Шахид

Шахид

Шахид

Татьяна Трубникова

                                  
                                                     И слышу я, как разговор
                                                    Везде немолчный раздается,
                                                   Как сердце каменное гор
                                                  С любовью в темных недрах бьется.

                                                                      М. Ю. Лермонтов.


   Он помнил себя с четырех лет. И даже не себя непосредственно, а всю яркость солнца одного дня и ощущение праздника, которое носилось в воздухе. И это ощущение передавалось ребенку, он впитывал его. Взрослые суетились больше обычного. У всех, даже у вечно молчащей матери, было приподнятое настроение. Все словно ждали чего-то. Смутная надежда на что-то волшебное, неизведанное шевельнулась в его незрелой душе. Рамадан кончился. Весь аул ликовал. Курбан-байрам!
   Он, босоногий сопливый мальчишка, выбежал прямо на улицу. Мать его не удержала. Лишь проводила глазами. Но он этого не видел. Он летел свободно, как и полагается гордому юному орлу.
   Одно ловкое, привычное движение ножом отца - и брыкающийся баран изрыгнул из горла бурлящий ручей крови. Мальчик остановился. Это было первое, что он запомнил в жизни. Кровь - горячая, жаркая кровь - сворачивала дорожную пыль. Струящийся ручей быстро иссяк, вытянувшись в длинную кровавую подвижную нить. Взрослые вокруг ликовали.
   И мальчик понял, что это и есть праздник.

