Разбитая чашка

Разбитая чашка

Ослепительно белый спортивный «митсубиси» мчался по ровной и гладкой как бритвенное лезвие трассе в сторону Сан-Диего.

Время от времени я опасливо косился на стрелку спидометра, и, когда она перевалила за сотню миль, мои нервы не выдержали:

– Эми, не гони, – попросил я.

Несмотря на то, что с той ужасной авиакатастрофы, в которой было разрушено моё прежнее – человеческое – тело, прошло уже несколько лет, воспоминания о ней были всё ещё свежи, и напоминали о себе ночными кошмарами, страхом высоты, или, например – скорости. И хотя инженеры заверили меня, что моё нынешнее синтетическое тело намного лучше, мне совсем не хотелось испытывать его на прочность.

– Не беспокойся, мы уже почти приехали, – ответила она, впрочем, немного сбавив скорость. – Не люблю опаздывать.

Всё, что осталось от прежнего меня – это неокортекс, кора головного мозга – слой клеток размером со столовую салфетку и толщиной пластиковой карты. Двадцать миллиардов нейронов, каким-то непостижимым образом вмещающие мою личность, мои воспоминания – всего меня, были аккуратно извлечены из головы, пока я находился в медикаментозной коме, и помещены в искусственное тело. В течение нескольких часов наномашины сплели их с нервной системой. Ещё неделя ушла на калибровку и настройку. Спустя месяц я уже полностью управлял им как своим собственным.

– Похвально... – я вцепился в кресло, когда она свернула налево, на ответвлявшуюся от основной трассы узкую, но не менее ухоженную дорогу, – были бы все такие пунктуальные.

Никто не знал, каким образом, несмотря на все меры предосторожности, они пронесли взрывное устройство в самолёт, и никто не взял на себя ответственность за этот взрыв. Наш самолёт шёл на посадку в аэропорту Линкольн, когда раздался громкий хлопок, и салон наполнился едким дымом. Многотонная машина рухнула на взлётную полосу, загорелась и разломилась на части; я задыхался, раскалённый воздух обжигал лёгкие, и последнее, что я запомнил, было пламя и боль, охватившая всё тело.

Затем был яркий, обжигающе холодный свет ртутных ламп, призрачные, словно нарисованные акварелью врачи в белых халатах сновали где-то на границе поля зрения. Один из них, японец, наклонился ко мне и спросил меня:

– Что ты чувствуешь?

– Ничего, – ответил я.

Он улыбнулся:

– Сейчас мы это исправим.

За окном проносились залитые полуденным солнцем зелёные холмы с зарослями кустарников. Здесь в Южной Калифорнии очень строго относились к охране природы. Парни из Экоконтроля отлично знали свою работу и могли заставить любого выполнять суровые экологические требования. Но так было не везде: к востоку и югу от Экозоны на тысячи миль простирались выжженные солёные пустоши, изъеденные язвами открытых карьеров, обрамлённых отвалами пустой породы, огромными мусорными свалками и брошенными, засыпанными песком, городами.

Я улыбнулся своему отражению в стекле. За несколько лет это лицо так и не стало мне родным. Мне было пятьдесят семь, и я уже ощущал приближение старости. Я вообще не должен был лететь этим рейсом, но внезапный звонок заставил меня отправиться в Вашингтон. «Теперь тебе всегда будет двадцать семь, – сказал доктор Ишихиро, когда я впервые увидел себя в зеркале, – если ты, конечно, не против». Я, естественно, был не против.

Какая ирония! Случайность, едва не отнявшая у меня жизнь, дала возможность начать её заново.

Десятифутовые стальные ворота начали открываться, хотя до них было ещё добрых треть мили.

– Кажется, нас уже ждут... – сказала Эми.

Едва мы проехали ворота, на лобовом стекле появились зелёные указатели направления движения, и вспыхнула голографическая карта, на которой жёлтой пульсирующей точкой отображался наш митсубиси.

– И, кажется, что не надолго... – закончил я её мысль: в зеркале заднего вида было ясно видно, что ворота остались открытыми. Это был символический жест с его стороны. Вряд ли доктор Вессель знает что-либо важное. Тридцать лет работы в Бюро сделали меня пессимистом. Даже если «Ассоциация» и замешана в этом, Вессель не стал бы рисковать.

Главная дорога уперлась в ансамбль из фонтанов и цветочных клумб необычайной красоты, и распалась на две аллеи, которые, если верить карте, снова сливались вместе перед самым особняком. Зелёная стрелка дополненной реальности изогнулась и свернула налево, Эми последовала за ней.

Стоянка для гостей расположилась под открытым небом в тени деревьев. Она была пуста, и Эми остановилась на ближайшей ячейке, спугнув по пути нескольких похожих на крабов садовых роботов с серыми металлопластиковыми панцирями, убиравших со стоянки опавшую листву. Увидев автомобиль, они бросились врассыпную. Я открыл дверь, и горячий воздух с улицы хлынул в салон, словно из печи. Выйдя из автомобиля и захлопнув дверцу, я сразу же почувствовал приятную прохладу – мои сенсорные системы быстро отреагировали на нестерпимую жару и снизили чувствительность до приемлемой. Однако Эми, не обладавшей такой способностью, пришлось не сладко.

Строгие серые костюмы с термоконтролем, сделанные из углеродных нановолокон, должны были поддерживать комфортную температуру, но против такой жары они были бессильны, и это хорошо читалось на лице у моей напарницы.

– Ну и лето! – сказал я, – а ведь оно ещё только началось!

Эми вымучено кивнула.

Мы с Эми надели очки с зеркальными линзами, мой палец нащупал маленький переключатель на дужке и скользнул по нему.

– Есть контакт, – сказала Эми. Теперь она видела мои глаза, как если бы очки были прозрачны, в то время как для стороннего наблюдателя они по-прежнему оставались зеркальными. Эми проделала то же самое со своими очками, и зеркала их линз растворились, оставив лишь чуть заметные радужные ореолы вокруг оправы.