Рубик

Рубик

Его звали Рубик. Он появился в гараже примерно в восьмидесятом году, перед Олимпиадой, когда из Москвы ненадёжный элемент высылали за сто первый километр. А как уж он попал за тысяча первый — это тайна, покрытая мраком и завёрнутая в чёрную фотографическую бумагу.

Рубик возник ещё задолго до того, как появилось такое словосочетание «кубик Рубика». Конечно, у него были имя и фамилия, было отчество, но их достоверно знали только в конторе нашего леспромхоза да ещё завгаражом Перехватов, который выписывал нам путевки. Однако и он, написав «Руб…», внутренне весь как-то напрягался и почти зримо принуждал свою руку дописать правильное «…ен». (Рубен — это была фамилия Рубика). Не раз и не два Перехватов чертыхался и, скомкав путёвку, бросал её в мусорное ведро. За перерасход бланков его даже вызывали к контору: подозревали, что он выписывает «левые» путёвки. Там же конторе, где-то в сейфе отдела кадров, в этом ковчеге завета, лежала трудовая книжка Рубика — таинственная, как свитки книги Бытия. Поэтому вся его биография доходила до нас лишь в обрывках им же самым препарированных преданий. Их было три. Первому мы верили безоговорочно. Оно было связано со словами «расконвоированный на Колымской трассе».

Кому интересно, у нас в гараже у нас были только два типа машин: «ЗиЛ-157» и «ЗиЛ-131», все трехоски, бортовые и бензовозы. Они обслуживали разбросанные по тайге лесопункты. Но Рубику как человеку чужому достался совсем уже древний «ЗиС-151», разобранный до состояния съеденного песцами кита и не списанный на металлолом только в силу какой-то личной заботы завгара Перехватова. Всякого новичка он старался сначала посадить именно на эту машину, обещая вскоре пересадить на другую — как только кто-нибудь уволится. Местные на это не покупались, а Рубик лишь кивнул головой и пошёл в контору писать заявление о приеме на работе.

Мы встретились с ним в коридоре. В тот день я относил наши членские взносы в комитет комсомола, увидел незнакомого человека и проводил его до отдела кадров. У Рубика было очень выразительное, рельефное, городское лицо. Лично мне он немного напоминал актера Рубанского из фильма «Коммунист».

— Какой приятный мужчина! — всполошились конторские бабы.

Машину он собрал за два месяца осенней распутицы и к зиме поставил на ход. Он знал все профессии. Сам варил раму, сам учил кузнеца, как лучше закаливать рессоры, в одиночку снимал коробку, раздатку, перекатывал мосты. Растрогавшийся завгар Перехватов выписал ему лучший двигатель после капремонта. Перехватов постепенно полюбил Рубика и даже в тайне подкидывал ему новые запчасти, часто в обиду другим шоферам — людям чисто крестьянского склада, которые, да, относились к машине как к родной корове-кормилице, берегли её всячески и ухаживали, но, когда приходило время, без раздумий пускали под нож.

Избежавший участи списания, подлатанный и подкрашенный, «ЗиС» работал наравне с другими машинами, но, конечно, не мог тягаться с ними на бездорожье. Его маленькие узкие колеса (сдвоенные только на задних мостах) сильно врезались в грязь, прыгали на гатях, плохо держались на лежнёвках. Но Рубик был ас. К ночи он возвращался из таких рейсов, из каких другие выбирались по несколько суток.

В гараж Рубик приходил и уходил одетый, как все. Но перед рейсом переодевался. Зимой и летом в кабине Рубика лежал старенький залоснившийся тулупчик и такие же старые, лысые унты. Даже в самый июльский зной Рубик не садился за руль, не надев унты, пусть на босу ноги, и не накинув на голые плечи тулупчик. Но всё же главные чудеса начинались зимой. Тут сила Рубиковых привычек возводилась в такие «колымские» степени, что это было сверх понимания даже нашему северному уму.

Часто его машина возвращалась с изрубленным бортами. Многие знают, если зимой случается что-либо с мотором, то надо первым же делом развести под ним костерок, чтобы не дать замёрзнуть воде в системе охлаждения. Для этого достаточно было сделать шаг в сторону, в лес, отколупнуть топором от сосны или ёлки щепку-смолюшку и захватить с собой несколько сушин.

Рубик при остановке двигателя тоже выскакивал с топором. Только не бежал в лес, а подскакивал к кузову и начинал бешено рубить задний борт. Сперва мы только смеялись. Мы же не знали, что такое колымская трасса и что такое голая тундра — и вправо и влево, и назад, и вперед — на тысячи километров вокруг.

А ещё у него было очень особое отношение к шофёрской взаимовыручке. Нет, мы, разумеется, помогали друг другу. Если машина стояла с поднятым капотом или снятым колесом, значит, надо остановиться. Мы что, не русские люди? Но Рубик поражал совсем уже фанатичной, неистовой, жертвенной готовностью помогать. Порой даже становилось неловко. Потому что глохла твоя машина, а он рубил борт своей.

Один раз я сам останавливал его руку, и он чуть не пошёл на меня с топором. Глаза у него были цвета снега. Единственное, чего удалось от него добиться, какое-то невразумительное «так надо». Кому так надо? Зачем так надо? Так надо. Повторно я в том убедился практически через несколько дней, когда на лесной делянке из-за мороза у меня не завёлся двигатель. Проблема была пустяшной. Достаточно было намотать на палку ветошь, опустить в бензобак, а потом подержать факел под карбюратором. Оказывается, надо было не так. Надо было быстро скинуть тулуп, снять пиджак, оторвать от рубашки рукав, сунуть его в бензобак, обмотать вокруг карбюратора и поджечь. Тут я уже не сопротивлялся.

Думаю, у Рубика это было какое-то ослепление, белый ужас перед лицом тундры, такой глубокий инстинкт, вернее, условный рефлекс, что человек уже действует на автопилоте. А иначе зачем рубить борт, когда в лесу полно дров, или рвать рукав, когда за спинкой сиденья лежит кипа ветоши?

Впрочем, как и многие шофера и не только зимой, он всегда имел другой способ подогрева. Но уже личного подогрева. И этим способом он никогда ни с кем не делился. Более того, никто никогда не видел, чтобы он на работе пил. Больше всего это озадачивало завгаражом Перехватова. Перед рейсом Рубик обязательно залезал под машину с нагнетательным шприцом. У него это называлось «пошприцевать крестовины». Только вместо привычного всем «чав-чав» из-под машины отчетливо доносилось «буль-буль».