Рецепт горького счастья

Глава 28.

Забываясь, как на волне, отдала всё, что было во мне.
Задыхаюсь, преодолев, что-то больше, чем грех.
Обещанья твои всерьёз, помню запах твоих волос.
Ты в холодных руках, как зной, или что-то со мной!

Может быть, показалось, есть только ты и никого.
Может быть, показалось, но это важней всего.
Может быть, показалось, а, может, ничего и нет,
Но на тебе остался от поцелуя след.

Понимаешь и не молчишь, телом жарким в космос кричишь,
До огня остаётся шаг: делай так, делай так, делай так.
Это ядерный взрыв в ночи — ты кричи или не кричи.
На глубокой волне с тобой остаюсь за чертой…
(Рефлекс)

Колетт вошла в комнату к Эго, боясь потревожить. Почти на цыпочках. Что-то подсказывало ей, что мужчина уже не спит, но вот быть замеченной раньше времени — не хотелось. Она осторожно положила его мобильный на письменный стол, включая тот, и отмечая, что у Эго нет на аппарате каких-то паролей и прочих мешающих постороннему доступу прибамбасов. Любой, по сути, мог зайти в его, скажем, личную переписку, или ещё куда-нибудь. Колетт на мгновение стало стыдно перед ним — он доверял ей, а она, получается, нарушила эту неозвученную договорённость.

Кровать Эго, насколько успела запомнить из прошлого визита Колетт, не была приспособлена для его нынешнего роста. Мужчина лежал на спине, ноги были полусогнуты в коленях. Явно неудобная поза для длительного сна. Раненая его рука свисала с края кровати и доставала почти до пола. Колетт нагнулась и придирчиво осмотрела бинты. Вовремя остановленная, кровь, уже не текла, и то слава богу. Другая рука мирно лежала на одеяле. Тату также успела подумать, что эти руки одни из самых изящных и красивых мужских конечностей, которые она когда-либо видела. Колетт увлеклась настолько, что буквально прикоснулась голодным взглядом к каждому его пальцу. Длинные и тонкие, с красивыми аккуратными ногтями, без единого намека на заусеницы — такие пальцы даются лишь людям, у которых на роду написано быть музыкантами или же кулинарами. Колетт не понаслышке знала, что для поваров руки значат не меньше, чем для пианистов. Ведь готовить руками в перчатках — дурной тон в среде тех, кто ценит еду. А, значит, и красота рук, которыми создают те или иные шедевры на кухне, должна быть на первом месте.

Именно в тот момент, когда она сделала ещё один маленький шажок в сторону кровати, и наклонилась ближе, её вдруг охватило чувство, которого прежде никогда не было. Точнее, было, но слишком давно, чтобы так отчетливо сейчас забивать ей голову без остатка. Слишком давно и даже неправдоподобно.

Колетт захотелось прикоснуться к Антуану. Пока он ещё спит. Пока он ещё не прогнал её. Словно он был каким-то экспонатом в музее, который никогда не давали потрогать. А запретный плод, ой, как манит.

Колетт не хотелось рассматривать его лицо очень уж явно, чтобы он потом не подумал, будто она решила поиграть в лаборанта, смотрящего в микроскоп на насекомое. Зато ей очень хотелось чуть подвинуть его голову, которая съехала на самый край подушки. Она успела рассмотреть только незначительный шрам от очков на переносице. Крохотный. И совсем не уродливый.

Она медленно пропустила между пальцами его гладкие волосы. Колетт аккуратно коснулась пробора, видя кожу. Она тоже идеальна — никакой перхоти или жирности. Тату терпеть не могла неопрятных волос. Она слишком хорошо запомнила, как братец в детстве подцепил лишай, и как они потом вдвоём расплачивались. Она снова запустила пальцы в чёрные, как смоль, волосы, и млела от ощущений, стараясь устоять на ногах. Колетт чуть смутилась, увидев пробивающуюся седину у самых корней. Но это было не критично. Потому она снова принялась перебирать волосы мужчины. Смахнула ему на лицо челку, которую он, видимо, не так и часто подстригал. Она бы доходила ему почти до переносицы, если бы Антуан её не зачесывал. В отличие от жесткой и колючей на вид щетины, у Эго мягкие волосы.

Стоило ей чуть расслабиться и всё — удача отвернулась. Антуан открыл глаза. Он сделал это резко, как если бы рядом с его ухом рванули хлопушку. Мужчина не помнил, что ему снилось, но острое, как лезвие ножа, чувство того, что это была Колетт, не покидало.

— Что это вы делаете? — хриплый голос донёсся до Колетт будто из-под толстого стекла. — Мадмуазель Тату?

Колетт, никак не ожидавшая такого, одёрнула руку, пошатнулась и едва не повалилась на Антуана. Жутко смущённая и даже испуганная, Тату, пролепетала что-то вроде: «Доброе утро, мсье Эго…», однако, в следующую секунду, попытавшись отойти, она случайно задела его больную руку. Эго тут же стиснул зубы, пытаясь не выругаться. А Колетт покраснела, как переспевший томат. И затем, наверное, резко позеленела, просто представив, что теперь он будет про неё думать.

Девушка принялась извиняться, а Эго сощурился от света, льющегося в не полностью задёрнутые занавески. Колетт отошла в сторонку, нашла пятой точкой стул, виновато потупившись и решив молчать. Антуан принял сидячее положение, осматриваясь в поисках одежды. Которой не было. Спинка стула была пуста — Колетт только сейчас заметила, что мужчина без рубашки.

— Замечательное начало дня, — Эго сжал губы, выражая крайнюю степень недовольства. — Вам пора бы научиться не лезть в личное пространство других людей, мадмуазель Тату. Если вас не просят, хотя бы.

Колетт быстро встала и, зачем-то поправляя свою одежду, встретилась глазами с Эго. Он долго молчал, а потом вздохнул и отвернулся. Девушка снова ощутила себя беспомощной, и оттого ей стало противно: можно подумать, что она такая уродина, что Антуан просто посмотреть на неё без каких-либо усилий не может.

— Что вы здесь делали? — снова повторил критик.



Отредактировано: 23.03.2019