Серебряная герцогиня

Пролог

Жителям Горного щита обитатели Королевских земель Элэйсдэйра всегда казались какими-то неженками. Что ты за рыцарь, если не можешь застрелить козу, снять с неё шкуру и выспаться на камне, накрытом этой самой, сладко пахнущей кровью, шкурой? Напридумывали всякие ванные, бассейны, мягкие ложа. И даже мужчины вместо кожи и шерсти облачились в бархат и шёлк. Как женщины стали! Да ещё и бороды сбрили. Некоторые, особенно обабившиеся, не носили уже и усов.

Да что там говорить! При взгляде на золотые локоны самого короля Ульвара горцев передёргивало от подозрения, что такими ровными кудри могут быть, только если их завивать.

– Ни один мой сын не опозорится, поступив в личные войска Ульварчика, – рычал Домар, отец Дьярви. – Ни один не напялит на себя шёлковую женскую блузу! Или он не сын мне!

Усталая, темноликая мать молча кивала. Хотя вряд ли даже представить могла, что такое шёлковая женская блуза. В Горном щите женщины, как и мужчины, носили одежду из шерстяных тканей.

Вот только Дьярви по ночам грезил садами Шуга. Рассказывали, что королевский дворец построен из мрамора, а вокруг – громадный сад, в котором с ранней весны до глубокой осени благоухают цветы. И от дев столицы пахнет не кислым молоком и луком, а розами и лилиями. Ни того, ни другого Дьярви, сын мелкопоместного дворянина, никогда не нюхал, но старая Эт часто рассказывала сказки о благородных дамах и учтивых рыцарях, и мальчику казалось, что ничего прекраснее просто быть не может.

«Каждого седьмого сына рыцарь должен предоставить в королевскую гвардию» – гласил указ нового короля. А Дьярви как раз и был тем самым седьмым сыном. И ему уже исполнилось девятнадцать – взрослый совсем. Пятый год самостоятельно, без старших, уводил он стада пастись высоко в горы. А сколько раз отбивался от волков – и не сосчитать. И стрелял навзлёт.

Но отец сказал: «Прокляну», и, казалось, ничего не оставалось делать, как смириться.

Однако Дьярви был упрям. Самый упрямый из детей старика Домара. А потому сейчас его конь, немного полысевший от возраста, подъезжал к самой столице. И парень перестал, наконец, оглядываться, опасаясь погони.

Здесь было удивительно тепло. Дьярви уже скинул меховой плащ, но всё равно дико потел в своём шерстяном камзоле и штанах. И с удивлением смотрел на прохожих, кутавшихся в тёплые бурнусы. Наступала весна. Снег растаял, земля покрылась цветами и травой. С неба падал дождь. Одним словом, было уже очень тепло. Но редкие путники торопливо перебегали через улицу, спеша укрыться от прохладных струй.

– Дьяр, смотри, трактир! Давай перекусим?

Будущий королевский лучник поднял лицо и увидел вывеску, на которой была изображена дикая кошка с рыжей шкурой. Её хвост извивался кренделем. Поесть бы не помешало. Дьярви покосился на прибившегося по дороге спутника – Габора. Это был крепкий в плечах детина, но болтливый и прожорливый. А вот конь у спутника намного превосходил старика Бо-бо.

– Так ведь приехали почти, – устало не согласился Дьярви. – Далеко ли тут до дворца?

– Ты рехнулся, Дьяр? Ты вот прям так: грязный, потный попрёшься в королевский дворец?! Да тебя там засмеют! Давай остановимся здесь, вымоемся, приведём себя в порядок…

«Я ж не свататься еду, – удивился Дьярви. – Разве всё это нужно воину?». Но спорить не стал. Габор происходил родом из Шёлка, и в его щите порядки были ближе к тем, которых придерживались в королевских землях.

Они спрыгнули с коней, причём Бо-бо пошатнулся и едва не выдохнул от облегчения. Тощий, развязный парень нехотя подошёл к путникам.

– Изволите коней в конюшню отдать? – спросил, цыкая через отсутствующий зуб. – Овса насыпать получше или так сойдёт?

Дьярви не понял вопроса, удивлённо взглянув на слугу. Он издевается?

– Получше, – хмыкнул Габор, вытащил кошелёк и отдал наглецу медный щиток.

Слуга скривился, как будто ему дали не деньги, а испорченный лук. Дьярви сдвинул брови и положил руку на рукоять сабли.

– Пошли, – Габор увлёк товарища внутрь.

Здесь было тепло. Пахло вкусно: мясом, овощами, колбасами и… вином. Народу было много, но почти не воняло. Люди заняли все стулья вокруг крепких дубовых столов. Пили, ели, смеялись, играли в кости и в какие-то цветные бумажки. Дьярви не знал последнюю игру. Горец подозрительно огляделся. Полным-полно всякого сброда и подозрительных личностей. Кто-то так и сидел в надвинутых на лицо капюшонах, прячась в тени небольших закутков, образованных полустенками и колоннами. Видимо, скрывался от закона. Некоторые закинули ноги в сапогах прямо на стол. Дьярви передёрнуло.

– Пошли, – Габор увлёк горца в угол, где виднелась пара свободных стульев и угол стола.

Но парень застыл, разинув от потрясения рот.

У окна, за таким же грубо сколоченным столом сидела… девушка. Это точно была девушка! В полутьме было сложно понять, сколько ей лет. Но виднелся нежный овал утончённого лица, светлая кожа и светло-русые, шелковистые волосы, основательно выбившиеся из причёски. На ней было нежно-персиковое платье, фиолетовый плащ и жёлтые сапожки из какой-то приятной на вид ткани. Причём сапожки едва ли не сильнее всего потрясли Дьярви. Потому что лежали на столе.

Да, девушка сидела, расслабившись, на стуле, а её изящные ножки покоились на столешнице в весьма неприличной позе. Вдобавок девица пила вино и насмешливо смотрела на окружающих, презрительно кривя светлые губки.

«Путана», – понял Дьярви, и сердце его неистово забилось. Отец всегда ругал дочерей путанами, если те осмеливались посмотреть на кого-то из молодых людей, улыбнуться или – ужас-ужас! – заговорить. Но вот перед ним самая настоящая девица, занимающаяся позорным ремеслом, а по голове словно застучали молотки. И нужно было бы пройти мимо, не удостоив презренную даже взглядом, но Дьярви не мог оторвать глаз от её нежного профиля.

«Она же совсем девочка… Совсем».

И сердце почему-то стиснулось жалостью. Габор дёрнул спутника за рукав сильнее, и Дьярви прошёл, наконец, и сел за стол.