Семь

Семь

– Как?! Это?! Понимать?!

Разъярённая девица с прилипшими к лицу мокрыми волосами орала, акцентируя каждое слово тычком розовой бритвы, зажатой в тонких пальчиках правой руки. Левая же рука придерживала большое, тоже розовое полотенце, намотанное вокруг ладной фигурки. В общем-то, полотенце – это всё, что было надето на девушку, не считать же за одежду белую мыльную пену, проплешинами покрывавшую левую ногу. Тыкала девушка в тело, валяющееся посередине просторной горницы. Тело было запаковано в латы и не двигалось.

– Как это понимать?! – снова, почти уходя в ультразвук, проверещала девушка, тыча обличающей бритвой уже в столпившийся вокруг тела народ.

– Вот ты! – указующая бритва нацелилась в субтильного старичка. – Ты отвечаешь за первый уровень – полог невидимости! Как он вообще мог заехать в лес дальше опушки, если лес невидимый, а?

– Дык, со вчерась как видимый. Гостинцы привезть должны от папеньки тваво, со вторника уже ожидаючи, вот и снял я полог-то. А то в прошлом-то разе они чатыре дня вокруг колесили, заехать не могли. Сбиваются у путеводного клубочка настройки в наших местах, аномальна зона, вишь! – развел руками Первый, всем своим видом показывая желание сделаться невидимым самому.
– А… а где Второй?! Почему его здесь нет? Где ответственный за мороки и туманное марево на втором периметре?!
– Да тут такое дело, – пряча глаза, начал самый представительный и высокий из пятерых. – У него это… чуйства, переживания. Кикимора евойная намедни за лешего вышла.
– Да дурь у него! Дурь и алкогольна зависимость! – раздраженно потряхивая реденькой бородкой и кулачками, перебил Первый. – Вторую неделю квасит, всю морошку на самогонку перевел, окаянный!
– Со Вторым ясно! А Третий где? Или от него тоже кикимора ушла? Он же вроде не по этому делу, не по кикиморам. Где наш голубоглазый повелитель флоры и руководитель волшебных стволов? А? – гневно вопрошала слегка поостывшая во всех смыслах девица, плотно покрываясь гусиной кожей.
Её собеседники отчего-то густо покраснели до самых кончиков заострённых ушей и старательно прятали взгляды.
– Дык, Второго утешает, – затравленно пискнул Первый, уходя румянцем в фиолет.

