Ртутный медальон

ЧАСТЬ 2. ГРАФСТВО РИЧАРГЕРСКИХ. Глава 1. Прибытие особенных гостей.

Взгляд в прошлое

Молодая женщина с темно каштановыми волосами стояла у окна обнимая руками плечи. В комнате было тепло, но ее руки все равно оставались холодными, словно она только что пришла с мороза. Графиня хотя и осознавала, что в эту секунду происходит одна из самых больших ошибок в ее жизни, все равно никак не могла повлиять на ситуацию.

Ее муж не был тем, на кого возможно было повлиять, особенно если дело касалось политики. Поэтому ей оставалось лишь наблюдать за ним со стороны, делая вид на публику, что она с ним согласна.

То, что дверь открылась, и что это был ее супруг, она бы поняла и в темноте, совсем не оборачиваясь. У него была вымуштрованная армейская походка, которая с годами тихого правления графством слегка пообмякла, но все равно звучала слаженно. Он зашел в плохо освещенную комнату, остановившись рядом с ней и чувствуя ее напряжение. Однако, трогать ее сейчас означало плеснуть масло в огонь, поэтому он решил доверить все времени и ее разуму. Они молча смотрели на освещенный, вычищенный от снега широкий двор при графском особняке, каждый думая о своем, но при этом ожидая достаточно особенных гостей.

Во двор въехало три коляски, и графиня тяжело вздохнула, отворачиваясь спиной, как, бы не желая этого видеть. Граф же наоборот смотрел на это с удовольствием, ощущая, что наконец-то все получили по заслугам. К детям он ненависти, конечно, не питал, однако, осознание чьи они дети, очень многое меняло, заставляя его еще больше улыбаться.

- Нам нужно их поприветствовать, - бодро сказал граф.

- Аристарх, пока не поздно отправь их по домам, - женщина, знала, что этот диалог ни к чему не приведет, но не смогла себя остановить.

- В том то и дело, что уже поздно, дорогая. Но я все же не могу понять, что тебя больше всего смущает? Неужели тебе жаль детей тех, кто убил твоих родителей, - он знал, что это вернет его жену в нужное русло.

- Мне жаль наших детей. Антон, Виола, они должны будут с ними общаться, а что, если им кто-то навредит. Я не переживу этого, ты знаешь.

- Это всего лишь дети, Паулина. А с Антоном и Виолой я уже разговаривал. Они будут на чеку. Тем более нашим гостям запрещена магия их графств. С Фёльдмирами вообще проблем не будет, их магия умерла, как и их гордость. А вот Фрейи меня тоже слегка беспокоят, особенно этот мальчик. Мне говорили, он уже сейчас достаточно силен. Как там его, Валериан.

Женщина лишь покачала головой.

- Дети уже спят? Хочу их представить друг другу.

- Виола заперлась в комнате, сказав, что не выйдет пока вражеские дети не вернуться обратно, - улыбнулась графиня, посвящая отца в тонкости характера его дочери.

- Тебе не кажется, что для шести с половиной лет она слишком…капризная, - заключил граф, подобрав наиболее безобидное слово. – Я в ее возрасте уже интересовался поступлением в школу врачебного зельетравья.

Женщина закатила глаза, и покачав головой вышла из комнаты.

Антон, старший сын графа, наследник графства Ричаргерских, сидел на крыльце под пристальным взглядом домашний помощницы по имени Перла, в руках у которой был теплый плед, на случай если мальчик замерзнет. Однако его любопытство было сильнее холода, поэтому он не сводил взгляда с ворот, ожидая гостей, которые в скором времени поселятся с ним по соседству в учительском домике, который пропах затхлостью и запущением, но по мнению его матери вполне подходил для нежеланных гостей.

Кудрявые каштановые волосы слегка припорошились снегом, а янтарные глаза на общем фоне казались неуместно теплыми для столь северного графства. Этот оттенок глаз был отличительной чертой потомков этих земель, наряду с магией зелья. Местные жители считали, что их душа находится именно в глазах, называя их в шутку зеркалами душ.

Он знал, что это не просто дети, а наследники тех, кто напал несколько лет назад на его родное графство. Дети тех, из-за кого погибла почти одна седьмая мужского населения. Но как бы не старалась его мать или отец, как бы не презирала их половина графского особняка, он сам к ним ненависти не питал. Любопытство и непонимание, зачем было нужно столько жертв, но никакой злости, как у других.

Наконец, во двор въехало три коляски и у мальчика загорелись глаза. Одна коляска была для него привычна, так как принадлежала Хансу, приближенному его отца, мужчине в белоснежном костюме, который в шутку они с Виолой называли его второй кожей. В графстве Ричаргерских такой коляски не было ни у кого кроме него, так как сделана она была магами Фрейев и подарена его каким-то старым другом. Вторая коляска была практически точной копией первой, только запряжена была не белыми, а коричневыми жеребцами, что навевало на мысль из какого графства, были прибывшие. И только третья разительно отличалась от предыдущих, так как явно была взята Хансом в аренду, для транспортировки гостя. Кто там сидел, и почему ему даже не предоставили карету из его родного графства оставалось для мальчика загадкой.

Мужчина в белом костюме не заставил долго ждать и вышел первым, явно для того, чтобы предупредить отца Антона о прибывших гостях. Его взгляд лишь вскользь коснулся мальчика, затем он кивнул и молча прошел мимо. Он единственный кто не лебезил перед наследником, и их обоих это вполне устраивало.

Остальные же коляски несколько минут стояли словно неживые, но видимо нашелся кто-то нетерпеливый и дверь белой коляски, запряженной коричневыми жеребцами, открылась, после чего из нее вышел мальчик. Он был такого же возраста, что и Антон, такой же высокий для их лет, но внешне словно инь и янь, был белобрысым и синеглазым. Следом за ним вышел статный мужчина со светлыми волосами по плечи, перевязанными в узел и достаточно мягкими и приятными чертами лица, располагающими даже незнакомцев. И когда мальчик уже было подумал, что из коляски никто больше не выйдет, из нее вышла девочка с длинными русыми волосами, которые кудрявились у концов. Ее тонкое платье явно было сшито не для такой погоды, поэтому приземлившись, спускаясь с кареты, в сугроб, оно тут же начало намокать по краям подола. Она была настолько необычной внешности для его графства, что у мальчика перехватило дыхание, словно она была фарфоровой, а не живой.