С каждой ступенью

С каждой ступенью

I

Квартиру Панкратовых оглушил дверной звонок: кто-то без стеснения топил чёрную кнопку. Разомкнулись искусанные губы, раскрылись изумрудные глаза, покраснели щёки, — Вика изменилась в лице. Она нервно затопала по паркету и с ненавистью уставилась на Петра, который, как назло, запутался в шнурках. Дверной звонок рвал голосовые связки, и от его высокого голоса девушке становилось страшнее.

«Федя не поймет», — Вика знала наверняка, кто пришёл, — и не могла пошевелиться. Пётр, наконец закончивший с обувью, посмотрел на застывшую Вику, которая, по его мнению, давно должна была открыть дверь. Заметив его взгляд, Вика поняла: пора действовать. Она кинулась к двери. Как запуганный зверек, Вика прижалась к холодному металлическому прямоугольнику и с такой скоростью начал крутить замки, что чуть не выломала их. Оставалось лишь опустить ручку, но она замерла. По телу растекался стыд: она понимала, как воспримется эта сцена и как ревностно Федя станет говорить с ней. Пётр поторопил Вику решительно, радикально — он приоткрыл дверь и, опережая гостя, поздоровался.

Когда из квартиры послышался уверенные голос ровесника, Федя удивился и захотел поскорее узнать, кто это и что он делает у Панкратовых. Улыбка сходила с его светлого лица, а тонкие черты только принимали выражение недоумения. Летняя рубашка выделяла хороший рост, а её строгий темно-синий цвет говорил о вкусе и сдержанности хозяина. Наконец дверь открылась полностью и ударила подъездную стену — перед Федей предстали дрожащая, истерически улыбающаяся Вика и убийственно спокойный Пётр.

Несколько мгновений назад Вика была готова застрелиться от раздражающего звона, а теперь молилась, чтобы хоть что-то прервало повисшую тишину. Стыд её поглотил. Нечего было сказать; а если было бы что, она не произнесла бы ни слова.

— Пётр, — с прежней уверенностью сказал тот и протянул руку.

— Фёдор.

Рукопожатие было тяжелым, вовсе не дружелюбным. Они даже не смотрели друг другу в глаза.

— Что ж… Я пойду, — переступая порог, разъяснил Пётр и быстро пошёл к лестнице, оборачиваясь на застывшую пару.

Вика и Федя остались одни. Она по-прежнему скованно стояла у распахнутой двери, и он не сдвинулся с места. Они смотрели друг другу в глаза: один пытался понять, другая — объяснить. Так отвратительно Вика не чувствовала себя никогда; будто весь мир указывал на неё: несколько миллиардов шепталось, несколько — смеялось, а остальные — осуждающе уставились. Федя же разочаровался: он ожидал первых, самых теплых объятий, а встретил Вику в компании до тупости самодовольного студента.

— Подожду внизу, — выговорил Федя с большим усилием и пошел вслед за Петром.

Вика хотела зареветь, но сдержалась — глаза лишь немного намокли. Она медленно закрыла дверь, провожая взглядом Федю, и побежала в ванную. Чёрной водой стекала косметика, страх, стыд и вина ещё сковывали Викино тело. Она смотрелась в зеркало и думала об одном: «А вдруг он меня не простит?» Неизвестно, сколько Вика простояла бы перед раковиной, если бы не одно средство — её мать, Василиса Панкратова, женщина внешне и внутренне властная. 

У Вики лишь спросили, все ли хорошо, но этого хватило, чтобы быстро оправиться, или умело сделать вид, что оправилась. Девушка пошла в свою комнату по желтому от света коридору, который, как ей казалось, тянулся бесконечно долго. Преодолев светлый тоннель, Вика окунулась во тьму — во тьму собственной комнаты. Чёрные шторы не пропускали ни лучика солнца, касались рабочего стола, который тянулся от одной стены до другой. Слева от двери стояла кровать, на ней лежало несколько журналов, а напротив, справа грозной громадиной устроился книжный шкаф.

Между кроватью и столом разместилась вешалка, которую за пару секунд успела разворотить Вика. Она искала самое подходящее для первой летней прогулки, а вместе с тем думала, что сказать Феде: «Правда слишком нелепа, а соврать ему я не смогу, так что нужно…» — Вика отвлеклась, она нашла платье, в котором давно хотела выйти, и ненадолго забыла о потрясении. Красные, оранжевые и синие букетики, разбросанные по воздушной светлой ткани, совсем вскружили голову, и думать не хотелось. Вика кружилась и смеялась — от зыбких чувств не осталось ни следа. «Федя поймёт», — радостно подумала она и пошла в прихожую.

На лестничной клетке было по-летнему хорошо, воздух был свеж, а те отрывки природы, видные из маленьких подъездных окон, радовали глаз и душу. Как хорошо! Вика счастливо прыгала по лестнице. 

Оступилась. И в тот короткий момент, когда пропала уверенность, исчезла беззаботность, она вспомнила… Федя увидел её с незнакомым парнем, до развязности уверенным, покидавшем квартиру её семьи, она же в этот момент робко молчала, тряслась, будто её в чём-то могли уличить. Мало того, Феде пришлось неизвестно сколько ждать, пока она соизволит к нему выйти. «Нет, я погибла», — приговором прозвучало в голове. Но делать было нечего, оставалось сказать правду, нелепую и абсурдную.

Лето обдало молодое лицо сладкими запахами. Солнце било в глаза, и Вика, прикрывая лицо ладонью, вглядывалась, но никак не могла заметить Федю; а всё потому, что она смотрела далеко, когда он был совсем близко, за спиной. Федя нежно обнял её, уткнулся в рыжие волосы, глубоко вдохнул и, пародийно ахнув, встал рядом. Он чуть наклонил голову и как можно мягче сказал:

— Я слушаю.

Вика ждала другого Федю, злого от ревности, разочарованного встречей, но он остался прежним, необыкновенно ласковым. Они направились в ближайший парк, как и планировали.

— Вышло нелепо, — начала Вика. — Пару дней назад за мной увязался этот Петя. Мне он сразу показался несуразным каким-то. Тошнит от его самоуверенности и пафоса — заметно влияние курсов пикапа. Я слышала, как его обсуждали подруги, и тогда очень удивилась: будто он может чем-то привлечь. 

Когда я увидела Петю вживую, стало смешно и грустно. Смешно, оттого что передо мной стоял непримечательный студент, о котором среди сверстников ходили слухи, не соответствующие ни его виду, ни образу мыслей; а грустно потому, что людей восхищает хамство, фальшь и наигранное первенство.