Сафьяновые сапожки

Сафьяновые сапожки

— Тяжкое бремя выпало тебя, дитятко, — вздохнула Варна и, подслеповато щурясь, поднесла к самым глазам толстую иглу, тянущую за собой белую нить.

Старая моравка, уже почти слепая, умела видеть руками: пальцы её, ссохшиеся, обтянутые желтой кожей, похожи были на ветви старого дерева, уже не рождавшего листвы, но они еще могли творить до невероятного красивые узоры. И хотя годы брали свое — по молодости-то  рисунок на ткань ложился быстрее, но разве ж таким он получался глубоким да сильным, так ли мог защитить тех, кто облачался в расшитую рубаху или укрывал плечи и спину плащом?

В крохотную горницу заползли уже летние сумерки, растеклись по углам жидкой кашицей, подбираться стали к двум женщинам, сидевшим у окошка  за работой. 

Жарко. Все застыло в удушливом мареве. И хоть солнце уже спрятало свой лик за холмами, но горизонт все ещё пламенел: разожгли боги за краем мира огромный костер, вот и пылал он, лизал языками горячими прекрасно тело Апи, богини земной, чтобы не обратилась она льдом за долгую зиму.

Песней бы слух порадовать, да духота не давала вдохнуть полной грудью. Зато цикады  пели и делали это так громко, что казалось труженицам — одни они с цикадами в целом мире и нет никого другого за стенами дома  кроме цикад. 

Девица, о судьбе которой так сокрушалась старая моравка, склонила голову к плечу и, не прерывая работы —  стежков ровных да аккуратных, рисовавших по рукаву мужской богатой рубахи обережные узоры, кинула на старую няньку грустный  взгляд. 

— Виротан станет достойным приемником.

— Хороший  арад будет, — кивнула Варна. — В его крови огонь и ветер. Он умеет держать меч и слово. Только главной в его Доме быть его Первой жене. А тебе так и остаться вековухой, — не сдержала горестного вздоха старуха. 

И хотелось бы ответить девице, склонившейся над сложным узором, что ей с братовой невестой делить нечего. Да ведь не так все. Как только станет Ирсала первой женою, как только отец передаст Виротану свой меч —  смуглая, легкая, как птица, улянка возьмет в свои руки ключи и нити ко всему в Большом  доме и уже ее слова законом и истиной станут  для сидевшей ныне перед Варной первой и единственной дочери арада Евара.

Нянька опустила руки на колени и тяжело вздохнула. Она вскормила Бригиту, когда мать девочки  — жена Евара ушла к предкам, едва дав жизнь сыну Виротану, а ведь молили шаманка да знахарка  — не стоит рожать погодок. Но хрупкая и нежная Дияра не могла отвести глаз от мужа и отдала тому все, что имела, не жалея себя. Хотел арад сына, а разве может любящая отказать любимому?.

— Вот судьба-то как извернуться  может, — покачала головой кормилица. — Как бы Евар наш тебя ни любил, а сгубил он тебя. Как ни хотел защитить, а уничтожил. Виданное ли дело  — за дочь назначать плату — три боевые ладьи.

Непомерный калым! Никто из арадов да купцов и не подумает отдавать три корабля за девку.  Да и не девку давно —  когда детей рожать — растить, если за двадцать три зимы перевалило. Бригита умом понимала — поздно уже, как ни моли у правителей судеб милости. Только разве вырвешь надежду из сердца?! Оттого и сейчас просила она у единственной родительницы, что знала, у Апи — богини земной, невидаль великую — мужа с тремя ладьями.

Эх…

Тяжела может быть родительская любовь! Сердце горькими слезами плачет, но язык сказать не посмеет. Может ли дочь отцову слову перечить? А мир для девочки давным-давно определил Евар, чьи  выцветшие глаза под седыми, мохнатыми бровями загорались теплом, едва он видел дочь, определил, когда  Дияра, вдохнув сладкий воздух этой Земли в последний раз, отправилась в Земли заповедные, куда живым вход заказан.

Не Бригите спорить с богами, ведь это в их руках толстая игла разрисовывает ткань мироздания людскими жизнями.

Евар всегда дрался, как медведь, и удача всегда была с ним. За то любили и почитали его как арада, и не было желающих встать на пути его и его войска. Получить он мог все, что хотел! Многие сватали дочерей своих за такого воина. И может новая хозяйка стала бы для него опорой, а для Бригиты и Виротана матерью и примирительницей, но спешил арад домой огрубевшими ладонями гладить мягонький пушок волосиков, смотреть в ясные голубые глаза, любоваться дочерью, оставив сына на попечение старого дядьки, жены он не взял больше. А когда настало время, и вошла в лета его дочь- стала она хозяйкой Дома и ключи все и все нити принадлежали ей, все, кроме ее собственной судьбы. Эта ниточка проскользнула сквозь игольное ушко  и так и осталась торчать в холсте уродливым хвостиком.

Три боевых корабля. 

Не нужны они были араду. Ему нужно было знать, что дочерь его с ним, что не гнется ее спина под тяжкой работой, что не уродует членов ее муж, не плетут интриги за спиной другие жены. Каждой ведь хочется быть Первой. 

Только забыл Евар, что не вечен он. Вечны только боги! 

Три боевых корабля. Кто отдаст три корабля за девку? Тут впору еще доплачивать.  А потому даже достойные проходили мимо. С нею арад с полями богатыми, лугами заливными да воинами к жениху не перейдет — на все это свой наследник есть.

Эх!

А сколько шелков, золотых да серебряных украшений привозил Евар из походов!  Росло приданое, а для кого? Сколько дивной одежды да обувки, большинство из которой так и пылились в сундуках да чуланах! Девки-чернавки перетрясали тюки, прикладывали к ушам серьги, тяжелые, бусы примеряли, любовались друг другом, хихикали. А арадовой дочери не до того было! Дом отцов, он заботы требует, внимания!