рассказ Время слез"

Время слез

ВРЕМЯ СЛЕЗ,

ИЛИ МОЕ ПРИНУЖДЕНИЕ К ЩЕДРОСТИ

(Рассказ)

Ад пуст. Все черти здесь.

В. Шекспир

Плакал чумной барак: "Снова бардак в Раю...
Если бы добрый знак... Если бы - Гамаюн..."
Но закипал в росе в полдень февральский наст,
И выходил босой в рубище Бог из масс.
Нёс сквозь морозный дым нимба дрожащий свод,
Пялил через прицел томно прищуры взвод
Это моя страна. Это мои друзья.
Это чумной барак. Третья от печки - я.
 

- Боже, какие тюльпаны!

У Юли глаза просто выпали из орбит.

- Это мнеее?..

- Кому же ещё!

Мне трудно…

И уже слезятся глаза…

Казалось бы, что плохого в том, что я часами сижу по утрам на берегу речки, любуясь восходом? Вы видели, как сверкает роса на траве, когда первый луч…

Или в том, что я бросил камень в орущий динамик соседа? И попал!.. А что необычного в том, что…

Или в том, что я сутками пропадаю в этой сказочной паутине в надежде обрести там свой маленький рай?

Я, как сказано, еще и левша, и немножко картавлю, а когда волнуюсь, даже заикаюсь. И курю, когда выпью. И вообще во мне многое не как у людей. Я, к примеру, не посадил еще ни одного дерева, не выстроил дом… Я не понимаю, отчего люди не понимают меня, когда я спрашиваю, почему стрелки часов крутятся только вправо? Что в этом странного?.. Надо мной смеются, когда я рассказываю, как я, наполнив ванну теплой водой и высыпав в нее пачку соли, бухаюсь потом в эту славную воду и представляю, что купаюсь в Мертвом море. А когда мне дают линованную бумагу, я пишу поперек. Многих это бесит. Почему?..

Странный, странный этот ваш вяло-хилый, застиранный и заштопанный мир…

И все это - в самом центре Европы!..

Трудно мне?

А то!..

Но какое это счастье - трудиться до кровавого пота во благо людей!

Иногда я чувствую себя Богом...

Перекрестие оптического прицела лениво блуждает по счастливым праздничным лицам моих горожан, вяло качающихся на легкой зыби людского потока. Головы - как плывущие по реке дыни: круглые и овальные, желтые, желто-зеленые, серебристо-серые, выеденные солнцем… Указательный палец левой руки занемел от напряжения. Я давно заметил: если один глаз начинает слезиться, тотчас слезится и другой, и мишень тут же теряет свои очертания, расплывается в мареве, словно на оптику упала капля дождя. Или слеза. Я смотрю всегда только на то, что приятно глазу. Сейчас я смотрю на ее дивные большие глаза, иссиня-черные оливы, увеличенные оптикой моего прицела и стеклами ее очков в модной оправе. «Paris». Я привез их ей из Парижа, она, помню, бросилась мне на шею и усыпала поцелуями все лицо, глаза, губы... (Господи, неужели это когда-то было?!). Она давно мечтала о такой оправе с таким модным словом, которая придавала бы ее лицу привлекательный и респектабельный вид. Ты мечтала - пожалуйста! Для меня всегда было наслаждением превращать ее мечты в приятную повседневность и недоступную небесную сказку делать былью.

- Знаешь, мне не хочется…

- Юсь, - говорю я, - потерпи а, ведь осталось совсем ничего…

- Хм! Ничего…

Я из кожи лез вон, чтобы каждая ее, даже самая ничтожная прихоть, каждое самое крохотное желание были удовлетворены через край. И что же?..

Слеза снова туманит мой взор, я закрываю глаза… Я слышу:

- Знаешь, мне хотелось бы…

- Да-да-да, говори, продолжай… Требуй невозможного!

- Нет, я ухожу… Знаешь…

- Что, милая, что еще?..

Любит ли она меня так, как я мечтаю - бескорыстно?

Надеюсь…

Ведь если крупинки корысти закрались в нашу любовь, ее ткань вскоре будет раздырявлена и побита, как… Да-да - как пуховый платок молью. И тепло нашей любви тотчас выветрится при малейшем дуновении ветерка недоверия или обиды, не говоря уже о штормовых порывах жизненных ураганов и бурь.

Ни крупинки! Ни зернышка!

Не желаю…

Занемела рука. Разжать пальцы, отвести предплечье в сторону, сжать пальцы в кулак… Ну и кулачище!

Жара…

Желание убивать людей появилось у меня не сразу. Я рос старательным любопытным и послушным мальчиком…

Впервые я примерил ружье лет в пять или шесть, оно мне показалось стволом пушки. Я не смог его удержать, и дед подставил под ствол плечо.

- Нашел?! - помню, кричал он.

Я должен был найти в прорези прицела жестяную банку.

- Теперь жми!..

Мне нужно было нажать на курок, но он не поддавался усилию моего пальца, и тогда я потянул всеми четырьмя. Банка была прорешечена как сито, а я был признан своим среди молчаливых и суровых людей и причислен к клану охотников. Ружье стало для меня не только средством признания, но и орудием процветания. В олимпийской команде я стрелял лучше всех, но всегда был вторым. Только у людей есть такой закон: лучше не тот, кто лучше, но тот, кто хитрей, изворотливей, сволочней. Эта яростная несправедливость стала первой обидой, посеявшей в моей ранимой душе зерно мести и поселившей в сердце затаенную злость к этому миру. И чем дальше я жил, тем крепче укоренялось зерно, тем сильнее стучало сердце, тем звонче звенел колокол мести. Я искал утешения в книгах: Аристотель, Платон, Плотин… Нашел? Хм!.. Затем были Сенека и Спиноза, Монтень и Ларошфуко, и Паскаль, и… Я искал истину, роясь в пыли истории, как голодная курица в навозной куче. Августин, Сервантес, Рабле… Цезарь, Наполеон… Маркс, Энгельс, Ленин… Ага, Ленин… И теперь эти… нынешние заики… Эти не способны даже строчку сотворить, чтобы пополнить закрома истории зернами истины. Где они, сегодняшние Сократы?..