Сеть Ариадны

Сеть Ариадны

Миссис Фостер не упускала случая сказать, что никогда не жалуется. После этого почтенная женщина обычно подробно перечисляла, на что именно она не жалуется: неблагодарные дети, бестолковая прислуга, плохая погода, сварливые соседи. Особое место в списке занимали проблемы со здоровьем - и слабое сердце, и больные лёгкие, и ломота в суставах, и рези в желудке, и жар во лбу, и холод в ногах. Так что никто из родных и знакомых не удивился сильно, когда миссис Далия Фостер скончалась от сердечного приступа у себя дома в возрасте пятидесяти восьми лет. Но её медиум, мисс Ариадна, заявила: это убийство. «Убийство, убийство, убийство, - неистово бубнила она, пугая окружающих отсутствующим взглядом. - В этом доме совершилось убийство, я знаю». Семья настолько извелась, что обратилась в полицию.

Разобраться в деле поручили инспектору Монтгомери – человеку уравновешенному, ироничному, умудрённому и житейским, и профессиональным опытом. Упитанный усач Монтгомери обладал обманчивой наружностью добродушного простака, незнакомые люди зачастую недооценивали его, что не раз помогало в расследованиях.

Дом Фостеров был небольшим, но скромность размеров и обстановки компенсировалась идеальным порядком. Наличие покойника не может не повлиять на атмосферу, однако инспектор чувствовал, что и до смерти миссис Фостер здесь далеко не всегда царило веселье. Ощущалась застарелая тяжесть, словно невидимая пыль, которой покрылось всё вокруг.

Сами Фостеры принадлежали к типичному лондонскому среднему классу, однако дочери усопшей не преминули сообщить, что раньше семья была богата. Про себя Монтгомери окрестил этих особ опытными старыми девами. Обе не вчера миновали порог тридцатилетия; симпатичные, но невыразительные, вроде не слишком похожие внешне, но мало чем друг от дружки отличающиеся. Монтгомери уже завтра не сможет вспомнить, кто из них Эбигейл, а кто Элиза.

В доме также обитал их старший брат, первенец покойной миссис Фостер и ещё более покойного мистера Фостера. Несколько месяцев назад Альберт женился, и жена его тоже жила здесь. Вот она-то произвела на Монтгомери впечатление. Мэри Фостер была не моложе и уж точно не красивее Элизы или Эбигейл, зато обладала индивидуальностью, ясным собственным «я». Видимо, за это золовки её и недолюбливали. Эбигейл вовсе обвиняла напрямик, тыча пальцем:

- Конечно, здесь было убийство! Это она убила маму! Она довела её до болезни, издевалась над нею, не проявляла никакого понимания, не верила, что мама больна, не ухаживала за ней!

«Другими словами, не позволила сесть себе на шею и отказывалась подчиняться капризам свекрови, которая любила строить из себя больную, чтобы домашний мир вращался вокруг неё», - заключил Монтгомери. За полчаса он успел составить довольно верное представление об этом семействе.

Обвиняемая слушала с поразительным спокойствием и почти умильно смотрела на Эбигейл своими большими тёмно-серыми глазами. У Мэри было некогда круглое, теперь же оквадратившееся лицо, хорошая, хотя уже не первой свежести, кожа (особенно отчётливо прорисовывалась носогубная морщинка справа), здоровый румянец на щеках. Прямые светло-русые волосы едва доходили до плеч, она их укладывала, но не заплетала. Рост, наверное, лишь немного превышал пять футов, и на всём её тоненьком, но пропорциональном теле едва ли нашлась бы хоть унция лишнего жира. Оттого сильнее бросался в глаза выступающий живот. Мэри Фостер ждала ребёнка. «Срок - месяца четыре, может, пять», - прикинул Монтгомери, гордый отец троих детей.

Альберт, в отличие от жены, только и ждал возможности выплеснуть бурлящие эмоции.

- Хватит! – прикрикнул он, впиваясь в сестру гневным взглядом. Худой, нескладный и бледный, он при вспышке гнева смотрелся бы смешно, если б был чуть менее зол. – Не смей обвинять Мэри! Она принесла маме гораздо больше пользы, чем вы обе, вместе взятые, с вашим кудахтаньем!

Тут возмутилась Элиза, которую ни за что ни про что причислили к кудахчущим, и горячо поддержала Эбигейл, заявив, что Мэри – дьявол в юбке, а Альберт – никчёмный подкаблучник.

- Эбигейл права, - причитала Элиза, - и наш медиум тоже! – Судя по интонации, она считала наличие у семьи собственного медиума неоспоримым признаком хорошего тона.

- Ради бога! – взревел Альберт. – Двадцатый век на пороге, а вы верите в такую ерунду! Верите всяким шарлатанкам!

- Шарлата-а-анкам? – взвыла Эбигейл, уперев руки в бока. – Эта «шарлатанка» была нашей матери ближе тебя, она поддерживала её, когда ты от нас отвернулся!

Ссора нарастала, как снежный ком. Настал момент, когда в слившихся воедино выпадах и упрёках нельзя было различить чей-то отдельный голос.

- Не хотите ли чаю, инспектор? – безмятежно предложила Мэри. Она кивнула на ссорящихся. - Это не продлится долго, но не думаю, что Вам хочется терять время попусту. Я постараюсь ответить на Ваши вопросы, а там, глядишь, эта троица успокоится, тогда сможете продолжить разговор с ними.

Не то чтобы брат и сёстры не заметили ухода Мэри и Монтгомери. Заметили, да решили, что доругаться важнее.

Мэри привела инспектора в маленькую чистую кухню, поставила чайник, достала чашки и миску со сдобой. Вынула из шкафчика пёструю жестяную коробочку из-под конфет, легонько встряхнула.

- Может быть, желаете кофе?

- Нет, благодарю.

- Уверены? Арабский, очень хороший. – Мэри ухмыльнулась. – И очень дорогой тоже, приходится брать редко и понемногу. Но я люблю иногда побаловать себя им.

- Я предпочитаю чай, - вежливо открестился Монтгомери.

Пару секунд Мэри задумчиво изучала коробку, но в итоге вернула на место - не время разводить кофейную церемонию.

- Вы прямо как моя родня, - улыбнулась она, насыпая заварку в пузатый блестящий чайник. – В этой семье тоже никто не любит кофе. – Улыбка обернулась усмешкой. – Зато любили попрекать меня тратами на него, будто я закупаю кофе тоннами.