Сборник осенних рассказов

Арлекина

В гримерной было душно и темно. Вокруг творился творческий беспорядок: повсюду лежали разноцветные одеяния, все столы были завалены косметикой, а нос щекотала белая пудра, которая кружила в воздухе. Затхлый запах грязных и старых театральных костюмов не давал дышать, будто перекрывал приток свежего воздуха.

Девушка сидела за своим столиком и наносила тонны грима. Глаза ее оставались пусты, она безразлично смотрела на свое неузнаваемое отражение в зеркале. Каждый божий день начинался с надевания на себя лицемерной маски счастья, чтобы спрятаться за ней в толпе. Она не замечала, что продолжала возить кистью на одном месте, пока шум за соседним столом не привлек ее внимание.

За ним сидел парень, новенький в их деле, и пытался навести порядок на столе, но после неудачной попытки лишь все усугубил, пролив тушь на театральные атрибуты, которые тщательно приводил в порядок перед выступлением. Он огорчено вздохнул. Девушка про себя улыбнулась его воодушевлению и в душе пожалела беднягу. Пройдет немного времени и он, как и все другие до него, потеряет себя в своем образе, будет лишь отдаленной тенью себя настоящего. Его жизнь превратиться в череду нескончаемых масок.

- Извини, - он прокашлялся. – А как тебя зовут?

Данный вопрос поверг ее в ступор. Она силилась вспомнить какое ее настоящее имя, но она так давно его не слышала, наверное, с тех самых пор, как ее карьера артистки с треском провалилась, семья и друзья отвернулись, и она осталась предоставленной самой себе.

- Зови меня Арлекина, предпочитаю своё сценическое имя, - немного повернув голову в его сторону молвила девушка.

- Тогда я – Арлекин, - он гордо выпятил грудь, будто это было самым значимым достижением в его жизни.

Артистка грустно покачала головой:

- Нет, твоё имя – Давид, и не забывай его, - она услышала его имя утром, когда директор давал распоряжение освободить для него стол.

- Какой дурак может забыть свое собственное имя?

Арлекина пожала плечами и отвернулась к зеркалу, давая понять, что разговор окончен.

Прошел год, как она начала работать уличным артистом, работа заключалась в том, чтобы с раннего утра до позднего вечера ходить по мостовой и развлекать народ всевозможными представлениями и шутками.

Она была шутихой, и вначале ей нравилась прятать собственное одиночество за маской радости и широкой улыбкой, глупыми шутками и нелепыми выходками, а по вечерам, возвращаясь домой и снимая с себя веселый костюм, она обливалась едкими слезами и запивала все крепким чаем.

Ночью – слезы, днем – улыбки, и так изо дня в день.

Она начала прорисовывать черные слезы на белой маске. Приклеенные сценические ресницы с черными перьями трепетали после каждого взмаха век. Кроваво-красная помада резко очерчивала ее пухлые губки на впалых щеках.

Она встала и начала прикреплять к своим лакированным волосам огромный шутовской колпак с колокольчиками на концах.

Весь ее костюм представлял собой комбинезон, верх которого был в виде корсета, а низ - в виде лосин, с чередующимися в шахматном манере черными и красными ромбами. На ногах были мягкие тапочки с загнутыми носами, на которых красовались колокольчики.

Она взяла со стола свой главный атрибут – улыбку, натянула ее на грустное лицо, затем потянулась за картами, перетасовала их с ловкостью заядлого фокусника и распахнула шторы их шатра, который на время теплых сезонов служил гримерной.

На нее хлынул оглушающий веселый гвалт народа и ослепляющий солнечный свет. Арлекина глубоко вздохнула и шагнула навстречу толпе.

Она изо всех сил старалась привлекать внимание: показывала фокусы с картами, прятала цветы в рукавах, рассказывала шутки, от которых хотелось плакать, а не смеяться, кувыркалась на асфальте и садилась на шпагат прямо перед людьми, чтобы хоть что-то заработать.

Ее питанием уже многие месяцы был черный хлеб и крепкий чай, это было единственное, что она могла себе позволить, так как ей необходимо было платить еще за комнату в общежитии.

Сердце рвалось на части, когда люди проходили мимо нее либо вообще не глядя, либо смотря с нескрываемым презрением.

Многие ее отталкивали.

- Не надоедай.

- Расплодилось их тут!

- Прочь от меня, воровка, - старушка больно стукнула сумкой со всего размаха по руке, из которой тут же вывалились карты и вихрем закружились, поймав ветер.

Арлекина кинулась их ловить, чем привлекла к себе больше внимания, чем до этого. Все стали тыкать на нее пальцем и громко смеяться. Она пыталась подавить горькие слезы обиды. Её гордость была задета, рука болела, а ее карты, которые она сама себе выменяла в одной лавке за свой пустой кошелек, махали ей своими разноцветными лицами, будто прощаясь и разлетаясь все дальше по булыжной мостовой.

Внезапно кто-то схватил девушку за запястье, она тихо охнула, так как боль пронзила ушибленную кисть. Это был директор уличных артистов. Он возвышался над ней словно гора, выпятив необъятный живот и утопая в своей рыжей скомканной бороде.

Он не церемонясь потащил девушку к шатру, грубо затолкнул ее внутрь и произнес:

- Ты позоришь меня и всех артистов нашего уличного театра! Еще одна выходка и ты вылетишь отсюда! Ты совсем не приносишь деньги, на тебя только одни затраты!

В шатре раздались едкие смешки находящихся там артистов.

Арлекина стояла вся сжавшись в комочек под натиском грозного взгляда директора и издевательских взглядов ее коллег.

- Я подобрал тебя чисто по доброте душевной, без образования, совершенно бездарной. Это что ли твоя благодарность мне? Ну-ка улыбнись!

Арлекина сквозь силы улыбнулась, хотя взгляд ее синих глаз оставался пустой и грустный.

- И пошла, - он грубо выставил ее из шатра, откуда раздался смех. Арлекина понимала, что смеются явно над ней. Она за год привыкла быть посмешищем.

Натянув бездушную улыбку, она двинулась снова в глубь толпы, пока не увидела маленького мальчика, который с интересом смотрел на нее. В первые за долгое время ее взгляд потеплел, она присела к малышу и произнесла: