Раковина

Раковина

Солнце гладило раскаленной ладонью разгоряченный до звона песок, слепило, отражаясь от белых гранитных плит. Ничто не защищало от его навязчивой ласки. Большинство постояльцев отеля разбрелось по своим номерам. Там ласково шептал кондиционер, медленно таял лед в бокалах. Оттуда дыхание моря казалось спокойным и умиротворенным.

Костас любил солнце, любил море. Он слышал его намного лучше. Ему нравился этот час, когда безжалостное светило изгоняло с пляжей пестрые стайки отдыхающих, и он мог наконец остаться наедине с морем. Слушать, как оно дышит, тяжело и грозно, как приникает в страстном мимолетном объятии к песчаной кромке пляжа.

Было душно. Из-за холма, наползая сизым брюхом на город, шла гроза, и цветы, пестрым шарфом обвившие белоснежные здания отеля, в нетерпеливом ожидании благоухали особенно ярко и остро. Их аромат, плотный и густой, превращался в цвет, заполняя мир алыми, желтыми, пурпурными и коралловыми росчерками. Волны, словно желая выплеснуть всю свою невероятную синь сейчас, в этот самый миг, пока темная туча еще не коснулась воды, пролив из тяжелого чрева ледяные чернила, дотягивались до самых сандалий Костаса, оставляя на память об этом неслучившемся касании свои наивные дары: круглое зеленое стеклышко, коричневый пальмовый лист, бледную шипастую раковину.

Раковину Костас подобрал. Он решил, что отдаст ее дочери, когда вернется домой. Сандра обожала, когда он привозил ей из поездок какие-нибудь безделушки.

Море растеряло искристую синь, потемнело. Ветви пальм затрепетали, ловя крепчающий ветер. Костас положил раковину в карман и направился к отелю.

Невысокая молодая женщина сидела под хлопающим на ветру навесом и, придерживая одной рукой широкополую белую шляпу, а другой – полу халата, смотрела на море.

– Идет гроза. Хотите, я провожу вас? – предложил Костас по-английски.

Женщина не ответила. Казалось, она не слышала и не видела его. Ее губы сомкнулись в линию, под глазами залегли тени. А сами глаза эти, цвета растущей над городом тучи, смотрели невидяще, с каким-то отчаянием. Казалось, она вот-вот вскочит с шезлонга, скинет с плеч халат и, разбежавшись, нырнет в сердито хлещущую в берег волну.

Костас знал этот тип. Нервная. Одинокая. Наверняка, поэтесса или художница, ищущая вдохновение в неистовстве стихии и жалости к себе. Костас не любил таких женщин. Его Лионела была другой: яркой, бойкой, жизнелюбивой, как большой тропический цветок. И Сандра была такой же. Они не стали бы сидеть, дожидаясь бури, а уже неслись бы, смеясь, на перегонки до отеля, взметая сандалиями песок.

Костас пожал плечами и пошел дальше.

За стойкой в холле нервничал взъерошенный юноша. Костас хотел пройти мимо, но бедолага заметил его и крикнул по-гречески:

– Земляк!

Костас никогда не отказывал в помощи. Через минуту парень выскочил из дверей, торопясь спасать семейный виноградник, а Костас занял его место. Раковина мешала в кармане, колола бедро – и он пристроил ее в первую попавшуюся ячейку, где не было письма.

Она подошла бесшумно. Женщина в белой шляпе с грозовыми глазами. Насквозь промокшая, она заметно дрожала. Подняла на Костаса непроницаемо-серые, до антрацита, глаза и безжизненным голосом попросила ключ. А потом взгляд ее упал на ячейку.

Этот взгляд ошеломил Костаса. В одно мгновение среди темных туч в ее глазах что-то сверкнуло пронзительно-ярко, и тотчас угасло.

– Это вам. – Костас положил перед ней на стойку раковину. – Оставил… один постоялец. Вам, наверное, лучше знать, кто.

Он попытался безмятежно улыбнуться, но сердце отчего-то заколотилось в горле, не позволяя сглотнуть.

И снова вспышка. Ослепительная молния в темных глазах приковала его к месту.

Женщина сжала в руке раковину и торопливо, оставляя на ковре дорожку крупных капель, прошла к лифту.

Костас выдохнул.

Через пару часов он смог отправиться в свой номер, по счастью, на первом этаже, и рухнул на постель.

Гроза, мимолетная и слезливая, как женская обида, пронеслась, и утро обещало быть теплым и солнечным. Костас набрал номер Лорнелы, но жена, видимо, еще не встала.

Все еще вертя телефон в руках, Костас вышел на балкон. Облокотился на перила рядом с вазоном, в котором рос куст блеклых роз. Окажись они на солнце, едва ли сохранили бы свою хрупкую красоту, но здесь, в вечной тени здания, бледные, прозрачные как фарфор, они цвели, безмятежные и болезненные, резко контрастируя с дерзким многоцветьем вокруг отеля. Костас думал о Сандре, потом о раковине, которую хотел ей подарить. Потом мысли его сами собой обратились к женщине в белой шляпе.

И, словно почувствовав ищущее касание его мысли, она сама появилась на дальней дорожке. Все в той же шляпе, только вместо халата – светлое платье.

Сам не понимая, зачем это делает, Костас сорвал одну из бледных роз и, перемахнув через перила балкона, побежал туда, где скрылась женщина в шляпе.

Но она исчезла. На шезлонге под навесом лежало небрежно брошенное платье. Рядом на песке – шляпа.

Костас, опасливо оглянувшись, словно собираясь сделать что-то плохое, поднял шляпу и, бросив взгляд на море, положил рядом с ней на подол брошенного платья розу.

Он сбежал как мальчишка. Долго завтракал, медленно переодевался, пока наконец не признался самому себе, что боится пойти на пляж и встретиться с незнакомкой.

Шляпа, платье и чуть поникшая роза лежали там, где он их оставил. Хозяйки не было, и Костас нарочно занял шезлонг позади нее, рядом с улыбчивым усатым англичанином в шортах с пальмами, и принял расслабленную и безразличную позу.

Она появилась откуда-то сбоку, уронила ему на плечо несколько теплых соленых капель, проходя мимо. Нагнулась к шезлонгу.

Костас приподнялся на локтях. Он впился взглядом в порозовевшее на солнце лицо незнакомки, в ее грозовые глаза.