Ресницами касаясь неба... (миниатюра)

Ресницами касаясь неба... (миниатюра)

 Ресницами касаясь неба, плакала.

     Холодный осенний ветер пасмурного октября, нагонял вместе с тяжелыми свинцовыми тучами тоску и унылую осень и в ее душу. Когда-то ей нравилось, закутавшись в теплый плед, лежать у камина и слушать треск горевших дров. Лежать в его объятьях и слушать биение его сердца, бившегося с ее в унисон.

     Черный кофе, заказанный лишь для того, чтобы убить время, давно остыл. Он никогда ее не спасал, да и не смог бы спасти. О каком спасении могла идти речь, когда она сама себя убила? В тот миг, когда из любви превратилась в предательство. Не хотелось вспоминать ни день, ни час, но, как обычно бывает, то, что отчаянно жаждешь забыть, вспоминается яснее и отчетливее того, что пытаешься насильно вспомнить.

     Она помнила и день, и час, даже минуты помнила, глядя в черную, покрытую белой пенкой, кофейную гладь в стоящей перед ней чашке. Ее злые слова, которые и сейчас ничем нельзя было оправдать. Его забитый, какой-то трепетный, но по-прежнему любящий взгляд. Включен телевизор, какой-то ведущий с экрана пытается что-то втолковать зрителям. У кого-то из них звонит телефон. Он молчит, а она кричит. Ругань срывается с ее губ – впервые в жизни. Его кулак врезается в стену – впервые в жизни. Совместная фотография, висевшая на стене, падает на пол, разбивается стеклянная рамка. На стене висят еще и часы. А вот они монотонными ударами продолжают отчитывать мгновения до полного разрыва. Догорают в камине поленья. Холодным лежит на полу когда-то согретый ласками и забытый сейчас плед. Всё уже забыто...

     Подняв глаза от чашки с кофе, дрожащими руками она поправила выбившийся из прически локон. Маска на лице и равнодушный внешний лоск, в глазах настоящий страх, а в груди плескаются чувства.

     Он скоро придет. Она ждет его. Того, некогда брошенного ею же, но по-прежнему – любимого!..

     Но уже не только ее любимого.

     Он входит в кафе не один. С ним под ручку идет невысокая девушка в темном пальто. Смеется.

     А у нее во рту послевкусие от кофе начинает отдавать горечью.

     Смотрит на него, не отрываясь. Ищет его взгляд, ждет, выжидает. Раньше ей не приходилось опускаться до подобного, а сейчас она готова была на многое, чтобы увидеть его глаза еще хотя бы раз. Всего один взгляд. Глаза в глаза. Когда-то он так много значил для них! А сейчас?.. Сейчас он значил еще больше. Но даже он сейчас уже ничего не смог бы изменить.

     На безымянном пальце правой руки его спутницы сверкает колечко. Красивое, из белого золота, она определила это сразу, изящное и утонченное, как и его обладательница.

     Он обнимает девушку за талию. Но смотрит только на Нее. Как раньше, смотрит. Только теперь горит в его взгляде и другой огонь. Сожаление? Извинение? Боль утраты и разочарование? Но нет, он не жалеет ни о чем. Он счастлив и без Нее.

     Слезы подступают к глазам, невыносимо щиплет переносицу, и она, вздрогнув, отворачивается. Внешний лоск  рассыпается вдребезги под натиском чувства, а она ощущает на себе его острый взгляд.

     Он проходит за свой столик и садится лицом к ней. Специально, она знала. Чтобы видеть ее лицо и ее глаза, покрытые поволокой из невыплаканных слез. Лучше бы он этого не делал!

     Когда-то он перевернул бы целый мир и достал луну с неба, чтобы не видеть, как она плачет. А сейчас... Он делает это для другой. Для той, что сидит сейчас рядом с ним с колечком на безымянном пальце правой руки и улыбается. Тоже счастливая. Как и Она когда-то. Давно, в прошлой жизни...

     И она решительно поднимается со стула, понимая, что оставаться здесь дольше – выше ее сил. Уйти, убежать, скрыться. И наплакаться вдоволь где-нибудь вдали от всех, сжавшись в комочек, как побитый пес, и даже поскуливая в тишине и одиночестве, как собака.

     Она убегает, а он идет за ней, она чувствует его приближающиеся шаги. И надо бы бежать, спасаться, но она стоит и ждет. Надеется? Уже нет. Ничего уже нельзя изменить. Она сама когда-то так решила, променяв некогда неперспективного, а ныне успешного музыканта, на проезжего московского повесу. Сама виновата. Глупая, глупая...

   - Вы забыли пальто, - тихо произносит он, протягивая ей кроваво-красное манто.

     И она вдруг видит в этом знак. Красный. Цвет крови, цвет страсти, цвет поруганной, загубленной любви.

   - Спасибо, - шепчут ее губы, едва приоткрываясь.

     Она не решается поднять на него взгляд, знает, что и он на нее не смотрит.

     Чужие друг другу. Снова чужие.

   - Одевайтесь теплее, - слышит она его тихий, немного взволнованный голос. – На улице холодно, а мне почему-то... кажется, что вы не любите холод.

   - Спасибо, - сухими, заледеневшими вмиг губами может лишь пробормотать она.

     И поднимает, наконец, на него нерешительный взгляд. Но он на нее не смотрит. В сторону. Как посторонний, чужой – уже не родной человек.

   - Берегите себя, - говорит он ей. И она понимает: на прощание. Надо бы удержать его, закричать, позвать, но она молчит. Не имеет права. Любить его ей теперь можно только на расстоянии.

     На память лишь фото в так и не починенной рамке с разбитым стеклом. На память лишь посвященные ей стихи, положенные на музыку и звучащие со всех радиостанций. На память лишь воспоминания и грустная мелодия «их песни», льющаяся из динамиков. На память – только воспоминания. А значит – ничего.