Пустяк

Пустяк

1.

Ясным майским днем 1893 г. к большой усадьбе близ уездного города К. подкатила коляска. С крыльца проворно сбежал дворецкий и помог прибывшему гостю выбраться из кареты.

- Радость-то какая! – причитал дворецкий. – Вот барин-то будет рад! Шутка ли, сам герр Вертль пожаловали! Уже два дня как ждем-с!

Инженер Иоганн Вертль по природной педантичности начал было объяснять, что его задержали дела и затянувшееся обсуждение доклада в Санкт-Петербургской академии, но тут же спохватился: не пристало давать отчет швейцару. Инженер огляделся и с наслаждением втянул в себя сочный деревенский воздух. Вокруг зеленели бескрайние поля, в небе звенели жаворонки, а с ближайшей лесной опушки доносилось робкое пощелкивание соловья. И такая в воздухе была разлита нега и сладость, что Иоганн Вертль на минуту пожалел, что он известный в Европе инженер-изобретатель, а не собирающий гербарии ботаник или даже просто садовник.

- Дорогой Иоганн! – Со ступенек крыльца сбегал сияющий хозяин усадьбы. – Сколько лет, сколько зим! Вот радость так радость! – говорил он, крепко пожимая гостю руку. – Да что же это я? Устали, верно, с дороги? Соловья баснями не кормят. Пойдемте-ка сядем в кресло, выкурим по сигаре… Да вы к тому же наверняка голодны!

- Не беспокойтесь, пожалуйста, - смущенно бормотал Вертль.

Но хозяин его не слушал.

- Тимофей! – кричал он. – Велите приготовить обед! Да пусть как следуют постараются! Не каждый день судьба к нам заносит таких дорогих гостей!

Гостя проводили через анфиладу комнат и усадили в мягкое кресло в прохладе у открытого окна. Хозяин сел на кушетку напротив. Закурили сигары.

- Ну-с, дорогой Иоганн, рассказывайте! Как добрались, много ли по дороге встретили хорошеньких дам?

Вертль никак не мог приноровиться к той странной манере русских, даже вполне почтенных и серьезных людей, говорить легкомысленный вздор, при этом хлопая собеседника по колену и заговорщицки подмигивая. Впрочем, весь вид у гостеприимного хозяина бы в высшей степени легкомысленным, беспечным и даже немного бесшабашным. Если бы Вертль не знал своего собеседника, Николая Ивановича Ковринского, как первоклассного инженера, члена Лейпцигской академии и Лондонского научного общества, то принял бы его за бонвивана или гусара, но никак не за ученого.

- Вы правы, Николас, - решил польстить хозяину Вертль. – Петербургские дамы истинные красавицы. Одна краше другой.

- Это вы еще здешних барышень не видели, - с жаром подхватил Ковринский. – Погодите, я вас познакомлю. Здесь попадаются такие розаны, что петербурженки им в подметки не годятся.

Ковринский заметил на лице немецкого инженера скучающее выражение и осекся.

- Может быть, вы и правы, Иоганн, - поспешно произнес он. – В нашей с вами профессии от женщин лучше держаться подальше. Сплошные с ними неприятности. Вот взять хотя бы меня. Вы не поверите, дорогой друг, каким вздором недавно пришлось заниматься из-за одной барышни. И смех и грех! Вроде бы солидный, просвещенный человек, седой уж скоро буду, а битых две недели возился черт знает с чем, забросив работу над срочной экспертизой по заказу правительством. Но знаете что, дорогой Иоганн? – И Ковринский снова весело подмигнул. – К черту правительство! Правительству бывает легче отказать, чем барышне. Впрочем, судите сами.

Николай Иваныч выпустил целое облако сигарного дыма и продолжал.

- Здешний доктор, добрый мой приятель, уговорил меня как-то с ним за компанию поехать на бал губернского дворянского собрания. Я упирался как мог, отговаривался занятостью, но в конце концов уступил. Живу я, как вы знаете, затворником, месяцами из лаборатории не выхожу, а тут бал! Барышни в открытых бальных платьях - красивые, свежие, благоухающие… Меня тут же ангажировала Варенька, барышня совершенно очаровательная, с томным взором и смехом, который звенит словно колокольчик. Растормошила меня, заставила выпить пуншу и танцевать с ней мазурку. Я опьянел, голова пошла кругом, хотелось влюбляться и дурачиться. В танцах меж тем объявили перерыв, чиновники уселись за карты, а молодежь и моя Варенька устроили, как нынче модно, ученые споры о науке и политике. От девичьих научных дебатов я обычно сбегаю куда-нибудь в дальний угол почитать научный журнал, но на этот раз Варенька нежно взяла меня под руку, усадила подле себя и доверчиво шепнула на ухо, что очень рассчитывает на мою поддержку. К счастью, разговор сразу ушел в сторону от науки. Заговорили о мистике, столоверчении и привидениях. Барышни с жаром рассказывали красочные, «стопроцентно достоверные» истории о том, как люди собственными глазами, вот как нас с вами, видели духов, а я тем временем любовался прелестными завитками за ушком Вареньки и дожидался нового тура мазурки. И тут на беду в разговор вмешался некий франт и принялся уличать барышень в мракобесии и обскурантизме. Мол, привидения – это сказки и антинаучные предрассудки.

- А разве нет? – с вежливой улыбкой спросил Вертль.

- Да разве в этом дело?! – горячо возразил Ковринский. – Ну каким нужно быть ослом, чтобы проповедовать науку девушкам на балу? Разгорелся спор. Барышни, разумеется, стали с жаром отстаивать правдивость своих историй, а франт, красуясь передовыми взглядами, продолжал обличать антинаучные предрассудки. И тут моя Варенька предъявила свое тайное оружие, то есть меня.

- А вот Николай Иваныч вам скажет, что привидения вовсе не антинаучны, - с вызовом выпалила она и умоляюще посмотрела на меня, словно требуя выполнения нашего с нею тайного соглашения. – Ведь правда, Николай Иваныч?

Ковринский выпустил очередное облака сигарного дыма и хитро прищурил глаз.

- Ну и что прикажете делать в такой щекотливой ситуации, дорогой Иоганн? Как бы вы поступили на моем месте?

Вертль насупился.

- Я бы отвел вашу барышню к ее матери и велел не пускать на балы, пока девица не научится прилично вести себя в обществе.

Ковринский расхохотался.

- Ну и шутник же вы, дорогой Иоганн! Разумеется, разочаровать Вареньку отказом я не мог – совершенно немыслимо было предать эти великолепные золотистые завитки за ушком. К тому же примите во внимание атмосферу. Бал, девичий смех, мазурка, музыка, выпитый пунш… Хорошенькие барышни обворожительно обмахиваются веерами, в голове игривая легкость и безрассудная легкомысленность. И вот, представьте себе, подмигиваю я Вареньке и важно изрекаю тираду в том духе, что-де в науке существуют еще немало неизученного и необъяснимого и что, мол, только недалекие и поверхностные люди могут полагать науку всеведущей и непогрешимой.

Варенька одарила меня нежным, благодарным взглядом, а франт буквально взвился от злости. Мне он возражать не решился, зато, очевидно, стал говорить дерзости Вареньке. Что именно он говорил, я не слышал, поскольку он понизил голос и перешел на французский, но глаза его метали гром и молнии. И тогда Варенька торжественно объявила:

- А вот Николай Иваныч вам докажет, что привидения вовсе не предрассудки! Правда, Николай Иваныч? Правда, вы это докажете?