Пустота рядом

Пустота рядом

Открывать окна в феврале — затея неприятная, да и рискованная. Холодом пробирает, да и просквозить может на раз-два. Но не открывать — означает задохнуться в дыму вонючих Мотькиных сигарет. Тот курит, как паровоз, не щадя легких — ни своих, ни чужих.

Порой такая завеса на кухне стоит, что Влад себя ежиком в тумане ощущает… И собеседника, подобно герою сказки детской, теряет из виду к ужасу вящему своему. Отчего, спросите, так переживательно это для него?

Всё потому, что стоило тому скрыться из виду, как тут же внутри поднимало голову какое-то смутное чувство — предчувствие беды ли, или же отголосок какой-то боли давней, мучительной… И так это было страшно, что дико становилось ему — мужику взрослому. И из раза в раз повторялось — опять и опять… И не объяснишь логически никак — соображал он тоже плоховато, будто сквозь туман этот, точно сам дым сигаретный в мозг проникал.

Но грех жаловаться — и так как встречаются они в последнее время всё реже и реже. Пусть курит на здоровье — весьма иронично звучит, да? Тем более из его уст — сам Владислав к сорокету худо-бедно взялся за ум и подсел на ЗОЖ. Решил, всё ж, поберечь надо организм. Пока тот не начал мстить жестоко, требуя расплаты за молодость весёлую… Но Матвея вот это никогда не волновало — словно застыли в нём, укоренились навсегда эти юношеские привычки. И море, и целый океан тому были по колено — без всяких там наверное!

С виду взрослый мужик, даже старше его выглядел, а внутри… Всё тот же Питер Пэн, только вот без билета в Неверлэнд и прописки в сказке… А реальность жестока — вон лохмы какие седые, ё-моё, отрастил!

Влад привычным жестом распахнул окно, подставил керамическую пепельницу в виде лягушки — держал её в доме исключительно ради друга. Тот всегда начинал ухмыляться при виде «квакушки», и неизбежно проскальзывало что-то неуловимо мальчишеское в нацепленной маске серьёзного взрослого. Словно искорка, что убеждала — нет, капитан Крюк по-прежнему оставлен с носом. Вот и сейчас Мотя, растягивая губы в лучистой улыбке, с явным облегчением стряхивает пепел. В свою законную пепельницу. Да, ядовито зелёную и откровенно несерьёзную, совершенно не вписывающуюся в интерьер этой, со вкусом обставленной современной кухни.

— Кофе покрепче? — лениво спросил, впрочем, не дожидаясь ответа — и так знал, что новомодные капучино да латте не для Матвея. Как и сигареты, кофе тот предпочитал крепкий, сердитый и ужасно ароматный.

В общем, бурда, если честно, та ещё, но за столько лет к ней притерпелись все. Кофе и Матвей были двумя частями одной сущности, что, кажется, состояла на 80% вовсе не из воды. Как только мотор выдерживает?! Двойная доза кофеина — и Мотька встаёт после двух часов сна. Ещё порция на завтрак-обед-ужин, а иногда и вместо них — и вечером на спектакле сходят с ума зрители, не уставая восхищаться юным дарованием.

Давно уже не юным, на самом деле. Но — дарованием. Этого не отнять никому, даже набежавшим, как суровый натиск водам многих лет. Впрочем, время не сильно отразилось на нем — всё те же густые русые волосы, словно грива льва. Редкие же, едва заметные седые волоски лишь придают какой-то аристократичности и одновременно трагичности образу. И глаза колдовские всё так же отливают молодой зелёной листвой — может, только чертики из них немного ушли, чуть меньше обжигают, пожалуй, да.

— Что скажешь? — спросил, поставив чашку перед гостем и добавляя в свой кофе щедрую порцию орехового сиропа. Ах, если б и жизнь можно было также легко подсластить.

— О чём? — тот, встрепенувшись потревоженным сторожевым псом, поднял голову и, прищурившись, уставился на него.

— О сценарии, дурень, — беззлобно засмеялся Влад, — тот, про который совсем недавно говорили. Прочитал? — он впился ногтями в ладонь — любому творцу важно признание. Особенно от близких людей. В первую очередь от них, а уж когда и сам текст был написан под одного конкретного такого персонажа…

— Нет ещё, — спрятал глазища свои удивительные Мотя, неопределенно ведя плечами.

Владислав постарался скрыть свое разочарование. Ну, вот что за человек, а? Как будто много у него авторов, создающих свои произведения под одного единственного актера! Вот не мог так сыграть никто другой — хоть ты тресни — это какой-то особый дар был… Соединялись и как родные ложились в уста строчки из головы Влада в персонажей, чьи костюмы не просто примерял Матвей, а проживал!

Хотя вот некоторые старые постановочки уже шли с другим составом. И Владислав всё никак не мог понять, почему Мотька роли эти отдал. Не для этого он их писал, не для этих молодых, амбициозных, пусть и талантливых, но не тех актёров. Видел он эти спектакли. Ходил. Честно надеялся увидеть, что так же, как Матвей, понимают роли и исполняют. Но всё не так было.

Неожиданно начинает стучать в висках… от этой вот, откуда-то из самой глубины поднявшейся грусти, словно осадок кофейный горький, какой… В сердце же будто кто-то острую иголку вонзил, да ещё и потыкал, точно куклу Вуду. Эх, утёр пот со лба Влад, тяжело ему даются такие размышлизмы.

Ладно — старое играть перестал — это одно. Может, наскучило человеку. Неизведанного захотелось. На Мотю это похоже — вечно гонимый странник. Но этот сценарий же — совсем новая вещь. И уверен был создатель, что, исполненная Матвеем Андреевичем, прогремит она, если не на весь мир, то на страну точно. А друже отчего-то морозится, не идёт на нормальный диалог. Вот и сейчас, словно бы в спешке тему переводит:

— Как Лизка? Как Гоша?