   Ему дали гордое имя Асланбек. Пока он его не заслуживал. Ему дали его авансом. Конечно, нельзя знать, какая будет судьба у ребенка. Но здесь простой мужской обычай - рано умирать. Точно такой же адат, как похищение невесты или обрезание. Он идет из поколения в поколение. Значит, он тоже должен это сделать. Умереть, как мужчина. С именем Аллаха на губах. Глаза Асланбека, огромные, черные, были как у многих местных детей, хороши. Лоб не низок, открыт. Но волосы! Они подкачали. Слишком светлые. Ни у кого в родне таких не было. Отец даже подозрительно смотрел на свою забитую угрюмую жену. Он, само собой, знал, что ни с кем кроме него она не была, но светло-русые волосы сына не давали ему покоя.
   Время еще не наградило внешность Асланбека какими-то особенностями, через которые просвечивал бы характер. Он был еще ребенком. Чистым листом, без иероглифов морщин, скрепленных печатями привычек.
   У него было три сестры и два брата. На них, родившихся мужчин, отец возлагал большие надежды. О сестрах можно не говорить. Они были тенями в театре жизни. Как и молчаливая мать Патимат. Асланбек, даже маленький, понимал это. Старшего брата звали Ахмет. Ему уже исполнилось десять. Асланбеку он казался маленьким отцом. Ему даже хотелось назвать его «дада», как отца. Он был не так страшен и грозен, но, если Асланбека надо было наказать,  в заместители отца вполне подходил. Младший брат, еще грудной младенец, лежал в люльке и почти никогда не плакал.
- Настоящий мужчина растет! - с гордостью говорил отец.
   Отца звали Шамиль. Имя, ставшее у его народа особенно популярным. Грубый, матерый, он знал и умел все, что должен знать и уметь мужчина. Разделать с молитвами барана, попасть на скаку одним выстрелом в подброшенную монету, танцевать лезгинку, держать в узде всю семью, сделать что угодно своими руками... Для Аллаха у него было всего две молитвы:  длинная -  для торжественных случаев, и короткая - на каждый день. Когда он бормотал слова молитвы, стоя на коленях на специальном коврике лицом на восток, черты его нисколько не смягчались, храня обычное жесткое и замкнутое выражение. Короткая борода упрямо топорщилась. Он был совсем не стар. Но вдоль сухих щек годы уже проложили две длинные борозды. А может, это были следы его рук, оглаживающих после молитвы лицо и бороду?
    Асланбек часто исчезал из дома. Его никто не держал. Он мог ходить, куда захочет. Аул уже в четыре года не казался ему неизведанным миром. Его влекло дальше, туда, где за горой вставало солнце.
   Аул был высоко в горах. Кроме гор вокруг не было ничего. Причем они окружали его так плотно, что взгляд не мог отдохнуть на бескрайнем горизонте. Вокруг были стены мира.
   Асланбек каждый день усаживался на пологий склон и часами смотрел, как меняет свет краски гор. Он просто сидел и смотрел. Сначала он ни о чем не думал. Это был полет бездумья, минуты, которые бывают только в детстве и которые запоминаются навсегда, когда видишь не стереотип, не матрицу, которую уже отпечатало и растиражировало твое сознание, а просто смотришь и видишь все так, как есть на самом деле. Потом, зверея войной и кровью, он часто вспоминал это, как самое счастливое время.
   В медитативном созерцании прошло три долгих года.
Единственное развлечение, кроме разглядывания пейзажа, заключалось в следующем: Асланбек ставил на крупный камень какой-нибудь предмет, например деревянный брусок, и метал в него камни, стараясь попасть. Постепенно он достиг значительных успехов в своем занятии. Главным образом потому, что больше никаких занятий-то и не было. Он отходил от крупного камня все дальше, а попадал все чаще.
   Однажды он неожиданно очутился в центре «собачьей свадьбы». Неизвестно почему, но свора выбрала его излюбленное место для своей случки. Собаки были злы и агрессивны. Один самый нахальный самец бросился на него. Полоснул клыками по руке. Потекла кровь. Учуяв ее, свора озверела. Шестилетний мальчик понял, что пропал. И вдруг он услышал крик:
- Камни! Камни!!!
   Он не видел, кто кричал. Но мгновенно понял. Он просто растерялся. Но кто-то подсказал. Асланбек нагнулся и стал метать булыжники в собак. Очень метко. Укусившему его псу он выбил глаз. Тот дико взвыл и бросился прочь. Но остальные не собирались сдаваться. Его запас камней стремительно таял. И вдруг камни полетели откуда-то со стороны. До этого момента он просто ничего не видел вокруг себя, кроме собак. Камни кидал его ровестник, соседский сын. Место было хоть и недалеко от аула, но взрослые нечасто сюда ходили. Незачем было. Вдвоем с Салманом - так звали спасшего его мальчика- они одолели свору. Собаки, рыча и огрызаясь, ушли искать себе другое место.
   Слезы градом катились по лицу шестилетнего Асланбека, когда он бежал домой. Кровь из руки капала в пыль на дорогу. Он бежал и кричал:
- Нана! Нана...
   Он мечтал об одном - уткнуться в темное платье мамы. А она бы погладила его по голове и успокоила. И тогда бы он точно знал, что жив...
   Мать месила тесто. Руки по локоть были в муке. Шамиль лежал на низкой кровати, на ковре. И смотрел, как работает жена. Увидев сына с окровавленной рукой, она метнула взгляд на мужа.
- Мама!!! - крикнул ребенок.
   Он думал, она бросится к нему. Но она продолжала спокойно месить тесто.
- Помой руки в тазу, - строго сказал отец. - Слезы - женское дело.
   Асланбек очень старался не плакать. Глаза его быстро высохли. Дети понимают, когда их не жалеют. И привыкают, и перестраиваются. Асланбек еще долго помнил, что мать не бросилась к нему, не погладила. Всю жизнь помнил. И больше никогда не ждал, что его пожалеют.
    Иногда, сидя на привычном месте, Асланбек слышал легкий шум в горах, словно далекий-далекий морской прибой. Ему, конечно, не приходила в голову мысль о прибое, ведь он никогда не видел моря.  Асланбек решил спросить у самого старого и уважаемого человека в ауле - у вок стага Рашида, что это может быть за звук?
   Вок стагов было мало. Всего трое. Сначала Асланбеку казалось, что все живут вечно. Ничто не меняется. Старики родились стариками, как он родился маленьким мальчиком. И так будет всегда. Но потом один из стариков умер, и он понял, что это не так. Он и сам не знал, почему не пошел со своим вопросом к отцу или матери.
   «Что за гул бывает в горах?»
   «И горы когда-нибудь станут равниной», -  ответил ему старик. Асланбек ничего не понял.
   «Это похоже на стон...» - совсем тихо пролепетал он.
   Старик внимательно посмотрел на него из-под нависших бровей. Асланбек испугался, что он спросил что-то такое, о чем спрашивать не положено, и убежал. Вок стаг Рашид был глуховат.
   Резво мелькали голые пятки Асланбека. Долго вслед смотрел ему старик...
   ...Вся семья сидела за праздничным столом. Снова был Курбан-байрам.
   Во дворе еще оставались окровавленные ножи. Голова барана валялась на траве.
   Струйка пара вилась над большим чаном. Аппетитный плов испускал пряный густой аромат. Все были в сборе. Шамиль, Патимат, Ахмед, три сестры, трехлетний малыш. Не было только Асланбека.
- Ну?!!! - рявкнул Шамиль. Мать испуганно уронила голову в плечи. И выбежала из комнаты. Она бежала через двор, мимо окровавленной головы, мимо уже впитавшейся в землю крови на улице, вокруг которой кружили жирные мухи, все дальше, дальше... Она знала, куда бежать.
   Асланбек сидел на своем привычном месте на склоне и смотрел на горы. Теперь он уже жадно хотел знать - что там, за этим пригорком? А вон за тем склоном? А вон за той вершиной? Но взгляд был бессилен ему помочь. Чтобы увидеть это, надо было туда дойти.
- Быстро домой, быстро! - взволнованно позвала мать.
   Мальчик понял, что матери влетело. Пошел с ней рядом.
- Ешь! - тарелка с пловом оказалась перед его лицом. Горячий запах тяжело ударил в нос. Все с жадностью жевали. Асланбеку есть не хотелось. Он посмотрел на отрезанную голову во дворе, когда шел домой. Лучше бы не смотрел. Ему было противно.
- Арист..крат что ли? - с трудом выговорил Шамиль иностранное слово, глядя на сына. Асланбек понял, что это ругательство, но не знал смысла.
- Если не съешь, я из тебя плов сделаю! - сказал отец.
   Преодолевая тошноту, Асланбек засунул в рот несколько ложек. Он все видел перед глазами кровь, мух и голову барана. Он ел, зная, что отец не шутит. Он может все. В чем-в чем, а в этом-то мальчишка был уверен. Он ел и давился. Ему казалось: еще чуть-чуть - и все полезет обратно.
   Шамиль съел первым. Огладил в короткой молитве лицо и бороду. Вся семья положила ложки. И последовала его примеру. Кое-кто дожевывал и с голодной еще жадностью смотрел на недоеденный плов. Один человек был рад прекращению трапезы - Асланбек.
   ...Салман стал его дотах - другом. Теперь они вместе кидали камни на его любимом склоне. Соревновались, кто больше раз попадет. Иногда Асланбек прислушивался.
- Ты слышишь? - однажды спросил друга. - Как-будто горы стонут...
- Нет. Ничего не слышу, - отвечал Салман.
   Жизнь Асланбека постепенно начала меняться. Прибавилось обязанностей по дому: убирать загон для баранов, носить дрова, и даже иногда пасти их небольшое стадо.
   К ним в аул два-три раза в неделю приходила учительница. И даже не приходила, а приезжала. Это-то и было главным развлечением мальчишек. Если бы не ее машина, которую она, кстати, водила сама, все учение было бы ни к чему. Но ради этого зрелища и за то, что им разрешалось подойти к этому чуду и даже потрогать его, они готовы были на все. Это была старая массивная «Волга». Для взрослых, не раз покидавших аул и повидавших города, «Волга» была просто старой развалиной. Но дети были в восторге. Асланбек до этого не видел никакой техники, кроме отцовского автомата Калашникова, который тот звал «Калаш». «Если нету калаша, ты не стоишь ни шиша.»
   Однажды, когда Асланбек слушал горы, Шамиль вдруг завел с женой разговор о нем.
- Даже не знаю, выйдет ли из него мужчина, - сказал он.
   Патимат оторвалась от чистки чана. Но молчала. Она привыкла молчать.
- Что ты о нем думаешь? - задал вопрос муж. - Он не бегает, как другие дети, не проказничает...
- Кажется, он не больно-то умен...
- Тогда почему ты любишь его больше всех?! - повысил голос Шамиль.
- Я?
- Да.
   Мать вздохнула.
- Я ходила к вок стагу Рашиду. Он сказал, что Асланбек родился стариком. Что такое бывает. Редко.
