Сердце

Сердце

Марта лежала в темноте и считала пульс, прижав пальцы к запястью. Двести пятьдесят пять, двести пятьдесят шесть… Было только семь утра, а она уже выспалась, что после долгой бессонницы казалось подозрительным. Сердце билось спокойно — тоже новость. Марта села на кровати и потянула свитер за рукав, но он прилип к креслу и не двигался. Она дернула сильнее — безрезультатно.

— Ну вот ещё, — возмутилась Марта и подтянула кресло к кровати, чтобы вытащить свитер из-под кота. В итоге она совсем замёрзла и одевалась уже наспех: свитер, тёплые штаны, носки. Не включая свет, она сделала быструю зарядку по старой привычке и пошла в ванную. Кот лениво сполз с кресла и потянулся следом, но не успел, остался сидеть у двери.

На кухне горел тусклый жёлтый свет и шкворчала сковорода. Папа, жуя незажжённую сигарету, возвышался над плитой и ковырял лопаткой. На нём была старая вельветовая рубаха непонятного оттенка красного с пропалиной на кармане.

— Что готовишь, па? — спросила Марта, выглянув из-за дверного проёма.

— Картошку жарю.

— Каждый раз надеюсь, что ты ответишь «блинчики».

Папа обернулся и посмотрел на Марту. Его агрессивно-густые брови приподнялись над очками.

— Хорошее настроение в семь утра?

Марта задумчиво пожала плечами.

— Возможно. Пойду Мишку разбужу.

— В семь утра? — услышала она уже за спиной.

Кот поплёлся за ней следом в Мишину комнату, Марта подхватила его и увалила всей тушей на дрыхнувшего брата. Миша заворочался, но спихнуть Бальзама было не так-то просто.

— Ну Бальза-ам, — простонал он и кое-как перевернулся на бок. Кот свалился ему за спину.

Марта уже успела распахнуть тёмные шторы. У Миши из окна было видно Дон, но сейчас он сливался с густым чёрно-белым небом в сплошное полотно. Торчали сухие ломаные камыши.

— Мишка, просыпайся! — сказала Марта, запрыгнув на кровать. Кот занял почти всё свободное место, и ей оставалось только усесться в ногах.

— Тебе опять не спится? — просипел Миша сонным голосом.

— Нет, сегодня я, как ни странно, выспалась.

— Тогда выйди и зайди нормальным утром. Часа через два.

Он натянул одеяло на голову, но Марта никуда не ушла.

— Я думаю, у него сегодня был бы день рождения.

— У кого? — промычал Миша из-под одеяла.

— У Данте.

Он неохотно высунул голову и посмотрел на Марту. Она положила ладони на грудину.

— Почему ты называешь его Данте?

— Я подумала, что нужно его как-то называть, и само пришло. Сегодня проснулась от того, что его сердце будто ожило.

— Это ведь теперь твоё сердце.

— Ну знаешь… Не совсем. Оно ведь было его сердцем много лет. Мне всё снился этот сон. Даже не сон, а как будто… если бы страх мог присниться. Думаю, это была его смерть.

Миша высунул руку из-под одеяла и потёр глаза.

— Это странно, — сказал он.

— Как посмотреть. Я думаю, он хорошим был. А это же, ну понимаешь… «Вы привлекательны, я чертовски привлекателен»… Значит, я теперь буду хороша вдвойне!

— Ой, всё, иди отсюда, — хмыкнул Миша, вползая обратно под одеяло, но Марта шустро успела его стянуть.

— Ты всё равно уже проснулся! Пойдём жареную картошку есть.

Миша захныкал, как малое дитя.

— Ну почему опять с утра карто-ошка-а…

— Потому. Ты, что, не знаешь? Первое правило кухонного клуба…

— Жри что дают или сам готовь.

— Завтрак должен быть таким, чтобы есть не хотелось до следующего завтрака.

— Завтрак — это тебе не абы что.

— Вдруг война, а ты картошки не поел.

— Нечего копать Антошке, мы сожрали всю картошку.

Марта рассмеялась. Миша стал неохотно одеваться, выбираясь из-под одеяла по частям. Для своих пятнадцати он был мелковат и говорил высоким голосом, по-девчачьи, зато мог сразить харизмой и выразительными глазищами.

Марта Мишу любила до Луны и обратно, он был талантищем и в одиночку смог собрать деньги ей на операцию. Однажды он пришёл в палату, переодевшись бабушкой Юлей, и рассмешил Марту до слёз, хотя она знала, что он по ночам от страха плачет. Она и сама плакала, когда читала его посты в инстаграме (привет, это моя сестра Марта, вы, возможно, видели её на сцене в Молодёжном, вот она читает стихи Бродского, Марта может умереть в любой момент, пожалуйста, спасите ей жизнь).

Пока Мишка мылся, Марта притащила на кухню Бальзама и насыпала ему корма в миску. Уже вовсю пахла картошка, грелся чайник.

— Па, а ты знаешь, как он умер? — спросила Марта, усевшись в углу за стол. — То есть не умер… ну, ты понял.

— Почему я должен это знать?

— Потому что он спас мне жизнь?

— Твою жизнь спасли врачи, Марта.

Он поставил ей тарелку с горячей картошкой. Папа был занудой. Очки  носил под стать: страшенные, заклеенные пластырем. Марта и не знала, как папа выглядит без этих очков, даже на всех старых чёрно-белых фотографиях он был в этих очках с пластырем. То есть они сломались ещё в Советском Союзе.

Марта взяла руками кусок картошки и стала есть.

— Ему было больно и страшно, — сказала она.

— Его избили на улице, — появившись в дверях, сказала мама. На ней был длинный фланелевый халат розового цвета. Лежали аккуратными волнами причёсанные золотые волосы. — И ещё я помню, что его звали Дмитрий, он был чуть младше тебя, двадцать один или двадцать два года. Больше я ничего не запомнила, прости, Марта, я так волновалась…

— Это уже хорошо, спасибо, ма. Мне кажется, у него сегодня день рождения.

— Ой, тогда же нужно кекс испечь! — воскликнула мама радостно и опустилась на стул, враз замечтавшись о кексе.

Мама была принцессой. Красивой, доброй и бесконечно наивной. Она могла бы стать актрисой, но не стала, обретя душевную гармонию и скромный заработок в рукоделии. До всяких вязаний, плетений, выкроек руки у неё были золотые, но ничего, кроме большого кекса с изюмом, готовить она не умела, потому на каждый праздник пекла его и очень радовалась. В семье все маму любили и заботились о ней, как о младшеньком ребёнке.