Сад Дианы

Сад Дианы

Человек «умелый», прямыми потомками которого мы являемся, хотя и был часто небрит, и выглядел без медвежьей шкуры вызывающе неприлично, вытюкивая в Олдувайском ущелье кремниевые скребки, чтоб парное мясцо с туши буйвола состругивать ловчее было, уже мудро разделял обязанности — Иго собирала камни, Аго ловила блох, Уго кричал смелую охотничью песню.

Мы, живущие тысячелетия спустя, создали тысячи уже специальностей (по специальности в год получается), еще больше облегчивших нашу непростую в маме-природе, из которой мы вынырнули, жизнь. Жизнь проста у собаки, а нам напрягаться приходиться. Лоб морщить.

Как хороши, как поразительно полезны разные изобретенные нами специальности, как они дают овладевшему ими не только то, сё (парное мясцо с туши буйвола), но, скажу, как философ философам, с придыханием нервным и слезой скажу, вкус жизни дают. Так, что человек иногда говорит: «Не надо мне ваше мясцо, уберите. Уберите вовсе! Дайте поработать просто так». Просто так — диво дивное.

Иные специальности продлевают жизнь работающему — например, очень много долгожителей среди строгих астрономов и старших банковских служащих — в первом случае это и понятно. Когда там стареть, и вообще думать о времени, наблюдая через мутные стеклышки величавое кружение звезд, да и время-то условность — скорость рассвета на планете Земля — смех! Физическая величина.

Почему долго живут старшие банковские служащие — научная загадка, но факт, подтверждаемый опросами населения — большинство из спрашиваемых нашими добровольцами на улице людей мечтало бы работать в банке. Что их туда тянет, что завораживает их, если не здоровый, спортивный образ жизни?

Иные специальности, наоборот, так изнашивают (будто наждаком скребут) наш слабенький организм — больно смотреть. Вот мрут врачи молодыми, прямо в ординаторских своих душных валятся на затоптанный пол, не успев выписать полезную справку — психика-то на пределе! А учителя (особенно в глубинке, кто привык истово следовать предписаниям министерства) - кто с ума сходит и становится тайным сектантом, кто замыкается в себе, как черепаха какая. Детей любить перестают, а начинают хамить. Железнодорожники всем гуртом пьют горькую, военные дергаются во сне и скрежещут зубами, пытаясь снять, снятые с вечера ботинки, налоговые инспектора забывают девичью фамилию матери…

Но те несчастные, что трудятся в мэрии или службе губернатора, или еще выше — кто они, кто, как не добровольные жертвы. Самоубийцы. Ужас. Их специальность - ярмо для порядочного человека. Мало того, что она скучна и бесперспективна (какая карьера на государственной службе для юноши или девушки с хорошими манерами — не смешите!), она отупляет. Проработав лет десять, человек деградирует до уровня кретина, а те, кто решился, несмотря на слезы близких, работать и дальше, превращаются в полный хлам. Работа на государственной службе — по плечу единицам, тем, кому терять нечего.

И только работники криминальной полиции счастливо совмещают государственную службу и ясный ум до глубокой старости. Только им дано познать радость труда не за «мясцо», а для души. Да вот, для примера, рабочий момент одного дня (четверга) оперуполномоченного Ивана Пуговицина.

Был, как я уже сказал, четверг. Точнее, был теплый, пахнущий липкими тополиными листочками и ласковым, пузыристым дождем, пахнущий зерновым кофе и булочкой с корицей, а так же пьяным лаком для ногтей, - этот запах струился из кабинета Насти — девушки-полицейской, нянчащейся с несовершеннолетними рецидивистами, - был вечер четверга.

Иван пригласил для беседы (формально — это был допрос, но Иван любил тон не сухой, а дружелюбный) господина Кадочникова — мужа захлебнувшейся в ванне Маргариты Павловны Кадочниковой, тридцати семи лет от роду, бездетной, дочери известного волжского кондитера - шоколадного фокусника, подарившего в свое время доченьке небольшую, но прибыльную прачечную-автомат с химчисткой в придачу, которая теперь становилась полностью послушной игрушкой в волосатых и крепких руках мужа-вдовца.

Глядя на некультурный нос Кадочникова с волосками на кончике, на его Геркулесовский торс (сам-то Иван был полноват, я напоминаю рассеянным), особенно глядя в страшные, как осенние лужи глаза, и такие же желтые, Иван ни секунды не сомневался — перед ним убийца. Убийцу следовало немедленно арестовать — так требовал закон! — но между арестом и убийцей стояла «стена» - в тот день, когда Маргарита Павловна захлебнулась, господин Кадочников находился в Турции, откуда прилетел только к вечеру, о чем свидетельствовал и билет, и запись с камер в аэропорту, и показания свидетелей — старушек-болтушек-квакатушек с лавочки во дворе дома утонувшей.

- Я почитал переписку вашей супруги с подругой, оказывается, Маргарита Павловна была очень несобранной женщиной. Вот она пишет: «Опять забыла, который теперь час...», или вот еще: «Тигренок не подпускает меня к этим часам — боится, что сломаю...».

«Тигренок» - это вы?

Господин Кадочников утвердительно хмыкнул. «Хмык» был, как у зверя — неблагородный.

- А «эти часы», надо полагать, та антикварная игрушечка — стоит у вас в гостиной?

Господин Кадочников похмыкал опять. (Господи, ну и хмыкают иные — делинквентно хмыкают.)

- Удивительно вот что: если ваша жена к этим часам не подходила (вы ей запретили), кто же тогда их завел? Понятые утверждают, что тем вечером часы шли — не заметить их колокольного боя было невозможно.

- Марго могла завести часы, - сказал, поглядев на грустный и скучный потолок, господин Кадочников, - она могла, загрустить, увидав их остановившимися. Заскучать — мы любили друг друга.