   ...Прошло еще пару лет. Скоро Асланбеку и Салману должно было исполниться десять.
   Все чаще Асланбек слышал вздохи и стоны гор. И не понимал, почему больше их никто не слышит.
- Это ветер! - смеясь, говорил Салман.
- Это камни падают вниз, - говорила мать.
- Это у тебя в ушах звенит, - говорил брат Ахмет.
   Асланбек часто пропускал занятия в школе, потому что пас овец. Своих и общинных. Пастбища были довольно обширны, но быстро истощались. Ему приходилось гнать стадо каждый раз все дальше от аула. Вскоре не осталось мест в ближайшей округе, где он не побывал бы. Он уже давно увидел, что за ближайшим пригорком открывается другой. Точно такой же. А вот что за вершиной? Неужели другая такая же?
   Асланбек знал, что есть одно пастбище. Но оно далеко. Тающий ледник дает траве силы. Но другой воды нигде поблизости нет. Только сочная трава.
   Он любил смотреть на своих овец. И часто думал: кого выберет нож на праздник? И почему именно этого барана? Почему не его соседа?
   У родственника Шамиля родился первенец. По этому случаю резали баранов. Гулял весь аул. Счастливый отец палил из автомата.
    И вот тут-то случилось нечто такое, чего Асланбек никак не ожидал. Шамиль дал ему в руки нож и приказал зарезать одного из баранов, которых он пас.
- Он же еще мальчик! - пыталась отговорить Шамиля мать.
- Он мужчина! Когда ты наконец запомнишь это?!
   Ахмед и отец держали брыкающегося барана. Шамиль проговорил положенную молитву.
    «Уж он точно знает, что сейчас будет!» - думал Асланбек про барана.
    Он стоял с ножом в руке и не мог сделать ни одного движения. Шамиль с раздражением повторил молитву снова. Но мальчик не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Тут же рядом стояло пол аула. По крайней мере, Асланбеку так казалось. И тем мучительней был позор каждой секунды его бездействия. Салман подбадривал его:
- Давай, давай! Раз - и готово! Это ерунда.
   И шепнул:
- Когда будешь резать, глаза закрой...
   Шамиль в третий раз произнес длинную арабскую скороговорку-молитву, в которой мальчик не понимал ни слова.
   Асланбек наклонился... Но в последнюю секунду, когда нож уже коснулся мохнатого горла, вдруг выронил его и пустился наутек. Салман схватил нож и быстро полоснул им поперек шеи барана. Освобожденная кровь радостно ринулась наружу.
   Сделав это, Салман бросился за другом. Шамиль завистливо посмотрел вслед мальчишке и подумал:
  «Вот кто будет мужчиной». Но вслух не сказал. Только яростно вспорол умирающей скотине брюхо.
   Асланбек ничком лежал на траве своего любимого склона. Из раскрытых небу глаз капали слезы. Это были слезы стыда и жалости. Все смешалось в его душе.
   И вдруг небо заслонила голова Салмана. Он присел рядом. Помолчали. В небе пела птичка. В траве - кузнечики. Из аула слышалась далекая песня-речитатив - иллеш. Ее исполнял один из мужчин. Ритм песни успокаивал.
   Асланбек тоже сел.
- Твой отец очень злой, - сказал Салман. - Но ты не должен его так бояться. Нельзя. Собака кусает, когда чует страх.
   Асланбек с размаху ударил друга, прижал его к земле. Неожиданно он оказался намного сильнее Салмана. Тот даже дернуться не мог в его руках.
- Не смей называть моего отца собакой!
   Прошло несколько месяцев. Весна отцветала и сменяла нежное тепло на зной.
   Однажды утром, когда Асланбек выводил поредевшее стадо пастись, Шамиль приказал сыну напиться воды из кувшина.
   Ничего не понимая, мальчик исполнил волю отца.
   Шамиль плеснул в маленькую фляжку воды, вложил ее в руки сына и сказал:
- Поведешь стадо на пастбище под ледником. И вернешься на исходе третьего дня. Овцам хватит влаги в траве.
- А я?
- Если вернешься раньше, ты мне не сын.
   С этими словами он заткнул ему за пояс большой нож. Настоящий базалай.
   И Асланбек пошел.
   Кроме кнута, спичек, фляжки и ножа у него больше не было ничего.
   Асланбек так устал, что пока пришел на место, незаметно выпил все, что было во фляжке. Радость открытия новых горизонтов, а точнее - стен из гор - омрачалась единственной мыслью:  что теперь будет? Где найти воду?
   Он обошел все кругом. Воды действительно нигде не было. Ледник был покрыт слоем почвы и грязи. Добыть оттуда влагу было невозможно. Асланбек лег на прохладную траву. Солнце все выше поднималось над горами. Он сощурил глаза и сквозь густые сомкнутые ресницы разглядывал солнечный луч. Вот если бы Аллах ему помог. Только он может совершить это чудо - даровать ему воду. Но в небе нет ни облачка. Он никогда не разговаривал с муллой. Только видел издали. Арабскую молитву не понимал, но ему нравилось, как протяжно лились округлые звуки... Бабай Рашид говорит, что Аллах - повсюду. И он- все вокруг. Как это может быть? То, что этот луч на ресницах- Аллах, Асланбек мог поверить. И небо, и горы, и вода... Но овцы, мухи, эта трава, на которой он лежит - тоже Аллах?! И он сам - тоже?!!! Он же просто мальчик.
   Нож неудобно уперся ему в бок. Он его передвинул.
   И вот этот огромный базалай, которым можно делать все, что угодно - резать дерево, защищаться, убить овцу... В нем - тоже Аллах?!
   Солнце пекло голову уже совсем нестерпимо. И ловить ресницами луч расхотелось. Асланбек перебрался в тень.
   И уснул.
   Проснулся он только тогда, когда солнце стало клониться к закату.
   Первой его мыслью было: «Как хорошо, что вечер. Пора домой.» Но потом он огляделся и вспомнил, где он. И зачем. Он вспомнил утро и приказ отца. Вокруг не было ни души. Кроме овец. Как и утром все так же щипавших траву. Ему стало страшно.
   Есть совсем не хотелось. Зато очень хотелось пить. Не смотря на вечер, воздух казался сухим. От страха пить стало хотеться еще больше. Асланбек смотрел на заходящее солнце и думал, что успеет до темноты, только если погонит стадо прямо сейчас. Потом будет поздно. Сорвется бестолковая овца. Ему влетит. Он еще раз вспомнил жесткое лицо Шамиля утром. Во рту было сухо. Неужели он хочет его смерти? Мальчик вытряхнул пару оставшихся капель из фляжки. Даже рот не намочило. Но он не погнал стадо домой. Он остался.
 «Выдержу до завтра», - решил он. «Утром поищу воду.»
   Он пересчитал овец. Не отбилась ли какая-нибудь? Все были на месте.
   Когда стемнело, стадо устроилось на ночлег. Асланбек выспался, да и желудке слегка жгло, поэтому он не мог уснуть. Он смотрел на копья звезд. И все они были направлены на него. Их было так много, как бывает только ночью в горах. Он смотрел очень долго и в конце концов ему стало казаться, что он летит... Или это голова кружилась? Вряд ли ребенок мог понять. И вдруг он еще раз отчетливо понял, что ОН ЗДЕСЬ ОДИН. Первобытный страх так сковал его руки и ноги, что он понял, что не может двинуться. Да и не хотелось шевелиться. Он прислушался. Против обыкновения, даже горы молчали. Словно сочувствовали ему. Или хоронили его. Тишина, как в могиле. Он боялся пошевелиться - вдруг услышит какой-нибудь зверь. Он знал, что в горах водятся и волки, и медведи, и кабаны... Спички у него были. Он всегда носил их с собой. Но он боялся развести огонь. Он боялся даже двинуть рукой или ногой. Ночь и он. Полное одиночество. Это был тяжкий груз для мальчишки.
   Окоченев, замерев, так и сидел он до рассвета. И лишь когда горы стали сереть, понял, что спасен. И только тут заметил, КАК хочет пить. В носу и в горле пересохло. Изо рта шел неприятный запах. «Как от вок стага Рашида», - подумал он. И именно от этой мысли стало вдруг так жалко себя, что он готов был заплакать. Может, он уже состарился? И вот-вот умрет? Слезы навернулись на глаза. Но вдруг он вспомнил, что даже мать его не пожалела. И, вместо того, чтобы от этой мысли расстроиться еще больше, он вдруг успокоился. Слезы высохли, еще не успев упасть. И еще он подумал, что потеряет воду.
   Овцы просыпались. Роса. Асланбек бросился на траву. Стал слизывать капли. Язык намочился, но напиться этим было нельзя. Тем не менее он ползал по траве, которую жевали овцы, пока солнце не поднялось высоко и не высушило влагу трав. Лицо намокло. От этого стало немного легче.
   Оставив стадо, он еще раз обошел окрестности, надеясь найти ручей. Но воды не было. Шамиль знал, что делал, когда посылал его сюда. Мальчик взобрался по крутому склону, под которой медленно, годами таял ледник.
   Оглянулся назад. Далеко внизу паслись его овцы. И тут же он понял, что спуститься не сможет. Разве только кубарем, чтобы сломать себе шею. Голова кружилась отчаянно. Теперь-то он точно понимал, что это такое. Во рту - тухлая горечь. Живот схватил спазм. Но он не болел. Болела спина. Сильно тошнило. Он присел. Ему было так плохо, что он почти не чувствовал страха высоты. И забыл, что надо молиться Аллаху, тогда он поможет.
   «Я умру», - понял он. «Я не спущусь. Придется подыхать здесь».
   Священный месяц рамадан - это пост, во время которого нельзя пить и есть от восхода до заката солнца. Но Асланбек и подумать не мог, что двенадцать часов поста так отличаются от двадцати четырех, а двадцать четыре - от двух суток. А ему надо продержаться трое суток!
   Он старался дышать как можно глубже. Так меньше мучила тошнота. Спустя какое-то время боль отпустила. Даже тошнота притихла. Дыхание помогало. Хотя в полную силу он вдохнуть не мог - живот как будто прилип к спине.
   «Зачем я сюда залез, зачем?!!!»
   Он нащупал нож. «Спасибо, дада! Ты все знаешь, отец!» Асланбек понял, как спуститься. Ножом он вырезал ступени. Это длилось долго. Почва была не мягкая, как на равнине. Она была - лед, камни и корни растений. Мальчик совсем выбился из сил. Когда оставалось метра четыре, он уронил нож. Да и сил все равно не было. Асланбек заскользил вниз, но приземлился неудачно, подвернув ногу. Долго и счастливо лежал внизу. Губы его были совсем сухие и белые. Нога болела. Проклятые овцы с удовольствием щипали траву. Впервые он понял, что ненавидит их. «Правильно им режут горло», - почему-то мстительно подумал он.
   Он лежал и не шевелился. Так меньше уходили силы. Слабость была отчаянная. Горы вокруг затеяли веселый хоровод. Они кружились, качались, уплывали куда-то... Асланбек уснул. А может, потерял сознание. А когда очнулся, такая злость поднялась в душе, какой десятилетний мальчишка никогда еще не знал. Он представил, как Шамиль сейчас лежит на своем ковре, а мать печет лепешки. У них очень много воды - в кувшине, в чашках, в тазу, где моют руки...

