Seule

Если бы Настю спросили, почему она так незвлюбила этого человека, она не смогла бы ответить. Она знала только, что он был студентом и нуждался в деньгах. А ещё им - долговязым, с копной светлых волос, - восхищался отец. Именно он привёл её сюда, когда решил, что дочке нужен репетитор.

- Перед вами таблица. Сейчас тоже не сможете просклонять mari? - она подняла на него глаза, и на душе стало тошно.

Как и велел отец, Настя приходила сюда три раза в неделю, поднималась на третий этаж и стучала в дверь. Звонка не было. Эта мелочь вызывала раздражение, как и сами занятия, которые тянулись невыносимо долго.

- Нет. – она приняла равнодушный вид и отвернулась к окну.

На другом конце стола вздохнули, и она услышала звук отодвигающегося стула. Шагов не последовало. Стало любопытно – какое выражение лица сейчас у Ильи Николаевича? - но она не могла нарушить правила игры, которую сама же придумала.

- Почему? – спросил он устало.

Настя, не повернувшись, пожала плечами.

- Просто не могу.

- Да неужели? – немного раздражённо откликнулся он, помолчал несколько секунд, но в итоге сдался. – Если вам так не хочется заниматься латынью, поговорите с отцом. Думаю, он пойдёт вам навстречу.

- Да неужели? – передразнила Настя. – Вам что, не нужны деньги, раз отказываетесь от репетиторства?

- Нужны, но я беру деньги за проделанную работу. – он наклонился вперёд. – За работу. Понимаете, Настя? А раз вы ничего не учите, значит, я плохо преподаю.

Она знала, что так нельзя, плохо, ужасно – отыгрываться на чужом человеке, но обида, не осознанная ещё ей самой, толкала на поступки совершенно глупые и эгоистичные, которые выявляли всё самое плохое в её характере.

- Я не откажусь от занятий, Илья Николаевич. – бросила она и наконец посмотрела ему в лицо.

Это был вызов, ответ отцу, который любил этого долговязого человека, а не её. Квартира была старой, а комната – пыльной, с ковром на стене, на который оседали пылинки, видные на свету. Всё казалось ненастоящим, искусственным.

- Почему вы молчите? – не совсем понимая, кого из себя строит, Настя решила повыше поднять подбородок.

Илья пожал плечами и по – мальчишески взлохматил волосы, фыркнул.

- Мне нечего сказать. - посмотрел на неё и почему-то посерьёзнел. – А ещё я не хочу жаловаться вашему отцу.

- Вы не подкупите меня добротой. Не притворяйтесь «добрым полицейским».

- Я не притворяюсь, а просто хочу помочь.

Не этих слов она ожидала и не так планировала ответить. На кухне тикали часы. Словно из-под белой прозрачной вуали она наблюдала, как совсем чужая девушка, сидящая напротив Ильи, говорит:

- Вы живёте один здесь?

- Что? – от удивления он поперхнулся.

Среди книг и старомодных ковров стояла только одна фотография, покрытая слоем пыли – три силуэта, в самом высоком из которых она в первый же день узнала Илью Николаевича. Дома у него было мало личных вещей, всё больше – по работе, словно он пытался от чего-то спрятаться, уйти, хотя и был взрослым. Она вдруг с неожиданной ясностью поняла, что он тоже одинок, и это открытие породило ещё большую смуту в душе.

Странно, что она не разгадала этого раньше, когда целый месяц ходила к нему на занятия. Худой, немного нервный: ему наверняка тоже, как и ей, бывало грустно в пустой квартире, а она своими капризами только добавила проблем.

- Да, вы пра… - начал Илья, но смолк на полуслове. – Ну что вы, перестаньте.

Настя отёрла щеку и с удивлением обнаружила мокрый след на пальцах. И только после этого разрыдалась. Она жалела себя, его – всех людей, потому что в какой-то степени все одинаковы. Худые, нервные, нуждающиеся в любви.

Она не заметила, как Илья Николаевич оказался рядом, присел на корточки, протянул платок. Кажется, он был растерян, но не раздражён. Всхлипнув, она посмотрела в его глаза, - изумрудную зелень, - и пробормотала:

- Простите, простите меня…

Он улыбнулся открыто и искренне.

- Ничего, всё будет хорошо.