Роковая стрижка.3

Роковая стрижка.3

«В наши дни молодые люди всерьез интересовались наукой,

а к внешности относились поверхностно-иронично:

так, носки молодой джентльмен обыкновенно носил до трех раз.

Первый раз — пяткой вниз, второй — пяткой вверх, и третий раз,

когда носок было можно надевать, не снимая ботинка».

Леонард Леонардович, профессор.

«Три раза была замужем.

Первый муж пил и по будням тоже, и оттого помер.

Второй всё ездил на заработки в Москву, да там и сгинул.

Третий был просто дурак, каких поискать.

Нынче мужиков нету».

Марина Ивановна, домохозяйка.

«Перед началом работы, внимательно ознакомьтесь с третьей главой,

и лишь потом «косячте»».

Из общей инструкции пользователя «Уиндоуз».

Город, где происходили эти удивительные события, так плохо укладывающиеся в банальное мышление банальных, хорошо, по, шепотом передаваемых друг другу, правилам, устроенных в жизни людей, был большим, пугающе, нечеловечески прекрасным и древним.

У него было странное, чужое имя, непонятно что означающее, имя какое-то квакающее и, видимо, оставшееся от автохтонного населения тех угрюмых широт, к нашим дням совершенно исчезнувшего. Надо полагать, что население то, «квакающее», было просто энергично вырезано под корень новыми переселенцами, чтобы не путалось под ногами. Энергичность — вообще отличительная черта горожан (а всякий горожанин - переселенец), а уж этого города — особенно.

В иные периоды своей истории, город был жив, здоров и наполнен разноцветными, бурлящими толпами искателей удачи, он был по-деловому расторопен и лавинообразно, будто вишневый куст ягоды, производил на свет уйму всякой всячины, начиная с носков и конфет, кончая автомобилями - да, он жил.

Теперь же, будто чума легла на него, пропитав все камни и головы — все превратилось в морок, иллюзию, игру дебила в кубики, когда построенная было башенка, обязательно рассыпается.

Да и непонятно для чего строится.

Городские университеты плодили, как помойки мух, профессоров и косоруких конструкторов-изобретателей, и никому не приходило в голову: а что вообще способен изобрести мозг, не только не ведающий, каким образом на стержне нарезается резьба, но даже и не читавший, как этот стержень-проволоку изготавливают, потому что «пуансон» — это фамилия актера МХАТа.

Городские фабрики и заводы были давным-давно сердито и торопливо ликвидированы по причине объективной дороговизны земли, и вместо них были на скорую руку слеплены дико-одинаковые, квадратнопридуманные километровые торговые центры с ласково-учтивыми, платными туалетами, и элегантными, одинаковыми до зевоты кафе с ядреным, горьким, как «чили», кофе и рогаликами, будящими неукротимую изжогу и тоску по белым скатеркам крохотной железнодорожной столовки с рабочим супом, интеллигентными ядрышками-тефтельками и демократическим пюре.

Городское население от зари и до зари тупо оказывало услуги друг другу: лечило зубы и аппендицит, стригло и завивало, пело и что-то изображало, и ремонтировало квартиры, строя и новые «шалаши», перевозило само себя туда-сюда, мело улицы, нагревало воду для ванн и устанавливало на компьютеры антивирусы, давало взаймы и одалживалось, и все это очень напоминало жизнь первобытного стада, расположившегося передохнуть возле убитого мамонта.

Когда вожак почесался и удовлетворенно объявил: «Жрите и плодитесь!»

Из жизни города ушла суть жизни человека.

Вместо него тихо прокралась чума. Легла и стала дышать и душить.

И город осунулся, постарел и покрылся, рождающими брезгливость и недоумение, имперскими, в рост человека, цоколями во временных трещинах, из которых сыпался песок старчества. Он ощерился потекшими от сочного чиновничьего пота и сала фасадами чужих дворцов, серыми, как деловой костюмчик менеджера-управленца при заграничном барине. И он базарно украсился памятниками, рождающими стыд за безграмотность в технологиях точного изящного.

Город тяжело, болезненно дремал, иногда пытаясь проснуться и очнуться, но попытки эти походили на исступленный бред сумасшедшего.

Вдруг, люди города, все одетые в мрачные, траурные одежды, начинали плакать, обниматься и гордиться победами в битвах за жизнь прежних героев, когда-то давным-давно живших в этом городе и не имеющих к нынешним никакого отношения — и речь, и идеалы, и внешность, и само мышление у тех и нынешних были абсолютно разными. К счастью, те, прежние герои были мертвы, и было невозможно проверить: а гордились бы они, увидав и гордость и счастливую жизнь нынешних?

Временами город начинал совеститься, и люди вспоминали о законах высоких, нравственных, доставшихся им в предание от родителей. Совесть одолевала день, максимум, два.

Законы эти, учащие покорности и единственно и удобные для жизни в имперском, пирамидальном коллективе, не особенно уже и работали в современном мире одиноких пользователей, для которых «прочие человеки» были не более чем разговаривающими картинками. Ушли и страх перед отмщением и воздаянием за проступки - люди, обладая свободой выбора и получив пророческое предупреждение, незаметно, но лихо изменили ход истории.

Человечество ушло от апокалипсисов влево.

Иерархи ритмично посвящали пресвитеров, будто «сея пшеницу», игнорируя тот факт, что даже и меж первых двенадцати один был врагом, и не задумываясь о том, что нарушается заповедь большая, чем «не убий».

В среде верующих ходило стойкое убеждение, что Дух Святой — некий послушный писанным людьми правилам автомат, которым возможно управлять.

А Армагеддон и Суд остались где-то в стороне, за обочиной.