   Шамиль действительно лежал на ковре. Но Патимат не пекла лепешки. Она молилась. И плакала. Шамиль с неодобрением смотрел на нее. Наконец, не выдержав, женщина поднялась... У выхода схватила кувшин с водой и бросилась из дома. Шамиль все понял. Быстро вскочил, догнал ее, швырнул на ковер. Железный кувшин покатился по полу. Из него выплеснулась вода.
- Глупая женщина, - прошипел Шамиль жене в лицо. - Я использую «джихад руки», чтобы мальчишка понял, что такое «джихад сердца»!!!
- Он умрет! - Патимат пыталась вырваться из крепких рук мужа.
- Не умрет. У него есть нож.

   Асланбек лежал и смотрел в кружащееся небо. Дышать - вот все, на что хватало его сил. Рука нащупала упавший нож и самопроизвольно сжимала его. День клонился к вечеру. Сильно болела спина, рот как будто слипся, мучило головокружение и тошнота, но, как ни странно,  пить почти не хотелось. В нем как-будто отрафировались все чувства, все желания... А еще на скале над ним уселся черноголовый гриф... Но даже на него Асланбек смотрел равнодушно, как будто не понимая, чего тот ждет... Злость - и та ушла. Как последнее прибежище жизни. Сытых овец он уже не ненавидел. Они были просто светлыми фигурами на фоне синеющего луга. Асланбек подумал, что скоро выпадет роса. И это шевельнуло надежду в душе. Темнело.
   Вдруг несколько светящихся точек привлекли его внимание. Сначала он думал, что это шайтаны пришли взять его душу, но вкоре по тихим, едва различимым звукам понял - это волки. Слух и обоняние у него за эти два дня голода и жажды так обострились, что Асланбек знал - если бы где-нибудь поблизости была бы вода, он ее нашел бы просто по запаху.  Волков было всего несколько штук. Если бы дело было вчера- он умер бы от одного страха. Сегодня - ничего подобного. Волки голодными глазами смотрели на него - он на них. Вот и все.
   Кое-как собравшись с силами, преодолевая слабость, Асланбек, не обращая внимания на светящиеся точки волчьих глаз, на карачках стал собирать сухие ветки. Только вот вопрос - сколько их надо на всю ночь? Наверное, много. Овцы в страхе метались и блеяли. Сбились в кучу.
   Закончил сбор Асланбек, когда совсем уже ничего не было видно. Глаза волков стали ближе. Луны, как нарочно, не было. Наощупь развел огонь. Волки отошли. Взяв несколько горящих веток, он обошел стадо, опасаясь, как бы волки не отбили какую-нибудь овцу. Но те отошли еще дальше.
   Странное дело - всего пару часов назад Асланбек лежал ничком, в силах только дышать, а сейчас чувствовал такой подъем, что казалось - он может взбежать на соседнюю гору и спуститься без всякого труда, одной силой и ловкостью ног и рук. На ту самую гору, с которой едва спустился сегодня. Дышать стало легче. Спина лишь едва заметно ныла. Ему так хотелось взбежать на гору, чтобы испытать открывшуюся силу, что он едва сдержал этот порыв, боясь оставить своих овец. Да и ночь. Ничего не видно. Неразумно это. Завтра попробует. Еще раз обошел с горящими ветками стадо. Находясь на подъеме духовных и физических сил, Асланбек чувствовал - он может просидеть всю ночь. Десять ночей не смыкая глаз, если будет надо. И еще он ощутил блаженство. Он не мог сказать, откуда оно шло и почему возникло. Но он здесь СОВСЕМ ОДИН. Он, овцы и волки. Он был счастлив.
   Под утро волки ушли. Догорал костер. Асланбек уснул.
   Во сне шептал спекшимися губами:
- Пить...
   Ему снился сон. С горы, с которой он вчера упал, льется вода. Но он не может дотянуться, достать до нее. Его нож. Рывок, резкое движение - и на лицо ему хлынула волшебная, теплая влага.
   Он пьет ее, захлебываясь от наслаждения. И вдруг хрустальный ручей окрашивается в красный цвет. И Асланбек понимает, что это кровь. Кровь барана, горло которого он вскрыл. Но он не перестает пить. Потому что не может. Не может оторваться...
   В ужасе Асланбек проснулся. Рука сжимала нож.
   И он понял, чего хотел от него Шамиль, когда вложил в руки базалай.
   Ему снова было плохо. Даже хуже, чем раньше. О том, чтобы взбежать на гору, он и не вспомнил. Подъем прошел. Асланбек не видел своего лица, но кожа вокруг глаз приобрела черноватый оттенок, черты стали острыми. Овцы мирно паслись неподалеку. Роса еще не высохла. Мальчик разделся донага и стал кататься по траве. И слизывать волшебные капли.
   Утомившись, он так и остался лежать нагишом, глядя в небо.

   Патимат молилась. Шамиль сказал ей:
- Ну, не досчитаюсь парочки баранов - зато домой вернется мужчина.
- Как ты не понимаешь - он не сделает этого.
- Сделает. У него нет выбора.
- Никогда. Никогда.
   Патимат заплакала. Она сказала:
- Он сделает все, что ты ему скажешь. Скажешь - умереть, и он умрет. Ахмет еще подумает. Спросит - зачем? А Асланбек умрет, если ты захочешь... Вдруг он подумает, что ты хочешь его смерти?!
- Замолчи!!! Или... Развод!
   Патимат бросилась перед ним на колени.
   Если бы он повторил это еще дважды, они были бы разведены, а она - опозорена...

