Савва и Краснокнижный Кречет

ГЛАВА I СПАСЕНИЕ ФИНИСТА

Среди самых немодных и непопулярных профессий первое место занимают орнитологи, я — один из них. Давайте знакомиться — Савва Колесников, двадцать восемь лет, работаю в естественно-научном музее города Холмогорска, изучаю жизнь и повадки птиц. Наблюдать за пернатыми интересно, но не выгодно: богатство и успех обходят меня стороной; однако я люблю свою работу и ничем другим заниматься не хочу.

Свои сокровища я храню на деревянной полке в съёмной квартире: это раритетное издание Джона Гульда «Птицы Европы», коллекция биноклей и подзорная труба со штативом для экспедиций.

Вечером пятого августа я протирал салфеткой линзы бинокля, намереваясь часа в четыре утра отправиться в Ирийский лес понаблюдать за птахами. Откуда лес получил такое странное название, никому не известно, первые летописные источники по истории нашего городка относятся к XV веку, и уже тогда дремучая непроходимая чаща называлась «Ирией».

В выходные дни окраины лесного массива обычно оккупируют отдыхающие с мангалами и шашлыками, вглубь леса никто не суётся, поскольку там раскинулись обширные болота, непроходимые даже для тракторов и болотоходов. Свои орнитологические наблюдения я обычно провожу рядом с избушкой местного лесничего, Евгения Павловича Скендера, душевнейшего дядьки, знающего о Холмогорске и Ирийском лесе побольше любого краеведа. В ту самую минуту, когда я с радостью представлял, как буду чаёвничать и обсуждать местные новости с Палычем, раздался звонок; пришлось откладывать в сторону линзы и приятные мечты и идти открывать дверь.

На пороге стоял Валера, десятилетний мальчик из соседней квартиры, с большим грязным свёртком в руках. Похоже, перед своим приходом Валера долго плакал: нос опух, на щеках виднелись не просохшие красные полосы от слёз.

— Дядя Савва, — сдавленно прошептал пацанёнок, — вот, тут это…, не переставая всхлипывать, он сунул мне в руки увесистый грязный свёрток, в котором что-то трепыхалось.

— Вот возьмите, возле леса нашёл, когда с папкой грибы собирали…, мама не разрешила оставлять… Вы же занимаетесь...любите это всё … Так что берите, — не уточнив, что именно я люблю и зачем он, собственно говоря, приходил, Валера шмыгнул носом, отвернулся и юркнул в свою квартиру.

Ничего не понимая, я закрыл дверь и аккуратно развернул свёрток: в грязном обрывке ткани в предсмертной агонии трепыхалась еле живая птица.

Выглядела птаха удручающе: грязные перья намокли и слиплись, кровь запеклась, крылья словно приклеились к туловищу, ноги оцепенели, по бокам текли кровяные струйки, полураскрытый клюв дрожал.

Я внимательно осмотрел беднягу: чуть более полуметра длиной, лёгкая – весом примерно полтора килограмма, хвост длинный, крылья заострённые, широкие у основания и сужающиеся к концу, оперенье белое с заметными чёрными пестринами, глаза тёмные с кольцом голой кожи вокруг. Господи, да это же кречет, или, по-народному, сокол, краснокнижная птица, между прочим! Скорее всего, самец. Самки, как правило, более тёмного оттенка. Не повезло бедолаге! Видимо, подстрелил какой-нибудь браконьер и оставил умирать.

Хотя нет, что-то тут не вяжется: живой кречет, когда его приручат и обучат охоте, стоит десятки тысяч долларов. Если уж негодяй и решил смастерить из сокола чучело, то почему не подобрал, а оставил на опушке? В любом случае, с птицей нужно было что-то делать.

Спасать всяких зверюшек и пташек мне, конечно, не впервой, но в серьёзных случаях я всегда просил помочь свою давнюю подругу Наталью. Наташа владеет единственной ветеринарной клиникой в Холмогорске. Живую природу она любит безмерно: строки Корнея Ивановича Чуковского «приходи ко мне лечиться и корова, и волчица, и жучок, и паучок, и медведица» - полностью про неё. Но в ту минуту я не мог отвезти кречета к Наталье. Местный доктор Айболит улетел на курсы повышения квалификации в столицу, а птица могла умереть в любую секунду, поэтому всё пришлось делать самому.

Я расстелил на столе чистое полотенце, вымыл руки, надел резиновые перчатки. Аппарата для рентгена в моей однокомнатной хате не наблюдалось, пришлось просто осмотреть сокола снаружи: с правой и левой стороны туловища зияли раны, похожие на дыры с рваными краями; соколу было больно: он дёргал ногами, когда я его переворачивал. Видимо, кто-то выстрелил в кречета, и пуля прошла навылет, не задев кости, но повредив внутренние ткани. Я смочил ватный тампон раствором бетадина и аккуратно обработал раны, удалил кровь с оперенья, нанёс бетадиновую мазь. Кровотечение остановилось. Затем я развёл в ста миллилитрах воды одну ампулу травматина и поднёс чашку с раствором к клюву кречета. Увы, сокол был слишком слаб и не мог пить самостоятельно, пришлось закапывать в клюв живительный раствор пипеткой. Так я оказал бедняге первую помощь.

К моему удивлению кречет остался жив. Следующие две недели я продолжал поить его из пипетки разведённым травматином, добавив к нему витаминный раствор. Кроме того, соколика пришлось принудительно кормить из шприца жидкой кашей, поскольку самостоятельно есть он не желал. Полмесяца спустя кречет уже сидел прямо, как и положено соколам, и издавал грубоватые хриплые звуки «хеек-хееек».

За процедурой спасения пернатого всё это время наблюдали три пары внимательных глаз. Да-да, именно три; дело в том, что в квартире я жил не один: вместе со мной однокомнатную жилплощадь делили бородатая неясыть Фёдор, усыновлённый мной ещё будучи птенцом, сизоворонка Лида, подобранная в жутком состоянии возле оголённого электрического провода, и большой пёстрый дятел Денис, отобранный в честном бою из пасти соседского кота.