Растленная душа

Растленная душа

Осенний моросящий дождь холодными ручейками стекал по окоченевшему лицу, забираясь под ворот куртки. Слипшиеся мокрые пряди приклеились к щекам, вызывая зуд и желание встряхнуться, как собака стряхивает влагу с шерсти. Сырость и холод пробирают до костей, заставляя дрожать и без того заледеневшее тело.  Рядом жмутся к моим ногам Ленька и  Сева, зябко вздрагивая от холода, засунув окоченевшие ручонки в карманы своих тонких одинаковых осенних курточек. Напротив, по другую сторону могилы был Он, моя любовь и боль, моя жизнь и смерть, мой Рай и Ад, мой отчим.

Еще вчера я мучилась от стыда и сомнений, что поступаю неправильно, преступно. Моральные ценности привитые с детства, практически с молоком матери, не давали спокойно жить, дышать, осознать и принять себя, свою суть, свое внутреннее я. Живя рядом, под одной крышей и желая Его, желая раствориться в Нем, и ощутить, наконец, касание его рук, губ, его восхищенный взгляд, скользящий по мне, я чувствовала себя последней тварью. Тварью, поправшей все моральные и внутренние устои. Я ревновала, проводя бессонные ночи в коридоре под их с матерью дверью. И лишь к утру засыпала вздрагивая промерзшим телом на холодном полу. И лишь чудом, ни разу не попав им на глаза, обессилевшая и вымотанная слезами и страданиями, уползала к себе, пытаясь хоть как-то отогреть замерзшее тело. Кусала до крови губы, чтоб не заорать в голос от разрушающей душу боли, когда слышала их страстные стоны и вздохи за тонким полотном двери. Медленно умирала, свернувшись клубком на пороге, вздрагивая в нервном ознобе.

Сегодня все изменилось. Нет, не так, изменилось все несколько месяцев назад, когда болезнь подкосила мать, буквально, сожгла ее. Заставляя меня чувствовать себя еще большим уродом. Ведь это я хотела Его..., хотела для себя, просила для себя, молила. Теперь, причины моих терзаний и мучений, моих самокопаний не стало. Ушла в небытие, оставив открытой разверзшуюся, истекающую кровью рану. Внутри царит ледяной холод. Я не чувствую ничего, хотя нет, конечно, нет... Какая-то затаенная радость внутри нашептывает, что Он мой, теперь только мой.

Ленька вцепился в мою безвольно висящую руку своими ледяными  тонкими пальцами: 

- Марина, пойдем! - он потянул меня к могильной яме. Сева, всхлипывая, закусив губенки, поплелся следом. Хоть близнецы и были достаточно малы, но уже понимали разницу между жизнью и смертью, добром и злом, и чувствовали потерю. 

Я, словно очнувшись от какого-то липкого кошмара, огляделась. Люди, стоящие вокруг, большинство из них я даже не знала, бросали в могилу песок из ведра. Почва вокруг была каменистой, а сейчас, под этим моросящим дождем, и подавно, походила на жижу, пропитанная влагой. Я стояла, не проронив ни одной слезинки, еще больше чувствуя вину за свою черствость. Стояла, обнимая тонкие, подрагивающие от беззвучного плача, плечики близнецов.

Не глядя, подцепила и бросила песок, как полагается, три горсти..., отряхнув руки, отошла. Не могла смотреть на лицо матери, немым укором стоявшее передо мной. Нет..., нет, я не простила себя, просто не смогла... 

Брешь пробитая в сердце не затянется никогда. А если это все же случится, то корявый, вывернутый наизнанку своим неприглядным нутром рубец будет болеть ни день, ни месяцы - годы, напоминая о себе, став ненавистным напоминанием о поруганной чести, искореженной судьбе. Будет разрывать сердце ночами, заставляя выть в голос волчьим воем, разрывать зубами подушку в клочья, боясь заорать в голос, ощущать , как раскалывается на куски душа, умирая и вздрагивая в предсмертных судорогах, и вновь воскресать к утру, чтобы все переживать сначала, вновь и вновь, изо дня в день, заставляя просыпаться в слезах и холодном поту. 

Стыд накрывал меня, не давая дышать, заставляя заглатывать воздух крупными глотками. Но я не могла..., не могла оторвать взгляд от Него, от моей любви и боли. Вот уже несколько месяцев, как ставшего моим единственным источником света, единственным смыслом жить..., дышать...

Я безумно хотела Его, и была готова.., да, готова отдаться ему прямо здесь, сейчас, в этой холодной, хлюпающей под ногами грязи. Отдаться, над еще не засыпанной могилой матери. Я чувствовала себя еще большей тварью, уродом!... Но не могла бороться с этим чувством, с этим желанием, ощутить его внутри себя..., полностью..., без остатка..., касание рук к моей разгоряченной коже, сначала нежные, вдруг сменяющиеся болезненными шлепками. Его поцелуи, сводящие с ума, заставляющие каждый раз лишаться рассудка. 

И лишь только это слепое обожание, потребность быть ЕГО, давала силы терпеть его ревнивые выпады..., побои..., издевательства, всегда заканчивающиеся грубым насильственным сексом.

Он был мастер в этом. Никогда, еще ни разу за эти месяцы он не оставлял следов на моем лице, только там, где увидеть нельзя. И каждый раз, превозмогая боль и унижение, я шла к нему. Пробиралась ночью в его комнату, боясь разбудить близнецов. 

Вы скажете я мазохистка? Да...,  скорее всего. Но я не могу отказаться от этого... допинга? ...наркотика?

Не могу лишить себя этой дозы боли и удовольствия, этого личного Ада. А что у меня останется без него?

Да! Вы правы, умереть... И я часто думала о ней..., о смерти. Уйти, оставив позади и страх, и боль, и слезы. Но, оказалось, и это не выход. Ведь у меня есть маленькие, родные для меня человечки, Ленька и Сева. Такие одинаковые и такие разные, как земля и небо, как вода и огонь. Маленькие бесенята, отравляющие жизнь окружающим одним своим присутствием. И они останутся с НИМ.... Понимаете? С НИМ! Да, он их отец. Но что будет с ними, когда они подрастут? Не окажутся ли они на моем месте?

Лишь только они, близнецы, вынуждают меня держаться за эту реальность.

Моя жизнь превратилась в Ад. И я живу и нежусь в этом личном Аду, превозмогая боль и слезы.

В огне горит растленная душа,