мне казалось, что шевелиться нельзя. Внутренний голос звучал - не шевелись. Не шевелись, иначе у тебя поедет крыша. А радио все работало. Я ненавидел эту музыку. Хотя ненависть - не то, с чем можно сравнить мои чувства. Все же для меня в ней не было ничего хорошего. Для чего, черт вас дери, сочинять музыку, в которой нет ничего хорошего для меня? Именно так я и думал. И еще думал о том, почему бог перестал делиться со мной моими переживаниями. В то время он редко обращал на меня внимание, думал я. И от этого тоска. И от этого тоска - иначе не скажешь. А потом я представил, что музыка никогда не закончится. Я просто представил и меня передернуло. Я вскочил с дивана. Ощутил головокружение. А ведь нас предупреждали! Учитель по истории с плешью говорил, что по поверьям каких-то там аборигенов, если, только проснувшись, резко встать на ноги, то душа способна отделиться от тела. Либо наоборот. Либо и то и другое способно отделиться от чего-то еще. Рассказывая свои истории, учитель смотрел вбок. Туда, где никого не было. Он редко смотрел нам в глаза. А когда все же смотрел, мы старались отводить взгляд. Мы его сторонились. Он слишком много знал. И слишком малым делился.
И когда я сел на краю плиты, которая дырявила море, во мне ютилось желание вернуться назад. Я смотрел по сторонам, и не находил ничего хорошего. Все эти красоты осточертели. Я мог любоваться царапиной на стене. Даже не любоваться. Я мог просто смотреть на царапину, на пятно, на трещину, и не испытывал неприязни. Стена была мне ближе, чем вдохновение. Её я мог не замечать.
А потом Ф. сказала:
- ты сегодня для чего пришел?
А я ответил, что мне скучно.
И она такая:
- тогда сиди.
А потом еще:
- иногда я тебя не понимаю.
А я хотел сказать, что тоже многое не понимаю, но не сказал. Я был как движение, которое боится отогнать мух. Или что-то еще. Очень болезненное и напряженное.
А потом она снова подошла ко мне и спросила, буду ли я что-нибудь пить. Я сказал, что не буду. Я заказал поесть. И она ушла.
Рядом сидел пожилой человек, который учил внука слушаться старшых. Внуку было не больше десяти.
- мы уже свое отжили, - говорил старик, - а ты только начинаешь. поэтому начинай с умом.
А внук водил вилкой по пустой тарелке.
- бог все видит! - говорил старик.
А внук поддакивал. Он не понимал, кто такой бог, и что он видит. И я тоже многое тогда не понимал. И даже не пытался, так как в то время у меня чересчур скоро уставал мозг. Я не думал дольше одной минуты. Я жил на автомате. Как астероид, как падающая звезда, как старая обувь.
А когда мне принесли еду, я расхотел есть.
- можешь не платить, - сказала она, - он с тебя не возьмет.
Речь шла о том, кому принадлежало заведение. О моем приятеле, который прятался. Не от меня. Ото всех. И я положил больше, чем нужно, хотя в карманах было негусто. Просто потому что не мог поступить иначе. Из принципа. Либо почему-то еще.
- я же сказала, он не возьмет!
- возьмет, если некому будет возвращать.
И она предупредила, что оставит себе, если он все-таки не возьмет. И я поблагодарил её за прямоту.
А когда шел домой, на пути мне встретился знакомый родителей.
И он такой:
- когда твоя свадьба?
А я хотел ответить, что у него дочь меняет третьего жениха, а сын - тупица. И что ему лучше подумать о том, почему в нашем районе так много бездомных собак, но сказал я другое.
- скоро, - сказал я.
Его мой ответ устроил. Он заулыбался.
- дай бог, - сказал он.
А я ответил, что бог тут ни при чем.
- как так?
И я сказал, что скоро у меня будет передоз от их вопросов.
А он нахмурился. И я сказал, что шучу. Мы попрощались. И я знал, что он растреплется обо всем своей жене. Или кому-нибудь еще. И что у него осадок. И что мне плевать.
Дома я сел за писанину. Чего-то не хватало. Я брызнул парфюмом на запястья. Руки должны быть в порядке, когда пишешь, подумал я. Не мысли, руки! С мыслями все наоборот. И я открыл там, где остановился. Перечел несколько предложений. А потом уставился на точку. В ней не было агрессии. Ей было все равно. Она могла принять любую правду. Я свернул писанину. Выглянул в окно. Шел ноябрь. Хотелось курить.