   Как Асланбек прожил этот последний, третий день - знал только он. Спать он не мог. Хотя сон мог означать спасение. Он отчетливо понимал, что скоро умрет. Такое понимание приходит редко. Но, как правило, безошибочно. Боли, кроме как в спине, не было. Но жуткая слабость. Он должен был приложить огромное усилие воли, чтобы двинуть рукой или ногой. Но нож из рук не выпускал. Он смотрел на овец и видел в них лишь сосуды со спасительной влагой. Их кровь ему была желанна. Навязчиво представлялось ему, как он ее пьет. Он не мог отделаться от этих мыслей, как не мог вылезти из собственной кожи. К середине дня он уже не видел вокруг ничего, кроме овец. Он не думал, что ему может не хватить сил, чтобы зарезать овцу. Знал: он сможет. В последнем рывке за жизнь он победит. Но продолжал лежать и терять силы. Он уже не испытывал каких-либо нежных чувств к овцам. Ему не было их жаль. Но он знал: Шамиль ждет, что он напьется их крови. И этого было достаточно. Асланбек готов был умереть, чтобы не делать этого.
   Солнце уже спускалось к вершинам на западе. Асланбек понял, что если он сейчас не встанет, к утру умрет здесь.
   Несколько минут он потратил, чтобы приподняться. Голова кружилась так, что он боялся лишиться сознания. Тогда - конец. Но он пережил эту дурноту. Первые шаги были ужасны. Он долго просто стоял. Взмахнуть кнутом сил не было. На его счастье овцы паслись дружно, не разбрелись.
   Чем больше шагов и движений он делал, тем легче становилось. Через некоторое время ему удалось погнать стадо. Овцы бежали дружно.
   «Знают, что домой», - думал мальчик.
   Путь был неблизок. Асланбек старался расчитать силы. Теперь к боли в пояснице прибавилась боль под лопаткой. Он не знал, что это болит сердце. Запах, который исходил от его рта и кожи, был абсолютно непереносим. Он шел, сильно ссутулив спину, потому что полностью разогнуться не мог. Походка напоминала старческую.
   Он упал совсем недалеко от аула. Возле своего любимого места на склоне. Потерял сознание.
   Овцы одни бежали знакомой дорогой. Их сразу все увидели. Поднялся переполох, суета. Патимат выбежала из дома. Шамиль вышел спокойно и с достоинством.
- Овцы одни вернулись! - крикнула Патимат. - Найди нашего сына!!!
   Вместо этого Шамиль считал овец.
- Все! - сказал он, мрачнея и свирепея лицом.
   Патимат бежала дальше. Она нашла сына на «его» месте. Попыталась приподнять. К ней на помощь пришли соседские женщины, которые помогли донести мальчика.
   Овцы, толкаясь и блея,  жадно пили из поилки.
   Асланбек лежал на кровати. Патимат пыталась влить ему в рот воды. Но капли бежали мимо его рта.
   Сзади подошел Шамиль. Сорвал с пояса сына базалай. Осмотрел его. Следов крови на нем не было. Только остатки земли. Он их смахнул, растер в пальцах.
- Из него никогда не выйдет воин.
   ...Когда Асланбек очнулся, снова было утро. Первым делом он схватился за нож. Его не было. Потом огляделся. Он дома. Встал. Его сильно качало от слабости, но спина не болела. Напился. Нашел свой базалай. И повесил себе на пояс.

   ...Отношения с отцом были натянутыми. Но не в том плане, в котором это понимают европейцы. Они, как полагается, были основаны на полном подчинении и уважении младшего, то есть Асланбека, к старшему, Шамилю. Но Асланбек помнил, как отец всюду брал с собой Ахмета, его старшего брата, когда тот уже был в его возрасте. На охоту, в соседние аулы... И о чем только они могли молчать часами? Но оба понимали друг друга с полувзгляда. Общаясь же с ним, отец выполнял обязанность, не более. Асланбек чувствовал это. Шамиль не верил ему. И не верил, что из него выйдет толк. Асланбек готов был умереть, чтобы доказать ему обратное. Но не готов был подчиниться ради этого. Шамиль же считал, что если ты не можешь стать воплощением воли отца, ты не сможешь и выполнить волю Аллаха.
   Когда Асланбек проходил испытание жаждой, ему казалось, он думал лишь о том, как выжить. Но на самом деле где-то в глубине его подсознания шла работа мысли. И совершенно неожиданные вещи стали приходить ему в голову, когда он пришел в себя после тех трех дней. Мысли, достойные взрослого мужа, а не десятилетнего ребенка.
   Он мог умереть. Это он знал точно, потому что не мог забыть того ощущения смерти, которое безошибочно пришло к нему на третий день. И что тогда?! Почему одни умирают детьми, а другие - уважаемыми стариками, вок стагами? Может, старики знают какой-то секрет, как выжить? Но он был уверен: они не скажут этот секрет. Ни за что. Тем более ему, сопляку. А если все же спросить вок стага Рашида? Асланбек так и представил себе, как тот мудро усмехнется в усы, но ничего не ответит...
   И еще. Ахмет никогда не голодал и не жаждал три дня. Но отец Ахмету верит. А ему нет. В душе его шевельнулась ревность и злоба, но почему-то тут же Асланбек подумал, что должен гордиться тем испытанием. Но ни в коем случае не тем, что выдержал его, а тем, что оно у него вообще было. А вот у Ахмета такого страха и такой боли не было. Спасибо, отец! Как-нибудь он и сам еще попробует испытать себя. Еще хлеще. А на ту гору он взберется непременно. И спустится без ножа.
   Обо всем этом он думал, сидя на излюбленном месте. Весь аул уже давно привык к его чудачеству. Но лишь друг Салман понимал его. Жаль только, что он не слышал, как все отчетливей и строже вздыхали и стонали горы...
   Салман предложил ему учиться стрелять. Он сказал:
- Пора.
   Асланбек и сам чувствовал: пора. Но откуда пришло понимание этого, он не знал.
    Шамиль не удивился, услышав его просьбу дать ему оружие. Самодельного оружия, которым когда-то так славились эти горы, почти не осталось. Большая часть попадала сюда от северных или южных соседей. Только благородные клинки еще ковались здесь. Базалай Асланбека был местным. Шамиль принес сыну старенький «Макаров». Вручив, сказал, что учить стрелять не будет, потому что Асланбек и так умный - сам все поймет.
   Теперь друзья - Салман и Асланбек - проводили часы за разборкой и сборкой своего оружия. Не сразу мальчик догадался о существовании и назначении предохранителя.
   Спустя неделю после того, как Асланбек взял пистолет в руки, горы вернули эхом первые выстрелы. В эхе мальчик слышал что-то, о чем, ему чудилось, его предупреждали горы. Но слов разобрать не мог. Вок стаг Рашид всегда говорил, что их горы - более открытое место, чем равнина. В них неправильно сказанное слово отражается эхом ненавистью, а ненависть - кровью. За которую надо платить кровью же. И  рассказал. Однажды один человек заблудился в горах. Он был смертельно голоден. Поэтому украл курицу в незнакомом ауле. Он съел ее и выжил. Но обиженный хозяин нашел его. Он хорошо знал адат. Забрал у него барана в отместку за ту курицу. Тогда тот, чтобы не остаться в долгу, украл у него лошадь. А лошадь в горах - это почти человек. Хозяин курицы и лошади вернулся и убил обидчика. Тогда родственники убитого истребили всю семью убийцы. Кровная месть - канлы. Сейчас говорят - кир. Поднялся весь аул, в котором разыгралась трагедия - ведь все в родне, хоть и дальней. Сошлись два аула. Никого не осталось в живых...
   Прошло всего две недели, а Асланбек уже так стрелял из своего пистолета, что ствол воистину стал продолжением его руки и его воли. В этом мальчик чувствовал какую-ту особую магию, которой не знал раньше. Направленный пистолет - это повелительный жест. Метать камни - это здорово. Но выстрел... Стоит только протянуть руку в сторону неугодного... Одно незаметное движение пальцев - и твоя воля, твой жест воплощается в смерть.
   Конечно, у Асланбека не было таких врагов, чьей смерти он желал бы. Но сам жест его завораживал. И стальная тяжесть в пальцах.
   Асланбек знал смысл многих сур Корана. Но Салман обошел его. Он взял и выучил арабский. Он уверял, что это не очень-то и сложно. Аварский куда труднее. Пророк Мухаммед велел читать Коран только на арабском. Поэтому Салман читал его в оригинале. И часто делился с другом своими мыслями, которые посещали его, когда, настрелявшись до рези в глазах, они сидели на любимом склоне Асланбека. И под рассуждения друга Асланбек всегда лучше слышал вздохи гор. Ему чудилось, что вот-вот он начнет различать слова...
   Неожиданно для себя он сказал:
- Салман, когда-нибудь ты будешь муллой. Нет! Имамом! Не знаю, кем. Но ты будешь главным. И все будут слушаться тебя.
   Салман подумал и сказал:
- Я хочу только познать Аллаха. Если для этого надо стать главным, я стану. Ла-ильлахаиль-алла.
   В их ауле не было телевизора. Отец и многие аксакалы считали его проявлением шайтана, замутняющим разум и оскверняющим веру. Асланбек завидовал Ахмету. Шамиль взял его с собой в соседний аул. Там была антенна и телевизор. Сколько же потом Ахмет рассказывал! Правда, одно и то же. Раз десять одно и то же. Но Асланбек, как не ненавидел его за зазнайство, все равно слушал и не мог оторваться все десять раз. Будто бы в телевизоре есть весь мир. И другие люди в нем. Одежды странные. И страны. И города большие. Дороги шириной с ущелье. Гладкие, как зеркало. Но вот уж чему Асланбек и вовсе не мог поверить - что есть город в Америке, как сказал Ахмед, где сакли размером с гору. Сакли, прилепившиеся к горе - это понятно. Но как они могут стоять самостоятельно?! Но велик Аллах. Вдруг это правда?! Вот бы хоть раз в жизни увидеть. Странное дело - ему вдруг почудилось, что он знает, как называются такие сакли... Ахмет не говорил - это он точно помнил. И вместе с тем словечно вертелось на языке. Точь в точь, как те слова, что ему хотят сказать горы, а он не может разобрать...
    Но Асланбек тут же подумал, что никогда не увидит сакли размером с гору. Ведь никто не видел, кого он знает. Даже вок стаг Рашид. А он все знает. И Коран наизусть, и то, что наши горы когда-нибудь станут равниной...
   То, что случилось после того, как Асланбек научился метко стрелять, было как-то неясно и зыбко, но вместе с тем страшно. Неясно - потому что мальчик не понимал, что происходит. Но вместе с тем что-то происходило. Аульская община собиралась не однажды. Все были чем-то встревожены. Ощущение, которое носилось в воздухе, чем-то напоминало Асланбеку первое воспоминание его жизни - как все ждали Курбан-байрам.
   Отец ушел. Сначала Асланбек думал, что он скоро вернется. Ведь он и раньше иногда уезжал. Но прошло много дней. Лицо Патимат, его матери, часто бывало грустным и задумчивым. Ахмет мрачнел, глядя на нее. Теперь Асланбек понимал - они знают что-то, чего не знает он. Спросить у него почему-то не поворачивался язык.
   Однажды мать вбежала в дом и упала, рыдая.
- Что с отцом? - не выдержал Асланбек.
- Его украли горы, - ответила Патимат.
- Мама, я уже большой. Что с отцом?
   Потом ушел Ахмет. Ему скоро должно было исполниться семнадцать. Его тоже проглотили горы. Асланбек остался старшим мужчиной в доме.
   Прошло еще всего четыре года, но как изменилась вся жизнь Асланбека. Как изменился он сам! Теперь самыми навязчивыми мыслями были мысли о женщинах. Временами он просто не мог больше ни о чем думать. Тяжело смотрел вслед каждой моложе тридцати... Старше они были просто старухами. Сестры повыходили замуж в другие аулы. Патимат стала еще более молчаливой, чем была при муже. Подрос младший брат. Ему было уже десять. Будучи старшим, Асланбек никогда не обижал его. Ни разу не унизил его маленького достоинства. Не заставлял резать баранов. Не бил. И не пытал голодом и жаждой. Руслан слушался его бесприкословно, как и положено. Асланбек старался приучить его во всем помогать матери, он словно чувствовал, что именно Руслану предстоит быть ей опорой...
   Асланбек уже знал, почему отец и Ахмет не вернулись. Это простой мужской обычай - умирать рано. Они погибли в бою. И потому теперь рай - их последний дом. «Газават изменникам! Газават предателям! Газават всем, кто посягает на нашу свободу! Нет веры под властью неверных. Вставайте, братья, на священную войну!» Где он это слышал? Весь аул теперь смотрел на него с уважением. Его отец и брат пошли на шахадат! Погибли за веру. Асланбек видел: все ждут, что он подрастет и отомстит! Причем на него смотрели так, словно бы он уже совершил этот подвиг. Он уже умер. И достоин всяческого уважения. И это уважение окутывало его, как ядовитое облако. Все были уверены - он не нарушит вековой адат. Даже мать. Кровь за кровь. Смерть неверным.
   У Салмана была симпатичная сестра, Кусама. Ее чаще других представлял себе Асланбек в мечтах. Она посещала его сны. Украдкой встречалась с ним глазами. Даже короткого взгляда было достаточно, чтобы  горячий жар волной поднялся к его лицу. Теперь Асланбек вспоминал, как сердился Шамиль, заметив такой «случайный» взгляд матери на другого мужчину. Встречаться глазами с чужим мужчиной- неприлично. Замужняя женщина должна стоять, опустив глаза. Спрятавшись от всех, Асланбек и Кусама сидели на «его» склоне. Он даже пальцем не дотрагивался до нее. Они говорили о традициях. Похищение невесты  уже не имеет силу адата. Просто красивый обычай. Хотя и сейчас бывали разные случаи... Но это редкость. Раньше это было нужно, потому что калым был непосилен почти никому. А сейчас... Дети мечтали и смеялись.
- Мы договоримся. Я приду и увезу тебя, - говорил Асланбек.
- Куда?
- На гору, на которую никто у нас не забирался. Помнишь, я тебе рассказывал? Я пас там овец, когда был маленький.
   Кусама смеялась серебристым смехом.
- А потом Салман устроит ужасный шум! - продолжала девушка. - Он подымет на ноги весь аул. Сестру украли!
   Она смеялась заливисто.
- Он будет палить из всех стволов! - сказал Асланбек.
- А еще у нас есть старый барабан!
- Потом мы вернемся. И родители будут вынуждены благословить нас, - закончил мальчишка.
- Но сначала ты должен смыть кровь отца, - сказала Кусама.
   Она ждала от него того же, что и все.    
   Приметы войны были не только в том, что уходили и не возвращались мужчины. Их аул был так высоко в горах, что к ним бежали все, кто мог сюда добраться. Дом был полон родственников и просто случайных женщин с детьми. Они приходили и уходили. Патимат старалась накормить всех. Все жители их аула принадлежали к одному тейпу. Большая семья. Все в родстве со всеми. Кто-то воевал. Так в доме Патимат и Асланбека появились рабы, присланные кем-то из родных. Они помогали в хозяйстве. Делали работу, которую раньше делали погибший Шамиль и Ахмет. Это было удобно. Спали они не в доме. Всех рабов из разных домов сгоняли в один, специально укрепленный против побегов. Да и куда убежишь в горах? Здесь они спали в одной куче. Это было совсем неплохо, если учесть, что в других местах для рабов были просто ямы. Все они были гяурами - чужаками и неверными. Никто не пожалеет, если кто-то сдохнет. Мало того, что пленных почти не надо было кормить, в любое время их можно было обменять на что угодно. На муку, например. За самых престижных можно было выручить много долларов. Но у вдовы таких не было. В любом случае, хоть и небольшие, но это были живые деньги.
    «Вертушки» часто кружили в небе. Асланбек с непонятной тоской провожал их глазами.
   Теперь стоны гор слышал не только он один.
   Салман так рвался воевать, что напоминал горячего жеребца, который вынужден топтаться в стойле.
- Я думал, ты станешь муллой, - как-то сказал ему Асланбек.
- Сейчас надо мечом служить Аллаху.
   Но юного проповедника пока никто не брал. Хотя он был ловок и силен, ростом не вышел. Асланбек был выше его на целую голову. И статнее.
- Теперь ты слышишь? - спрашивал Асланбек друга, когда они очень редко оказывались на знакомом с детства склоне.
- Слышу, - говорил Салман, опустив голову.
   Он искренне не понимал, почему Асланбеку, который и Коран-то не читал, Аллах дал такой дар - слышать будущее, а ему, ему, часами усердно корпеющему над арабскими книгами и молящемуся - нет?!
- А что ты еще слышишь? - не выдержал Салман.
- Я не слышу. Я вижу. Сакли высотой с гору. Хотя нет... Слышу... Какой-то высокий свист...
   
