Рецепт горького счастья

Глава 7.

Франсуа не находил себе места. Весь час, пока он ожидал приезда детей, мужчина чувствовал себя словно на пороховой бочке — в любой момент могло случиться что угодно, и, как ему казалось, ничего нельзя было исправить. Он снова и снова просматривал снимки, оставленные в картонной папке старого образца с двумя весьма затёртыми шнурками. Было ясно только одно: тот человек не шутит. И больше того — не настроен на компромиссы. От слова «совсем». Байо осмотрел каждый краешек фото — ни единого намёка на подделку. Матовые снимки, сделанные явно на хорошем аппарате, причем, в режиме, который есть далеко не у всех фотокамер. Да и как тут думать, что это подделка, ели на снимках мелькает столько знакомых лиц! Даже его собственное. Чаще, чем следует.

Но одна фотография вывела Байо из себя быстрее других — на него смотрели два улыбающихся личика. Те самые глазки, в которых Байо не так давно стал видеть смысл всей своей жизни. С фото на него смотрели его сыновья. Франс помнил тот день — они вместе выбрались на аттракционы. Пока Элоиза стояла в очереди за мороженым, Байо с детьми стрелял из водных пистолетов по цели. А потом им подарили водонепроницаемый снимок на память, правда, лица его не оказалось в кадре — дети вытеснили, радостно заливаясь смехом…

Когда Байо попытался позвонить по номеру, с которого ему набирал незнакомец, то услышал лишь: «Абонент в сети не зарегистрирован». Чертыхнувшись на всю округу, Байо перебрал всех своих старых клиентов, пожелавших оставаться инкогнито, ведь он давал им соглашения в письменном виде, — но даже там не нашлось ни одного похожего номера. Стало ясно, что связь будет односторонней. И когда ждать следующего звонка — одному богу известно. Оставался вариант «пробить машину». Франсуа созвонился со старым знакомым, отпахавшим в прокате лимузинов, внушительных «хаммеров», навороченных «бэх», убойных тракторов и вообще — всего что движется на бензине, по всей Франции и даже за её пределами, — большую часть своей жизни. Тот сказал, что обязательно поищет странные номера, которых тоже, как оказалось, не так и много выдано официальным ведомством ГАИ. Больше всего Франсуа боялся, что концов будет не найти. И ведь он, дурак такой, даже ничего не подозревая, пускал этого невидимку в дом. У Франсуа был ещё вариант позвонить отцу, но он тут же его отмёл. Уж кто-кто, а, старик Байо решал всё слишком кардинальными методами. В последний раз, когда к нему обратились влиятельные дяденьки с просьбой припугнуть официальным законом, тот взял да и нанял «пугальщиков с улицы». Разборки были грандиозными. Столичная мафия против шпаны. В результате — пострадавшие и даже смерти. После этого Байо-старшему пришлось надолго покинуть Францию. Франсуа, конечно, знал, что на мушке не он, а Эго. Но вот у человека, пришедшего под видом клиента, было мнение, что всё, кто связан, так и ли иначе, с Антуаном Эго — попадают под раздачу.

Если задуматься, то Антуан Эго вполне мог заслужить ненависть многих влиятельных людей в городе. И не только в Париже. Куда бы он не поехал — всюду умудрялся «покритиковать». Франсуа знал, что у Эго есть огромный недостаток в общении с другими — он ставит себя выше их. И всегда ставил. И неважно, что при этом думают окружающие, и прочие не последние личности. Хоть с возрастом спеси у него чуть поубавилось. Но всё же, Антуан Эго в девяти случаев из десяти склонен считать, что его мнение — неприкосновенно и является истиной в высшем её проявлении. Как бы он не старался быть «как все» в детстве, ему это не удавалось, по его же собственным рассказам, такие попытки заканчивались драками с соседскими мальчишками, ссорами с матерью, болезненными походами к психологам и прочим врачам. И не то чтобы мать его не понимала, какого уникального ребёнка растит — нет — просто она всеми силами пыталась сблизить его со сверстниками, чтоб он учился дружить, помогать, и… жить среди других. Непохожих на него.

После девяти лет ситуация усугубилась — Антуана совершенно перестали замечать в школе, да и тесно ему там было: мальчишка, знающий всю программу за восьмой класс, в третьем — не самое удачное решение. На дорогих репетиров и курсы не было финансов. Впрочем, Эго это не остановило. К четырнадцати годам Антуан почти свободно объяснялся на трёх разных языках. Школа осталась далеко позади. Были международные и мировые конкурсы, олимпиады. В пятнадцать Антуан выиграл конкурс на дословное знание классической мировой литературы — там читали отрывки. Эго прочёл всего «Героя нашего времени», не запнувшись, а «на десерт» приготовил ровно сто сонетов Шекспира на языке оригинала. Поступал он в университет Сорбонны без экзаменов. Моментально вышел на королевскую стипендию. Сотрудничал с местными СМИ, уже с третьего курса читал тематические лекции наравне с докторами наук по всему миру. Часто отмечался в разных редакциях большими тиражами своих «Критических заметок о высокой кухне и жизни в целом». А всё началось с банального отравления в столовой…

Франсуа, конечно, знал далеко не всё из биографии Эго, но вехи, ставшие ключевыми в дальнейшей жизни критика, чётко отметил: трудное детство, отсутствие нормального общения со сверстниками, не вовремя познанное безразличие мира к отдельным уникальным личностям, и также — неприятие другими их таковыми, какими они являются. Отсюда — завышенная самооценка, нежелание считаться с мнением окружающих, цинизм, порой переходящий всякие границы, а также ряд психологических и физических отклонений.

Франсуа Байо помнил тот день, когда впервые увидел Эго. Солнечным днём после всех пар возле главного университетского корпуса сидел на скамье совсем один, мрачного вида, худой паренёк, с длинной чёрной челкой, спадающей на глаза. Байо подошёл и спросил закурить. Эго, как ни странно, вытащил из кармана идеальных брюк пачку недешевых сигарет. Когда мало-помалу разговорились, то выяснили, что учатся на параллельных потоках, и что Эго старше Байо всего-то на три года. А когда Байо спросил, почему это у Антуана Эго нет своей тусовки, то будущий критик ответил, что только дураки ищут себе в приятели умных. С тех пор Байо часто задавался вопросом: кто из их пары, по мнению Эго, всё же был дураком, а кто — умным.