Раскол

Раскол

Город манил Йорна.

Каждый вечер он проводил у стены: смотрел на черную громаду, застывшую колючим валуном за Пустошью — недостижимую, непоколебимую, невероятную. Город казался ему окаменелыми останками доисторического гиганта — мертвым напоминанием о жизни, к которой больше нет возврата.

Но ту ночь ему почудилось, что город не так уж и мертв.

Мама с сестрой тогда тоже ходили к стене, но не посмотреть на Пустошь. Они бывали здесь только накануне Раскола: приносили к семьсот тридцать третьей ячейке горячие алые свечи. Роняя тяжелый, ароматный воск, Лиа выставляла их на стену рядком, одну за другой над выскобленными в камне буквами, которые остались единственным напоминанием об отце, а Йорн жмурился от сладкого хвойного духа, от красных всполохов, от дыма костров, которые уже вовсю жгли на главной площади, и думал о том, что тоже хотел бы погибнуть за стеной.

Отца он совсем не помнил. Только смутную, темную фигуру, тяжелую ладонь на плече и крепкий запах дубленой кожи. Лиа родилась раньше и рассказывала Йорну, как отец подсаживал ее на спину неворотливого, обрюзгшего от старости дрока и возил ее на ярмарку за стеной. Туда раз в год незадолго до Раскола стекались все окрестные племена. Делились урожаем и новостями, приглядывали себе невест, договаривались о сделках. Раз в год сбор посреди Пустоши далеко за стеной становился центром жизни, но Йорна отец никогда не брал. «Детям не место на Пустоши», — не уставала повторять мама.

Но Йорн больше ребенком не был, и ему до смерти хотелось увидеть мир за стеной. А мама не пустила его даже в этом году — хотя Глава клана уже прислал ей перо пустынника, а Йорн прекрасно знал, что это значит.

Он должен стать Охотником. Его выбрали. Из-за отца.

Но ход в город был заказан даже Охотникам. Это мертвое царство — царство смерти. Так говорили в кланах. И даже зная, что его ждут охотничий арбалет и Пустошь, Йорн никак не мог перестать думать о мегаполисе.

А сегодня, увидев на той стороне огни, Йорн чуть голову не потерял.

— Ну смотри же, вон там! Не туда ты смотришь... Вон же!

Лиа пожимала плечами:

— Не вижу.

Мама с негодованием следила за тем, как ловко Йорн подсаживается на край стены и сбивает одну из свечей.

— Мы пришли к твоему отцу, Йорн. Он смотрит на нас из муждумирья. А ты... Где твое уважение?

В кланах говорили, что каждый год на ночь Раскола плоть мироздания дает трещину, и мертвые способны прикоснуться к живым. Еще болтали, будто для того, чтобы мир света не поглотила тьма, нужна человеческая жертва: тогда Раскол склеится за заново, и миры заживут в равновесии. А старожилы добавляли, что из-за неуважения к этой традиции однажды и погибли города. Тьма вышла из Раскола и, расплодившись, породила тварей, которые пожрали большинство людей. Йорн же не верил ни в жертвы, ни в дурные россказни о тьме. И в то, что отец все еще жив, пусть и в другом мире — тоже.

Сейчас его занимало только одно: он видел огни.

Далеко впереди, где вздымалась мертвая, неподвижная гора мегаполиса, перемигивались огни. Синий — зеленый. Зеленый — синий. Вспышки и чернота. Вспышки и чернота.

— Сюда же встань, ну!

Йорн протянул руку сестре, чтобы помочь ей взобраться по кладке.

— Нет уж, спасибо. Это ты у нас акробат, — легко рассмеялась сестра.

Выходки брата забавляли Лию, но сама она в них участия не принимала. Может, виновата была разница в возрасте, а может, сестра была обыкновенной девчонкой. Не умела запачкать руки так, чтобы сердце от восторга зашлось. Знала вслед за мамой только как курицам головы сворачивать — но разве это восторг...

— Да неужели не понимаешь? Там кто-то есть! В городе — кто-то есть!

Лиа только фыркнула.

— Знатный ты выдумщик, Йорн.

— Да какой я выдумщик?..

— Ясное дело, какой. Ты давай снова расскажи, как мать клана тебе глазки строила.

— Да правда же строила!

Йорн сполз со стены.

Никто ему не верил про мать клана, потому что Йорн ей годился в сыновья. Но он знал, что ему не казалось. Каждым позвонком чувствовал ее взгляд, каждым волоском на загривке. Она смотрела на него на Советах — долго, внимательно, жгуче. На него, ни на кого другого.

Обычно мать клана стояла за креслом Главы, и ладонь ее покоилась на его правом плече. Она не говорила ни слова, и только по выражению лица матери клана все вокруг догадывались, одобрит Глава новый порядок или нет. Поговаривали, что Глава так боится свою жену, что не смеет к ней прикоснуться в постели — вот почему уже много лет у клана нет наследников. Йорн же предпочитал думать, что Глава просто-напросто не годится как мужчина. Выпятив грудь, он улыбался. Уж он бы своего не упустил.

А мать клана все смотрела на него на Советах и смотрела. Насмешливо и мучительно, как будто читала его мысли.

— Пора бы тебе повзрослеть, Йорн. Чтобы отец тобой наконец гордился.

Мама огладила в последний раз буквы отцовского имени, подобрала свою шитую-перешитую цветастую юбку для праздников и отвернулась.