"...Ваш рот - сплошное целованье!"

"...Ваш рот - сплошное целованье!"

Кацо приглядывался к этой женщине и тревожные складки собирались на его лбу. Что-то беспокоило его при виде увядающей крашеной блондинки небольшого роста, что-то притягивало его взгляд.

Парень, совсем ещё зелёный пацан, выше её чуть не на голову, нежно обнимал за плечи. Сын? Совсем не похож. Волосы тёмные, и какие-то лохматые, сходства никакого. Что-то ей говорит, взгляд тёплый, ласковый.  Она улыбнулась, и, как разряд тока, Кацо пронзило воспоминание: нежная маленькая девочка, белокурая, улыбчивая, смотрит на него, и говорит что-то вроде «ваш рот – сплошное целованье». Нет, как-то не так, как-то по-другому это звучало. Но память подводит Кацо, не хочет точно подсказать строку из когда-то очаровавшего его стихотворенья.

- Митька! – голос сварливый и раздраженный. – Поехали уже!

Это жена. Она, как всегда, недовольна. И этим будит глухое раздражение. И Кацо, не удержавшись, тихо матерится, лелея мечту, чтобы Ленка  заткнулась раз и навсегда.

+++

Весь оставшийся день его преследуют эти слова: «Ваш рот – сплошное целованье». И мука от невозможности вспомнить правильно, и мысли, и воспоминания. Вот проводы друга в армию, веселая гулянка, слёзы тёти Кати, провожающей старшего в армию. А он, тогда ещё Молодой Кацо (а какое прозвище подойдёт лучше, если фамилия у человека Каценко?) лучший друг Кости, пьяно льющий слёзы у него на груди.

- Б-братуха! В-возвращайся!

Вскоре, через месяц примерно, он сам выслушивал варнякающих друзей, клянущихся в вечной дружбе уже на собственных проводах, сам был немного взволнован и подавлен предстоящей переменой в жизни.

А между этими двумя проводами - нежная маленькая девочка, белокурая, улыбчивая, смотрит на него, и что-то такое говорит… «ваш рот – сплошное целованье». Алёна, Леночка. Костина двоюродная сестра.  

В то лето, когда их с Костиком забрали в армию, она приехала к тете Кате немного скрасить её грусть во внезапно опустевшем доме – зимой Екатерина Павловна осталась вдовой, а поздней весной забрали в армию старшего сына.

Алёнушка, Алёнка… Смешная городская девчонка, сыплющая стихами, распевающая песенки под гитару, которую ей приволок Вовчик, мелкий пацан из их компании, когда узнал, что она умеет играть. Гитара была не ахти, струны старые, растянутые, всё время требовали подстройки, но песенки были и смешные, и грусные. Ещё она знала много романсов, которые им, парням, не нравились.

Они тогда небольшой компанией – Малой Кацо, Вовчик и Петруха – приезжали к теть Катиной калитке с гитарой, Алёнка выходила к ним и они весь вечер пели и смеялись. У неё получалось лучше всех. Ещё бы, она городская, чем им там заниматься? Сплошное безделье, вот и научилась играть.

Они с парнями тоже понемногу  могли, но не так ловко. Да и соседка из двора напротив теть Катиного громко возмущалась, когда они, не желая слушать романсы, отбирали у Алёнки гитару и начинали наигрывать что-то своё, современное. Баба требовала, чтобы они вернули девчонке гитару, а не то грозилась, что погонит их метлой. И они смеялись в голос, что не очень-то боясь старой бабы, но инструмент отдавали. У неё действительно получалось лучше, хоть и пела она всякие глупости.

Иногда он приезжал пораньше, чтобы посидеть с ней пока не появлялись Вовка с Петькой. Тогда он старался рассказать ей что-то смешное, потому что она  здорово смеялась. Часто Алёнка рассказывала какие-нибудь стихи – она занималась в театральной студии и там они много всякой ерунды декламировали с выражением. Малой Кацо считал, что театральная студия – это чепуха, безделье. Но из Алёнкиных слов получалось, что это серьёзное занятие.

Кацо слушал её, улыбался, кивал, как будто соглашался, но про себя ухмылялся – тоже мне актрисочка! Хотя стихи она здорово говорила, не так, как в школе они на литературе – отбарабанят лишь бы что-нибудь, да и хватит, пусть русичка вообще порадуется, что они что-то выучили.

Но когда однажды Алёна, слушая какую-то его байку, легонько улыбалась и рассматривала его лицо и сухощавую крепкую фигуру человека, привыкшего к физическим нагрузкам, он спросил, ухмыляясь и не без рисовки:

- Что, нравлюсь?

- Ты немного похож на Юрия Завадского. Ну помнишь у Цветаевой ещё стих такой был о нём.

Ваш нежный рот - сплошное целованье...

- И это все, и я совсем как нищий.

Кто я теперь? - Единая? - Нет, тыща!

Завоеватель? - Нет, завоеванье!

Любовь ли это - или любованье,

Пера причуда - иль первопричина,

Томленье ли по ангельскому чину –

Иль чуточку притворства - по призванью...

- Души печаль, очей очарованье,

Пера ли росчерк - ах! - не все равно ли,

Как назовут сие уста – доколе

Ваш нежный рот - сплошное целованье!

Всего стиха он, конечно, не запомнил, но вот это, что его резануло и взорвало «…ваш нежный рот – сплошное целованье!», впечаталось намертво. Он смотрел на Алёнку, и его и до этого довольно нецеломудренные мысли в отношении неё просто сошли с ума – захотелось схватить, смять её прямо здесь на лавочке, терзать ей рот и тискать, давить, мять всё, до чего дотянется рука.  Кацо еле-еле перевёл дыхание. Хорошо и то, что он сидел, закинув ногу на ногу, и можно было всё скрыть. Но в душе он клял Алёну с её актёрством, себя за то, что приехал, когда светло, да ещё и один припёрся, друзей зато, что заняты и не нагрянули прямо сейчас, внезапно, и не пришли на помощь в этой трудной ситуации.

А Алёнка, рассказав такой провокационный стих, как ни в чём не бывало, мечтательно прищурившись, смотрела вдаль и снова легонько улыбалась.

- Н-не знаю такого стиха, - проблеял Кацо.