Серая зона

Серая зона

«Ада нет», - почему-то подумал Геныч, прежде чем умереть. Внезапная, непонятная мысль – он никогда не верил ни в ад, ни в рай, полагая, что бесовщины и жути хватает и на земле. А роль ангела вполне может исполнить хорошенькая женщина, хотя бы временно.

И вот теперь он с недоумением смотрел на свое одутловатое, еще не начавшее остывать тело.  Тело на покрывале атласного цвета. С бахромой. В тон подушкам. В тон комнате. В тон ванной, откуда доносился плеск воды.

Ох, визга-то будет… Как ее там? Стеша? Стелла? Стефания?

Геныч огляделся по сторонам. Мозг, привыкший мгновенно оценивать ситуацию, лихорадочно работал. Тело – его нынешнее, почти невесомое тело – сохраняло все привычные черты и пропорции. Если судить по быстрому осмотру самого себя.

Вот только не отражалось в зеркале.

- Чисто вампир, *ля, -усмехнулся Геныч. Страха почему-то не было.

…Генычем мальчик Гена стал очень рано, он уже и не сказал бы точно, когда. То ли после разбитого о стену щенка, раздражавшего своим тявканьем,  то ли после жестоко избитого одноклассника, который, запуганный до смерти, так и не выдал имени, сказав, что на него напали «какие-то хулиганы».

Когда смог, наконец, говорить.

«Чистый крокодил» - быстро окрестили Геныча в дворовой компании.  И в этом прозвище не было ничего из не так давно вышедшего мультфильма про обаятельного интеллигента и нелепую зверушку.  Холодный, бездушный, с удивительным вниманием наблюдающий за агонией жизни. Геныч только пожимал плечами. В нем не было намеренного желания причинить непременную боль. Скорее – равнодушие и чуть любопытства. Что попалось под руку – уничтожалось, если мешало или раздражало. А любопытство проходило краешком, пробуя на вкус пределы возможностей.

…Геныч поднял голову. Так и есть, не врали. Вон оно, световое пятно, разрастающееся над головой. Стоило подумать  - и ноги сами оторвались от пола. Геныч легко, как пушинка полетел вверх, в тоннель, в сияющую воронку. Что-то дрогнуло внутри, скрежетнуло, словно попытались открыть давно заржавевший замок. Незнакомое, предельно нежное чувство укрыло Геныча. Что-то похожее он испытал, когда родилась дочь. Испытал – и похоронил, когда два года спустя жена сбежала от него в ближнее зарубежье, вывезя ребенка. О, да. Было время, когда Крокодил мог очаровывать женщин, умело притворяясь, что ему действительно «есть дело». Молод был. Глуп.

Тогда у него еще не было той власти и силы, чтобы найти и вернуть стерву. Стерва прихватила достаточно денег, чтобы не сдохнуть с голоду – его ошибка, больше он ее не повторял. К тому моменту, как власть и сила появились, ему стало уже все равно. По последним слухам – лет десять назад – стерва вышла замуж и родила его дочери брата. Впрочем, само слово «дочь» давно уже утратило для него какое-либо значение. Так, засохшая трава. Уехали  - да и черт с ними.

Больше у Геныча детей не было. Да и жен тоже. Не потому, что случившееся нанесло травму или причинило боль, а потому что ему было утомительно ввязываться во всю эту нелепицу второй раз.

Полет замедлился. Геныч закрутил головой, пытаясь понять, почему световой тоннель перестал приближаться.

…Дальше было разное. В зубастые девяностые он вошел не пацаном, но мужчиной. Крепким, злым, холодным и расчетливым. Прибился к какому-то самоуверенному сопляку, дождался повода свернуть ему шею, шлепнул пару оскалившихся верных шестерок и прибрал дело к рукам. Да и не дело даже. Так, дельце. Городок средней руки, мелкая рыбка в тихих водах. Но с чего-то надо было начинать. Те, кто поначалу смеялся, мол, дядя, куда ты лезешь, до его, Геныча, возраста не дожили. Ни один.

И вот тогда его начали бояться по-настоящему. Иногда Геныч думал, что совсем тонкая, еле заметная черточка отделяет его от маньяков, сводки о которых одно время мелькали с пугающей частотой. Он был бы очень умным, расчетливым, хитрым и жестоким маньяком.

Раз в году Геныч наливал стопку, клал на нее кусочек хлеба и сидел неподвижно минут пять, беззвучно шевеля губами. Все, что он помнил о матери, был куплет из колыбельной и запах сладкого теста. Возможно, слова и запах и были той чертой.

Проводимый ритуал не помешал Генычу не далее, как прошлом году, отправить в мусор прошение от нескольких тысяч матерей по поводу сохранения какого-то там отделения в какой-то там больнице его региона. Били, видимо, по всем инстанциям. Дура-секретарша не поленилась и распечатала электронную петицию с подписями и принесла стопку листов Генычу на стол. Пинок под красивую задницу она получила в тот же день – персонал должен был железно понимать, на какое дерьмо нельзя отвлекать внимание руководства.

…Тоннель начал тускнеть и уменьшаться в диаметре, пока не свернулся  в точку и не схлопнулся – ну точно как картинка на старом телевизоре, когда выключаешь его, а посередине экрана на долю секунды замирает крошечное световое пятно.

- Что за на хрен? – Геныч завис между полом и потолком, беспомощно загребая руками и перебирая ногами в воздухе. – Эй, мы так не договаривались! Ну-ка, вернули как было!

С кем именно ругался Геныч он не знал, привычная манера общения сработала на автомате. Странно,  но «Эй» отозвались практически сразу. Слева будто распахнулся серый прямоугольник и Геныча втянуло в него как каплю в соломинку. Обожгло холодом, будто бесплотное тело могло что-то ощущать, сдавило грудь, а дальше навалилась чернота.

Звуки доносились как сквозь вату. Бормотание, разговоры, чей-то плач, истерический смех, стон. И снова бормотание. Геныч с трудом открыл глаза. Скамейка. Он сидел на скамейке, привалившись к высокой деревянной спинке. Сидел в одних трусах, прямо как и умер. В трусах, на атласном покрывале, дожидаясь, пока любовница (Стелла? Стефания?) выйдет из ванной. Наверное, правильнее было называть ее подругой – жены-то у Геныча не было. Но друзей у него тоже не было, и «любовница» звучало как-то уместнее.