Развод. Цена многодетного счастья

Глава 1

Ранняя осень разливается в парке тёплыми оттенками. Листья под ногами шуршат, а воздух пахнет увяданием и сладкой ватой, которую продают у входа. Я держу Соню за руку. Её пальчики цепко обхватывают мои, словно это единственное, что удерживает её в этом мире, который часто кажется ей слишком громким, слишком ярким, слишком непонятным.

Мы только вышли из реабилитационного центра. Это место всегда давит на меня своей стерильной “добротой”: белые стены, игрушки, аккуратно расставленные на полках, лица специалистов, которые стараются выглядеть дружелюбно, но от их взгляда мне хочется провалиться сквозь землю.

Каждый раз там — испытание. Не только для Сони, но и для меня. Иногда я думаю, что эти часы, которые мы проводим в центре, вытягивают из меня последние силы. Сидеть в коридоре, слушать приглушённые голоса за дверью, наблюдать, как другие родители нервно расхаживают от стены к стене или пьют кофе из автоматов... Всё это кажется бесконечным.

Но для Сони это важно. Я вижу, как постепенно, крошечными шажками, она меняется. Неделю назад она впервые сказала слово «мячик» в ответ на вопрос психолога. Я чуть не расплакалась прямо там, в кабинете. Ради таких моментов я готова проходить через это снова и снова, даже если после этих занятий она усталая, раздражённая, будто её вынули из знакомой оболочки и заставили жить без неё.

Сейчас её ножки громко топают по асфальту, она идёт быстро, вздрагивая от каждого резкого звука — крика ребёнка на детской площадке, далёкого лая собаки. Её глаза беспокойно бегают, она дёргает меня за руку, будто боится, что если отпустит, то сразу потеряется в этом шумном, огромном мире.

– Ма-а... кач-ча, – говорит доченька. Её голос тонкий, неуверенный, но для меня он звучит как мелодия. Она так редко говорит что-то сама, так редко делится тем, чего хочет.

– Качели? Хочешь на качели? – спрашиваю я, стараясь звучать спокойно, хотя в груди снова всё сжимается. Каждый раз, когда она произносит слово, внутри меня смешиваются радость и страх. А вдруг качели заняты, и это разрушит весь её хрупкий мир? Она расстроится…

Соня кивает, не смотря на меня. Её мир сейчас — это шум, листья, качели, которые она хочет раскачать до бесконечности, чтобы заглушить этот хаос.

– Пойдём, – я веду её к площадке.

Сергей снова не смог нас забрать, сказал, что занят. Как всегда.

Иногда мне кажется, что он слишком легко говорит это слово — "занят". Легче, чем "приду" или "помогу". В последнее время всё чаще я ощущаю, как между нами растёт огромная пропасть. Когда-то она была просто тонкой трещиной, почти незаметной, но теперь я её вижу и чувствую. Сергей словно живёт в другом мире, где нет места для наших проблем, наших детей, наших с Соней реабилитационных центров.

Качели заняты, и Соня начинает нервничать, ёрзать, её пальчики сжимаются сильнее. Я чувствую её беспокойство, вижу, как её глаза сужаются, как она кусает губу, готовая сорваться в крик.

– Сонечка, подожди немного, ладно? – шепчу я, обнимая её за плечи. Моя рука ложится ей на спину, стараюсь её успокоить, но сама не могу избавиться от чувства тревоги.

Она топает ногой, но не плачет. Внутри у неё буря, я знаю это. Её мир всегда на грани — достаточно одного неправильного слова, звука, чтобы он рухнул.

И тогда я вижу мужа.

Моё сердце замирает, будто мир остановился. Детские голоса, смех, шелест жёлтых листьев под ногами — всё это становится далёким и глухим, как будто я смотрю на всё через толстое стекло.

Сергей. Он сидит на лавке у фонтана, всего в нескольких метрах от нас.

Я не сразу понимаю, что вижу. Его улыбка кажется мне чужой — слишком лёгкой, слишком яркой. Она не похожа на ту, что он когда-то дарил мне. Это не тот человек, который последние месяцы смотрел на меня с пустыми, уставшими глазами и говорил односложные фразы.

Рядом с ним женщина. Молодая, с тёмными волосами, собранными в хвост. На ней тонкий свитер, который подчёркивает её изящную фигуру. Она смеётся, и её смех звучит как вызов. Перед ними мальчик. Маленький, светловолосый, лет трёх.

Сергей протягивает мальчику огромный моток розовой сахарной ваты. Он смеётся, берёт ребёнка на руки и кружит, как будто это самое естественное для него занятие.

Я не могу оторвать взгляд. Моё тело будто налито свинцом, ноги приросли к земле. Внутри всё рушится, как карточный домик.

– Ма-а... кач-ча! – Соня дёргает меня за руку, и я вздрагиваю, словно выныриваю из-под воды.

Резко поворачиваюсь к дочери. Её лицо напряжено, брови сведены, рот приоткрыт. Её состояние хрупкое, как стекло. Я знаю этот взгляд, знаю этот тон, который может в любой момент перейти в плач. Но я не могу сосредоточиться на ней, на её мире. Сейчас я ужасная мать.

Сжимаю её руку крепче и смотрю снова на Сергея.

Он кружит мальчика. Кружит так, как никогда не кружил Соню. Или Машу. Или Диму. Моих детей. Наших детей.

Когда в последний раз он был с ними в парке? Когда он смеялся с ними, играл с ними, уделял им хотя бы час? Я даже не могу вспомнить. В последнее время всё сводилось к его раздражённым взглядам и коротким репликам: "Я устал", "Не сейчас", "Ты же справишься".

Я всегда справлялась.

Но видеть это сейчас, как он улыбается чужому ребёнку, отдаёт ему своё время, свою теплоту, — это разрывает меня изнутри.

Между нами давно появилась пропасть. Я чувствовала её. Эта трещина шла прямо через нас, через наш дом, через наше "мы". Я пыталась её игнорировать, закрывала глаза, говорила себе, что всё наладится. Но как же я ошибалась. Она становилась всё глубже, пока не превратилась в бездонную яму.

– Ма-а…– Соня снова дёргает меня. Её голос дрожит, и я понимаю, что ей тоже плохо.

Этот парк, эти качели — всё это должно было стать её безопасным местом после долгого дня в реабилитационном центре.

Но теперь я боюсь. Боюсь, что она увидит Сергея. Боюсь, что она узнает его и захочет побежать к нему. Она ведь каждый день ждет его...