   Однажды Салман ворвался в дом друга, как вихрь. Ему вообще были свойственны резкие, стремительные движения.
   Асланбек поднял на него спокойные глаза.
- Великий день! - как всегда немного по-книжному воскликнул Салман. - Собирайся. Нас берут в школу. А потом в отряд.
   
   Их провожал весь аул. Но Асланбек не видел никого вокруг себя. Даже мать и Кусаму. Он видел только горы. Теперь он увидит, что скрывает эта вершина. И вот эта... Он вспомнил, как ребенком ему казалось, что то, что он видит - статичная картина. Данная раз и навсегда. За этой горой ничего нет. Потому что ничего и не может быть. Много позже он мог бы сказать, что это -  задник, декорация к спектаклю, в котором он - главное действующее лицо. Но есть еще мать, вок стаг Рашид, весь аул, братья и сестры, Шамиль...
   А сейчас такое нетерпение охватило его, что он не хотел оставаться рядом с родными ни одной лишней минуты. Скорее... Скорее... Его детская мечта стояла на пороге своего осуществления... Мать и все остальные оценили его поведение, как желание идти в бой. Старики понимающе тихо переговаривались. Но никому не дано было понять, что творится в душе четырнадцатилетнего юноши...

    Он знал, предчувствовал, что разочаруется. Равнина - это просто скучная открытая поверхность, которая просматривается на многие километры. Зато родные горы смотрелись отсюда гораздо величественнее. «Что же за сакля размером с гору?» - словечко, такое странное чужеродное словечко просилось на язык, но никак не складывалось...
   Их провезли через разгромленный город. Еще издали они увидели густой черный дым, шапкой висевший над ним. Асланбеку и Салману сказали, что город был когда-то очень красивым. Руины. Выгоревшие остовы высоких зданий, как скелеты доисторических животных, смотрели мертвыми окнами... Пахло гарью и трупным смрадом от дохлых собак, лежащих вдоль дороги.
   Зачем их везли через город? Чтобы они воодушевились против гяуров? Асланбек ничего не понял. И не чувствовал ужаса и ненависти. Он просто с жадностью голодного поглощал новые горизонты, которые видел. Пожарища и руины, искореженный металл и какой-то особый запах опасности и смерти - каким бы страшным не был, был для него внове. Улицы- зловеще пусты. Не верилось, что тут вообще может быть кто-то живой. Асланбек, во всяком случае, думал, что кроме них никого в городе нет.
   Но им сказали, что вот тут рядом, на соседней улице, затаились гяуры. А их машина прошла прямо у них под носом.
   Салман бормотал молитву.
   Зачем их везли через город? Все равно приехали они в другой горный район.
   Место было заброшенное. Но когда-то здесь была какая-то жизнь. Вот только Асланбек не мог понять, кто тут жил. Стояли простые деревянные корпуса. Всего их было семь. В них были оборудованы казармы. Между корпусами было заасфальтировано небольшое поле. Посредине стоял высоченный десятиметровый шест. Небольшие круглые участки земли были ограничены бордюрчиками. На краю заасфальтированной площадки стоял небольшой постамент. На нем ничего не было. Вокруг валялись расстрелянные осколки белого мрамора. Но самое интересное Асланбек увидел, когда отодвинул доски, сваленные за самым дальним  корпусом. Там на простой приклеенной бумаге размером примерно метр на полтора были намалеваны дети. Они делали странный жест рукой, как будто готовясь защитится от удара, а шеи их змеей обвивали красные тряпки...
   День начинался рано. С шести утра, не позавтракав, они учили арабский язык, штудировали Коран. Мулла разъяснял им, как  правильно понять то, что там написано... Асланбек думал, что можно понять и иначе... Он смотрел на Салмана. Тот слушал, широко раскрыв глаза. Похоже, он все принимал, что внушал им мулла. «Значит, все хорошо», - подумал Асланбек. «Все правильно». Его только мучил вопрос: «Кто эти дети с рисунка?» Но, сам не зная почему, спросить на решался. Даже Салману ничего о них не сказал. Не зря же их запрятали! Временами его тянуло еще раз посмотреть на них. У них были счастливые, одинаковые, как у близнецов, лица. И еще Асланбеку все время казалось, что он их всех уже где-то видел... А иногда - даже ужас продирал по спине - ему чудилось, что он сам стоял вот так же и защищался согнутой рукой...
   Всего в семи корпусах их было около ста человек. Обучали их двадцать преподавателей. Для учителей арабский был родным языком. Правда, двое-трое были афганцами.
   Салман, как лучший ученик, уже знавший арабский, близко подружился с одним из преподавателей. И тот рассказал ему, что их школа - не единственная. Есть еще шесть таких. Разного назначения. И сказал, что за выдающиеся успехи в изучении ислама готов порекомендовать его в особую, самую элитную из этих школ, где готовят специально будующих духовных лидеров. Со временем он сможет стать выдающимся человеком. От его слова и фетвы будут зависеть судьбы многих и многих таких мусульман, как те, что учатся сейчас здесь.
   Салман отказался. Он подумал, что тогда наверняка разлучится с Асланбеком. Он сказал:
- Я всего лишь хочу постичь сущность Аллаха.
- Ну, это ты сможешь и здесь, - чуть презрительно усмехнулся учитель.
   Завтрака не было. В двенадцать был обед. После начиналось самое интересное. Их учили самим делать мины и бомбы. Учили, какая сила разрушения соответствует тому или иному заряду. Потом были обязательные стрельбы. Вот тут уж не было никого, равного Асланбеку.
- Снайпером будешь, - обещали ему учителя.
   Асланбек думал, что быть снайпером ему будет легче всего. Не убивать человека, а поражать цель.
   Ученики взбирались на крутые склоны гор, ориентировались на местности, делали огромные маршброски, выматывавшие все силы... Без воды и без еды. Во время одного такого броска двое учеников просто пали замертво, как загнанные лошади. Но никому за это не влетело. Рабочий момент. Юный Асланбек был неутомим. Учителя, многое видевшие, поражались его выдержке и силе. Он и Салман были самыми  молодыми  в отряде. Группы формировались по пять человек. В том же составе им предстояло и воевать. Чтобы оказаться в одной группе с другом, Салман сделал все, что мог. Ему это удалось. Друзья праздновали свою маленькую победу.
   К огромному их удивлению, в лагере были и женщины. У них была своя маленькая группа. Чем они занимались, никто не знал. На маршброски их, во всяком случае, не выводили.
   Асланбек старался запомнить все тонкости и хитрости, которым их учили. Он слушал очень внимательно, понимая, что в дальнейшем его жизнь и жизнь его друга может зависеть от того, запомнит ли он все или нет. Асланбек не вел тетради, как другие ученики. "Вы записываете, чтобы забыть", - говорил он. Салман был куда легкомысленнее. Если предмет его интересовал, он был внимателен, а если наводил скуку - никак не мог сосредоточится. Его мысли тогда были об Аллахе и о том, как можно приблизиться к праведности и угодности ему. Он должен понять, как мусульманин может стать достойным любви Аллаха! И вот однажды, когда Асланбек ловил каждое слово о том, как ориентироваться по звездам, Салман вдруг сказал:
- Я пришел сюда умереть. А ты?
- Что? - не понял Асланбек. - Подожди, интересно...
   Обучение стремительно двигалось к концу, а Асланбек так и не узнал, кто такие одинаковые дети, нарисованные на доске и спрятанные за дальним корпусом.
   Однажды всю школу выстроили на асфальтовой площадке. Кого-то ждали. И вот из-за поворота горной дороги показался черный "мерседес". За ним ехали другие дорогие машины. Они выглядели здесь столь же необычными гостями, как колонна бронетехники на современном Монмартре.
    Над каждой машиной развевался зеленый флаг с изображением оскалившегося волка.
     Из первого автомобиля вылез невысокий мужчина. Ростом он был не выше Салмана. Асланбек сразу понял, что этот мужчина и есть главный. Он сказал, когда иссякли все приветствия:
- Братья! - он покосился на нескольких женщин, стоящих за спинами учеников-мужчин. - Братья! У вас сегодня важный день - день, когда вы заканчиваете нашу школу. Кроме простых умений - стрелять, прятаться и ориентироваться в горах, вы узнали искусство подкупа, диверсий, распространения слухов в эфире, как сеять растерянность и страх, как убивать и умирать во имя Аллаха. Те, кто продал Аллаха, должен умереть. Убивайте их без жалости, как и тех собак, которые пришли захватить нашу землю. Захватывайте военных в заложники и убивайте.
   Лицо говорящего стало свирепым почти до отвратительности. Он сделал паузу. Асланбек слушал и вспоминал счастливых близнецов-детей. А если спросить у главного? Он-то должен знать. Но юноша промолчал.
- Ваша школа не предназначена для государственных дел, но в жизни бывает всякое... Если удастся попасть во властные структуры врага... делайте все, чтобы развалить их. Они коррумпированы, их спонсирует местная мафия... Так будьте главными в этих мафиях!
   Никогда не забывайте, что вы родились в горах - выше всех этих собак, ближе всех к Аллаху! Вершины наших гор - это джихад! Они смотрят сверху на собак, пришедших их покорить!
   Вы знаете, в каких районах их солдаты наиболее голодны - они всегда продадут вам оружие. Те, кому это дано, пусть стараются всячески распространить ислам. Детей можно брать и учить любых - даже неверных. А вот взрослых, решивших жить по законам шариата, проверяйте кровью... Чтобы не было им пути назад...
   Самые лучшие среди вас умрут. И умрут с радостью! Скорее Орга потечет в горы вверх, чем горец сдастся! Это наш ответ захватчикам! Это наша священная война за независимость! Аллах акбар!
- Аллах акбар! Аллах акбар! Аллах акбар!... - подхватила вся школа.
   Салман молчал. Перед глазами его как-будто стояло нечто. Асланбек шептал вместе со всеми, но не кричал, хотя рукой махал, как все. Ему почему-то трудно было махать. Как бывает во сне, когда хочешь убежать, а не можешь...
   Асланбек смотрел, как скалится на прощанье волк на удаляющемся за поворотом дороги флаге...
   До этого дня Асланбек не знал, кто они... А теперь... "Мы - волки", - думал он. "Волки задирают овец. Убийцы... Но осуждать нас в этом все равно, что осуждать волка, убивающего овцу..."
- Я понял! Я понял! - глаза Салмана горели. Он смотрел туда же.
   Асланбек повернулся к нему, чернея мрачными мыслями смерти...
- Что, брат?
   Но Салман молчал и лишь смотрел на него счастливыми, словно прозревшими  глазами.

      Четыре месяца они были в огне. Асланбек, как ему и обещали, стал снайпером. Салман - помощником гранатометчика. В их маневренной группе было всего пять человек. Тех же, с которыми они и учились.
      Первый их бой был очень удачным. Во-первых, враг оказался совершенно беспомощен перед ними. Вот как это произошло. Гяуры ехали на своей бронетехнике по городу, как на прогулке. Трепались и ржали, курили и мечтали о доме, глядя вдаль. Откуда взялась такая беспечность? Они и не подозревали, что из каждого окна, мимо которого они проезжают, на них смотрят глаза их смерти.
   Во-вторых, их было мало.
   Когда открыли огонь гранотометы, это было для гяуров полнейшей неожиданностью. Первым делом, по всем правилам военного искусства вывели из строя первую и последнюю бронемашину. Так что остальные оказались "запертыми". Солдаты валились с машин, как тараканы. И бежали, бросая свою технику. По ним открыли шквальный огонь.
     Асланбек тоже стрелял... Мимо. Да, их учили отступать, когда враг силен и стрелять в спины, когда он бежит. Все вокруг так и делали. Но Асланбеку казалось, что не такой должна быть борьба мужчин.
   В их отряде был один боец. Его звали Занди. Большинство считало его сумасшедшим. Может, так и было. Все знали - он ничего не боится. Ему поручали самую рискованную "работу". Но всего лучше он был в прямом бою. Занди мог встать в полный рост там, где другие боялись поднять голову. Он убивал умело и с удовольствием. Каждый убитый им превращался в палочку в его записной книжке. Они выстраивались в ряд, подобно трудодням, как их раньше отмечали в колхозах. Когда мог добраться до трупа, он всегда смотрел в лицо убитому. Возможно, пытался кого-то узнать в них. Он единственный горевал, когда бой заканчивался. Ему все было мало. Он никогда не уставал. Иногда Асланбеку казалось, что Занди сам ищет смерти. Но она не брала его.
   В том первом бою погибли почти все гяуры, оказавшиеся в ловушке. На самом деле ловушка была гораздо больше, чем можно было охватить взглядом. Это Асланбек и Салман видели только эту колонну. Говорили же, что кольцо окружения занимает чуть не полгорода.
   Потом отряд поздравлял их командир. Асланбек с интересом вглядывался в его суровое лицо. Борода была короткой, аккуратной. Глаза холодные. В отличие от командиров других отрядов, его уже признали имамом. Салман мечтал поговорить с ним, чтобы проникнуться его мудростью. В отличие от Асланбека. Юноша смотрел на своего командира и не чувствовал в нем ничего, что напоминало бы ему вок стага Рашида. Салман не понимал его равнодушия к их лидеру.
   Отвоеванная территория теперь была их. Целиком и полностью. Враги даже не могли забрать своих мертвых. В назидание и с целью устрашения трупы и еще живых, но раненных солдат распинали в рамах окон. Живые умирали мучительной смертью, мертвым было все равно. Это называлось "сделать Христа".