Девушка на несколько секунд застыла, и только её глаза подавали признаки функционирования, медленно округляясь и расширяясь на статичном лице. Видимо девушку тоже бросило в жар – исчезла гусиная кожа, и на щеках заиграл, хоть и нездоровый, но румянец. Еще не отмерев, она чуть слышно прошептала какое-то заклинание, начинающееся на «о» и заканчивающееся на «еть».
– Ладно! – встрепенувшись, прошипела девица, – Ну а ты, Четвертый, ты – владыка огня, как пропустил целого рыцаря? /За окном послышалось ржание лошади./ Целого рыцаря с целым конем?
– Дык, я за морошкой ходил. Кончилася морошка-то, а сейчас самый сезон. Мы с утреца-то, по холодку-то, вместе с шестым-то и …
– Вместе с шестым?! А огненный и водяной заслоны вы зачем сняли?!
– Огненный почитай третий месяц, как снят – распоряжение батюшки вашего. Антипожарна безопасность, вишь! Таперича до зимы никаких костров в лесу не положено. Главный королевский пожарник сам приезжал пломбу на мой огненный камень ставить, аль забыла?
– А водяной щит зачем убрал, Шестой? – в образе девушки потихоньку начала проскальзывать обреченность.
– Дык протекает! Без присмотру оставлять никак нельзя. В прошлом месяце прихворнул на полдня, так все ручьи затопило, размыло так… Бобры до сих пор не здоровкаются.
– Кто там остался неохваченный? Пятый, а у тебя кака така причина саботировать должностные обязанности? Отчего же ты не заставил земную твердь содрогнуться под копытами лошади, развернуться и поглотить ея в один момент, вместе с всадником? – принцесса вперилась недобрым, усталым взглядом в суетливого, субтильного мужичка, ставшего белесым с зеленцой. Казалось, скажи она еще пару слов, и несчастный грохнется в обморок.
– Дык грядки у него тама. Нельзя ему «содрогнется и разверзнется». Селекционер он у нас таперича! – хохотнул Седьмой, поглаживая окладистую бороду.
– Элитные сорта! А этот мне прямо по клубнике! Прямо по вегетативным петуниям лошадью! – внезапно отмер пятый, истерично тыча в валяющегося рыцаря крючковатым указательным пальцем.
– Ну с этими понятно всё. А ты, Седьмой? Куда смотрел ты? Ты же у нас тут главный. Защитник мой, надёжа и опора! Рыба, вижу, гниёт с головы. Как он вообще в дверь вошел? Как мог его пропустить дом, без твоего разрешения?
– А вот так, рыба моя, и вошёл. Через открытую дверь. Я ему её и открыл и даже проход увеличил, чтоб гость дорогой головкой не ушибся. И помолчи пока, да послушай, – с пальцев Седьмого слетел сизый дымок и накрыл рот девушки, как повязкой, пресекая начавшуюся было истерику, – Надоела ты нам! Хуже комаров надоела! Сколько можно женихов перебирать? То кривой, то косой, то слишком худой, то слишком толстый, то низкий, то высокий… Измудрилась ты совсем, девка! Ну ладно Елисея отшила, он и правда тёпленький какой-то, с деревьями разговаривает, но царь соседский тебе чем не угодил? Имеет два царства богатых, две колонии импортные, дворцы белокаменные - два! Плюгавый, да мелкий он ей видите ли! Не на тот размер смотришь! На дворцы смотри! А султан? Вежливый, обходительный, с подарками приехал, до сих пор всех верблюдов по долине переловить не можем. Так бабником обозвала и русалкам на потеху подарила! Насилу отбили через неделю! И не бабник он, традиция у них така, «гарем» называется! Так он таперича, говорят, в своем дворце днями сидит у фонтана один, на воду смотрит и глупо улыбается.
– Ноги она бреет… Для кого ты их бреешь с таким характером, да запросами? Засиделка, – побурчал Шестой.

– Грымза! –визгливо вставил Четвёртый.

– А может старые мы уже, мы может детишек понянчить да потетёшкать хотим успеть? А будешь опять артачиться, к дракону в башню поедешь, на хлеб и воду! Я с папенькой твоим уже договорился. Он внуков не меньше нашего желает и уже на первого встречного согласный.
Так что вот, принимай. Суженый твой. Ноги две, руки две, голова одна, рост нормальный, везучесть повышенная. Надо брать!

Седьмой убрал с ошарашенной девушки заклятье немоты. Принцесса затравлено уставилась на валяющегося на полу кандидата в большую и светлую любовь.
– Посмотреть-то на него дайте хоть, может он лешего страшнее.
Маленькие человечки, кто за ноги, кто за шлем, принялись тянуть тушку рыцаря в разные стороны. Наконец шлем слетел с головы и на стальные плечи молодца высыпались волнистые, пшеничные пряди. Красивое, породистое, мужественное лицо исказилось странной гримасой, с оглушающим грохотом молодец повернулся на бочок, подпер щеку огромной лапищей и промямлил: «Ну мам, ну еще пять минуточек».
–Чем ты его так приложила? – деловито спросил Седьмой.
– Вечным сном. Два раза. А потом еще один раз.
–В третий-то раз зачем?
–Контрольный.
– Ясно. Ну что, будить?
– Стой! Мне надо пять минут! А лучше десять! В общем, забирайте его, и пусть как положено, через дверь опять заходит. Через полтора, нет, через три часа! Не раньше! И память ему подправь. Память обязательно! Чтоб всё, что он тут успел увидеть, он забыл напрочь!

Иван вошел в открытую дверь, и внезапно на него обрушилась темнота. Он подумал было, что глаза после солнца не слушаются, но тьма становилась всё гуще и осязаемей с каждым мгновением. Вот уже Ивану начало казаться, что в этой черноте не существует ни времени, ни пространства, да и его самого не существует, только какие-то размытые картинки и голоса вспыхивают на грани сознания, затихая раньше, чем удается осознать или расслышать хоть что-то. Но постепенно мрак начал рассеиваться, и он увидел светящийся контур дверного проема. Иван нащупал ручку и вошел.