Раб

Его кожа пестрила бронзой, а звериный оскал отпугивал обитающих подле Черного Озера нимф. Дыхание измученного и изувеченного созывало хищников, а отчаянный хрип тотчас прогонял их. Он дышал томно и убито, и каждый вдох давался ему с непосильным трудом. Он молился, чтобы следующая секунда для него не стала последней, ибо тогда бы он потерял то сокровище, ради которого был распят посреди Дивного Леса. Корни деревьев оплетали его ноги, взбирались от пят до колен, переходили в тонкие прутья и лукаво ползи по торсу. Тень Мрачного Дерева, что заточила его, приговорив к медленной казни, скрывала испытываемое вожделение, кое пробуждалось каждый раз, когда вода отдавала импульсами, повествуя о скором приходе Женщины. Он терпел наказание за то, что пал; за то, что опустился до своих созданий; за то, что испытывал духовное неудовлетворение и плотское влечение.

Его звали Богом Муслим.

Он был на долгие века заключен в плен одной из нимф - той, что украла у Бога сердце; прекраснейшее создание, которое он смел наблюдать, множество из которых он сам ваял и оживлял. Он помнил каждый росток, что пустил по Дивному Лесу, помнил каждое животное, что благословил от Охотников, каждое создание, что было выковано из его плоти, вылито из его крови. Но ее он не помнил. Прекрасная нимфа, чье тело обвивал змей-искуситель, чьи бедра волновали прибрежные воды и его сердце, чьи руки ласкали волны, а волны ласкали Бога Муслима - он не помнил ее, не знал; она была тем самым лепестком, принесенным злым ветром, который сорвав его в отчем доме, унес на чужие земли.

– Ты чудовище? – спрашивала женщина, останавливаясь подле заточенного Бога, что прятал свой взор на сухих ветвях деревьев, в которых таились жуткие твари, готовые разорвать его, как только силы Бога покинут его вовсе.

– Я – Бог, – отвечал Муслим - так громко, что голос его заставлял дрожать слабые стебли диких цветков, раскинутых по Полю Блаженства. - Мое имя Муслим, дитя. Я создал мир, в котором ты живешь, но я не создавал тебя.

Женщина молчала. Она осматривала вьющиеся по его запястьям вены, что взбирались как стебли усопших растений на скалах, как змей-искуситель вокруг ее тела: округлых ягодиц и стройной талии; она осматривала свои запястья – худые и аккуратные; после чего возносила к Богу руки, дразня и себя, и его.

Ее звали Arsyn, что означало бесцветный ядовитый газ.

Золото на руках Arsyn слепило взгляд Бога Муслима, оголенная спина и груди взвывали к нему, сводили с ума - о, он бы хотел быть тем змеем, той тварью, что создал сам, лишь бы прикоснуться к милой Arsyn.

– Ты слаб предо мной, – волновала его Arsyn.

– Я слаб пред тобою, – соглашался Бог Муслим и еще крепче сжимал окровавленные и отекшие руки на стволах деревьев. – Я в твоем плену и я не жду помилования.

Лицо его изрезала глубокая улыбка, а желтые глаза опускались на желанную Arsyn, которая ласкала все свое тело и тем самым изводила Бога.

– Я нимфа по имени Arsyn. – Женщина останавливалась подле своего раба. – И я владею тобой.

– Ты владеешь моим сердцем, Arsyn, — Бог кланялся ей. – Твои чары держат меня, Arsyn, Дивный Лес и Черное Озеро отныне принадлежат тебе, Arsyn.

– Ты никогда не сможешь уйти, Бог Муслим. Мрачное Дерево сковало тебя навсегда.

Бог Муслим не разжимал сведенные пальцы рук и не двигал ногами, что не знали более отдыха; он нес свое бремя, ибо знал – он в плену у любимой женщины и будет вечным ее рабом.

Но Arsyn не ведала, что Мрачное Дерево находится во владениях Бога Муслима и само подчиняется ему.