   Потом были еще бои. Но особенно запомнился Асланбеку один случай. Их отряды и войска гяуров стояли близко друг напротив друга. Каждая сторона знала, где находится другая, но обстрел не начинала, ожидая такого шага от противника. В то же время любой неосторожный поступок привел бы в действие пружину смерти.
   И вдруг все увидели мужика. Он был в стельку пьян. Шел, качаясь, по руинам улицы и весело горланил во всю глотку: "Ландыши, ландыши, светла-а-ва  ма-а-я  п-п-пррриве-ет! Ландыши, ландыши - бе-е-елый букет!"
   Асланбек думал, что кто-нибудь его подстрелит. Или он подорвется на мине. И тогда - все. Сразу грохнут орудия. У него даже в ушах начало звенеть от волнения. Но все смотрели на пьяного, смотрели в страшном напряжении...
   А он себе шел и шел.
   Асланбек краем глаза увидел, как Занди чуть дернул автомат. Ему хотелось убить. Но он почему-то не выстрелил.
   Мужик мутным взглядом обвел "пустынную" улицу. И вдруг крикнул:
- Я к себе ДОМОЙ иду! Не смотрите на меня... так.
   Через два дома он сел на груду бетона, бывшую когда-то порожками дома. И заплакал пьяными слезами.

    Первый раз убил человека Асланбек только в горах, куда их перебросили после боев в городе. Они устроили засаду. В самом узком месте ущелья. Было известно, что здесь пройдет почти безоружная колонна обыкновенных "уазиков", груженая собаками, как называли они милицию. Каким образом это стало известно - неясно. Но говорили, что продал товарищей кто-то из своих. За такие вещи предателям выплачивали большую мзду.
   Они упаковали в полотно дороги самодельную трубу, заглушенную и наполненную горючей смесью.
   Ждали долго. Надвигались холода. Горы серели травой и пылью. Ветер гулял по склонам, заглядывал в щели их курток, продувал обернутые тряпками головы. Земля была холодной. Асланбек устал ждать. Хотя он и был закален, но на таком ветру не хочется ни о чем думать. Вокруг все тоже приуныли. Салман совершил намаз, на ледяном ветру утерев лицо и руки водой, и прочитал молитву. Асланбек с тоской подумал, что теперь придется делиться с другом драгоценными каплями.
   Когда показалась колонна машин, сердце подскочило в груди Асланбека. Он мгновенно забыл о холоде. Он и сам не знал, почему оно так бешенно билось. В первом бою он не испытывал такого волнения. Какое-то томительное предчувствие сжало желудок. Хотелось проснуться в своей постели в родном ауле. И чтобы слышать, как мама печет лепешки... Но ему не удавалось... Он только слышал что-то похожее на "тик-так", идущее из самого нутра... Ветер резал глаза. С самого начала все пошло не так, как было задумано. Первая машина не подорвалась, не загородила проезд остальным. Начали обстрел. В первой машине вырубили сразу двоих. Но оставшиеся ловко вывалились из машины и открыли ответный огонь, прячась и увертываясь. Их обогнали три машины, шедшие следом. И оторвались, пыля дорогой. Но потом вернулись. Чтобы помочь своим. Отстреливающиеся кричали им, чтобы они уходили. И ругались матом.
   Неожиданно Асланбеку обожгло левое плечо. Ранен. Боль была не больше, чем от отцовского хлыста. Но почему-то такая же обидная. Он прицелился и выстрелил. И еще. И еще. Каждый его выстрел уносил к праотцам одного гяура. Асланбек почувствовал бешенный азарт, как тогда, в детстве, когда он метал камни в диких собак, напавших на него. И шептал: "Собаки..." Вдруг издалека, словно из-под земли, он услышал приказ: "Отходим!" Но двинуться с места не мог. Он помнил, чему их учили: раненный ползет на боку. Остальные - способом "червяк". Но уйти не мог не из-за боли. Азарт держал его крепче. Он убивал и не мог остановиться. И как это когда-то он не мог перерезать барану горло? Просто смешно. Теперь отец должен быть им доволен. Еще один! Еще!
   Асланбек не помнил, как отчаянно брыкался, когда Салман за ноги тянул его в укрытие. Потому что другу пришлось хорошенько заехать ему, чтобы прекратить это. Не помнил, как тот вливал ему в рот воду.
   Оставшиеся в живых милиционеры скрылись на одной машине, бросив убитых.
   Они не знали, что остался еще один боец. Он был ранен. Очнувшись, начал бешенно отстреливаться. Никак не удавалось его ни обойти, ни обхитрить. Стоял парень насмерть. Ему кричали: "Сдавайся! Молодец! Мы тебя не тронем! Отпустим к своим!" Теряя силы, он крикнул: "Хорошо!" И затих. К нему подошли двое из отряда Асланбека. Подпустив их, парень подорвался. Когда бросились на выручку, увидели, что эти двое мертвы.
- Вот собака! - процедил один из подошедших.
- Это не собака. Разве не видишь? Это гоблин.
   На клочках куртки подорвавшегося парня были десантские нашивки.
   Гоблины - так называли десантников боевики.

   Когда Асланбек очнулся, ему что-то положили в рот.
- Тебе будет легче, - объяснили. - Жаль, шприцов нет.
   И в самом деле через несколько минут боль ушла, и вместо свирепой злости снизошло умиротворение. Он смотрел на те же пустынные холодные горы - и видел теперь, что они прекрасны. Как когда-то в детстве. Вместо ледяного ветра его теперь овевал летний ветерок, ласкавший щеки. Тело было воздушно-легким, покоившимся на пуховой земле. Асланбек прислушался: откуда этот странный звук, похожий на тиканье часов? Но страх еще не мог вползти в его душу - слишком ярким и нежным, счастливым и необычайным был пока мир. Он знал: даже если бы он сейчас смотрел в глухую стену, она казалась бы ему прекрасной, и он был бы все равно счастлив. Вот только тяжесть в плече. Его покалывает, как-будто отлежал руку.
   Бывает же такое - ему вдруг почудилось, что он уже видел то, что сейчас с ним происходит. Может, это было во сне? Или он предвидел все? Как лежит сейчас, как ветер тикает в горах...
- Салман, ты слышишь... словно "тик-так... тик-так"...?
   Друг отрицательно помотал головой.
- Это наркотик, - сказал он.
   Асланбеку хотелось открыть глаза, хотя они были открыты. А если открыть их пошире - увидит он тогда что-нибудь еще?
   И он увидел. Высокая, резная, дубовая дверь. Тяжелые шторы. Он лежит. Полутьма. Тусклый оранжевый свет падает откуда-то сзади... Из угла, от какого-то ящика слышится "тик-так". И вдруг скрипучие створки двери распахиваются... А там - ничего. Небо, солнце  и головокружительная высота распахнутого трапа летящего самолета. И смертельная слабость страха в ногах.
- Ты куда?!!! - его кто-то схватил за рукав. Это был парень из их отряда.
   Асланбек взвыл от боли. И сразу понял, что стоит у обрыва горы и смотрит вниз.
   Прибежал Салман.
- Пойдем, ляжем, - уговаривая, он тянул друга прочь от пропасти.
   Асланбек почувствовал, что срывается с самолета...
   Он упал на руки друга без сознания.

   Асланбек поправился не сразу. Но от наркотиков всегда отказывался.
    Бывали страшные моменты, когда людей можно было поднять в атаку только дозой.
    Они долго держали оборону одного аула.  Их укрытия были сделаны очень надежно - в несколько накатов бревен. К тому же они не возвышались над землей и были тщательно замаскированы. Каждая сакля стала крепостью с бетонными подвалами. Но, несмотря ни на что, у некоторых нервы не выдерживали обстрелов и ежеминутной опасности смерти. Они просто вставали в полный рост. И быстро получали пулю милосердия.
   Салман стал молиться еще чаще, чем обычно. Бормотал что-то в нос даже тогда, когда стрелял. Асланбек знал, что только вера поддерживает его. Так же, как некоторых поддерживает доза.
   А потом они выходили из плотного кольца окружения. Было две возможности - либо прорываться боем, теряя много людей, либо  использовать хитрости - но сколько так можно вывести? В конце концов их командир остановился на первом варианте. Их с Салманом разделили - впервые с их детского знакомства в бою с дикими собаками. Командир чувствовал, что Асланбек недолюбливает его. Салман же смотрел ему в рот. Салмана он взял с собой. Как и других самых верных людей. Это был приказ. Остальные должны были их прикрывать, а потом разделиться на отряды и прорываться самостоятельно. Одним словом, выбирайся кто как может.
   Если бы во главе отряда не тащили ценного заложника, еще неизвестно, удалось ли бы отряду командира выйти из окружения. Но, как только заложника отпустили, отряд словно растворился в буковом лесу. Дома каждое дерево - щит. И каждый куст- крыша.
   Прикрывая уходящий отряд, Асланбек старался думать, что защищает единственного друга, а не спасает жизнь имама-командира.
   Оставшиеся понимали, что не сегодня-завтра за них возьмутся, пойдут на штурм аула. Об этом говорили и кое-какие штрихи в поведении осаждающих. Все понимали - пощады не будет. Справиться с ними теперь куда проще.
   С наступлением темноты несколько мелких групп попытались уйти трудными горными тропками, начинавшимися у самого аула. Асланбек прекрасно лазил, но с ними не пошел. У Асланбека неожиданно созрел свой план спасения. Сделал он правильно, потому что другой путь давно был просчитан врагами. Горцев ждала засада. Несколько человек прорвались, остальные были убиты.
   Серело рассветное небо. Жители попрятались в подвалы. Стоны, молитвы, проклятия, детский плач. Они лучше всех понимали, что ждет их не позже, чем через час.
   Десятилетний мальчик гнал уцелевшее стадо подальше. Его пропустили. Мальчишка прекрасно знал, как заминировано поле вокруг аула. И старательно продвигался вперед. Минирование было очень надежным, двухэтажным. Найдут мину - разминируют. Но подорвутся все равно, потому что под верхней миной - еще одна... Но не только он знал, как идти через мины.
   Это знала одна овца в его стаде. Она была не совсем обычная. Это был Асланбек.
 
   Прошло немало дней, пока измученный Асланбек, питавшийся буквально подножным кормом, наконец догнал ушедший далеко отряд.
   Салман встретил его восторженно, обнял. Остальные тоже радовались его спасению. Даже угрюмый Занди буркнул ему что-то приветственное, что было совсем на него непохоже.

  ....  И вдруг Асланбек «увидел» Занди лежащим на дне ущелья. И сразу же вслед за этим «оказался» на месте лежащего Занди и смотрел теперь вверх. Там стояли его товарищи и совещались, как им теперь достать тело друга...

   Спустя год, когда будет заключено большое перемирие, которое будет означать не мир и не войну, Занди покончит с собой, бросившись в ущелье. То ли станет невозможным убивать, то ли наконец увидит мертвым то лицо, которое ищет?

   Когда у истощенного отряда, вырвавшегося из окружения,  был привал, двое друзей сидели немного в сторонке от остальных. И вдруг Салман сказал:
- Мы с тобой уйдем из отряда.
   Асланбек удивился и молчал, ожидая объяснений.
- Я наконец поговорил с командиром, - продолжал Салман.
- А-а-а...
- Набрался его мудрости.... Он даже Коран не читал. Он не имам! Я не знаю, кто его им сделал... Зато вот смотри, что он мне дал.
   Салман протянул другу книгу.
- Фа-в-зан, - прочитал по слогам Асланбек.
- «Книга единобожия». Ваххабитская, - объяснил Салман. - Примитив. Только для тех, кто не читал ничего больше. Я готов умереть, но не надо считать меня тупицей!
- Понятно... А почему уходим-то?
   Салман посмотрел на друга свирепо.
- Вот потому и уходим!
- А куда?
- В шахиды. Ты со мной?

   Большой ГОРОД ошеломил Асланбека. Шум. Машины, машины, машины... Суетливые богато одетые люди, никогда не смотрящие в глаза встречным...   Асланбеку иногда казалось, что вот так идя по улице он однажды встретит самого себя - так много здесь было людей. И еще ему так казалось потому, что все чаще и чаще какой-нибудь дом, кусочек асфальта, грохот трамвая заставляли колотиться его сердце - таким знакомым это казалось, уже виденным однажды. Он ловил себя на мысли, что знает: за этим поворотом улицы будет красная церковь, или булочная, или снова развилка...
   Салман откровенно не понимал, почему Асланбек мог часами ходить по улицам. Утверждал, что это ненужный риск. Но каждый день Асланбек снова уходил. Их с Салманом красиво приодели. В карманах были документы. В полном порядке.
   В Большой ГОРОД они ехали на нескольких машинах. Их меняли четыре-пять раз. Но это была не их забота. Наконец, в каком-то городишке, не доезжая Большого ГОРОДА, их пересадили в обыкновенный рейсовый автобус. Он без труда преодолел пост. На него и не смотрели. Останавливали машины с чужими номерами. А в этом автобусе люди ехали на работу.
   Однажды Салман просто встал перед дверью, не выпуская друга.
- Давай поговорим, - сказал.
  Они сели. Помолчали, как когда-то в детстве. Асланбек закрыл глаза и представил, что они сидят на его любимом склоне. Вокруг горы... «Как там мама?»  Он открыл глаза.
- Да, мы не дома, - прочел его мысли Салман. - Не понимаю, что тебе тут-то нравится? Вонючий ГОРОД. Ты хоть понимаешь, что из-за всех этих неверных, нечистых, на которых ты глазеешь, наши умирают?! Ты понимаешь?!!!
- А мне везде нравится, - спокойно сказал Асланбек.
   И пошел одеваться. Салман бросился за ним. Так и шли они по улицам. Рядом и молча. Вдруг Салман остановил Асланбека. Они стояли напротив богатой витрины французской моды. Стекла были высоки и прозрачны, как ручей в горах.
- Посмотри на себя. Разве ты похож на них?!
   Асланбек взглянул. Он не привык смотреться в зеркало. От детской чистоты и округлости черт ничего не осталось. Крупный нос расширялся к ноздрям. Выступающие скулы окружали диковатые, смотрящие исподлобья волчьи глаза. Только губы остались большими, полными. Светлые волосы, так странно оттеняющие черноту глаз, коротко острижены. Борода и усы все никак не могли пробиться на шестнадцатилетнем лице.
   Асланбек смотрел в глаза отражения и не узнавал в себе того мальчишку, который плакал от жалости к зарезанной овце, лежа на склоне...
   И вдруг мороз пробежал по спине Асланбека. Из-за спины выглядывало лицо мужчины. В то же время он точно знал, что там никого нет. Но все равно оглянулся. Они с Салманом стояли напротив витрины одни.
- Что? - Салман тоже оглянулся.
- Ничего, - Асланбек снова посмотрел в стекло и увидел в нем отражение мужчины. Лицо его было каким-то серым и настолько стандартным, что именно это и казалось в нем странным.
   «Похож на тех детей с картинки», - мелькнуло в голове Асланбека. Взгляд блеклых глаз тоже был холодным и с дичинкой, волчьим, как и у Асланбека. Но посторонний человек, не заметив волчьего взгляда, лишь сказал бы, что на лице незнакомца застыло выражение печального Пьеро.
    Лицо разглядывало его, Асланбека, с таким же любопытством, как и он - его. И вдруг Асланбек увидел что-то общее у них обоих в глазах. «А мы похожи», - подумал он.
    Вдруг ужас, как бывает только в самых кошмарных снах, охватил его:
- Это Я!
- Конечно, ты! - рассмеялся Салман.
   Асланбек бросился бежать. Друг нагнал его.
- Что с тобой? - спросил он.
   Асланбек, тяжело дыша от волнения, сел на бордюр лицом к дороге, по которой устремлялись вдаль богатые машины с равнодушными хозяевами внутри.
- Я вот думаю, - сказал он. - Сколько я должен убить, чтобы смыть кровь отца и брата? Уже достаточно или еще нет?
- Спроси об этом своего отца, - сказал Салман.
   Асланбек закрыл лицо руками и представил:
их аул... горы... он возвращается, гоня стадо домой... сил совсем нет... темнеет в глазах... Шамиль стоит над ним, умирающим от жажды, и считает овец...
- Он требует моей смерти, - наконец сказал он.
- Аллах акбар. Старших надо уважать. Так умрем! - глаза Салмана смотрели на Асланбека с воодушевлением, которого тот совсем не чувствовал...
   
   Асланбек знал, что их в ГОРОДЕ много, но никогда не видел больше пяти человек, включая их с Салманом, одновременно.
  Готовилось нечто важное.
   Во-первых, к ним несколько раз приходил мулла и читал из Корана. Он дал им фетву - благословение и отпущение всех грехов.
   Во-вторых, по карте им объяснили, как будет проходить операция. Точнее, целый каскад операций. Все участвующие должны быть готовы умереть за веру. Им объяснили, что они идут на смерть.
   Асланбек эти последние дни жил словно в тумане. Из головы не выходило то лицо в витрине. Больше всего на свете ему бы хотелось еще раз увидеть горы.
  «Отец! Ты отобрал у меня детство. Всю юность я воевал. Теперь ты требуешь моей смерти! Зачем? Я же много убил! Я не хочу умирать!»
   Салман же напротив, казалось, никогда не был так счастлив. Он весь светился изнутри. В глазах не было блеска, но Асланбек видел - только теперь он дышит полной грудью. И вспомнил, что это же ощущение - полноты жизни - сам испытывает лишь тогда, когда видит новые места и новые лица. Новые города - пусть даже руины, новые лица - пусть даже неверных.
- Ты боишься смерти? - спросил Салман друга, видя его подавленное состояние.
- Нет.
- Тогда почему я не вижу твоего счастья?
- Я еще не видел сакли высотой с гору...
- Разве в этом счастье?! Помнишь, ты рассказывал мне, как отец оставил тебя в горах без воды?... Преодолеть себя - это и значит быть счастливым. Вот так хорошо мне сейчас. Близится мой праздник! Я понял, для чего родился!
- Салман... Не надо...
- Ты думаешь, я не боюсь? Я боюсь! Но я счастлив... Я сам попросил. Я подорвусь первым. До основной операции.

   Веселый ряженный клоун выдавал каждому ребенку у выхода из красно-желтой закусочной по желтому шарику.
   Внутри больших стекол люди жевали, болтали, стояли у стойки, забирая еду.
   Поздняя весна разнеживающим теплом пробивала стекла, делая обстановку внутри еще более неспешной и ленивой.
   Никто из этих сытых благополучных овец и подумать не мог, что волчьи глаза уже смотрят на них...
   ...Салман весь был обвязан взрывчаткой. Асланбек находился в группе обеспечения. Он и еще один снайпер должны были прикрыть проход Салмана в закусочную.
   Асланбек ничего не видел вокруг себя, кроме спины друга. И вдруг бросился, догнал, нарушив все правила, схватил, начал трясти:
- Салман! Салман! Не надо!!!
   Тот его оттолкнул:
- Не стой между мной и Аллахом!
   На них стали оглядываться прохожие.
   Снайпер из группы прикрытия взял Асланбека на мушку.
- Ты ничего не понимаешь! - почти кричал Салман. - Может, тебе и дано... слышать.... Но ты глупый!!! Ты не дорос до меня!!! Я хочу слиться с Аллахом!!!
   Своей мольбой Асланбек в последний раз помог другу. Помог сделать последний шаг.
   Салман оттолкнул его. Быстро вбежал в закусочную. В последнюю секунду перед тем, как выдернуть чеку, Салман замер. Он хотел убежать. Мощный инстинкт подавил разум. Но борьба жизни была недолгой.
   Посетители закусочной в панике повскакали с мест. Кто-то завизжал. Они все успели понять, что их ждет.
   По лицу Асланбека катились огромные слезы. Он стоял, не шелохнувшись.
   Раздался взрыв. Он ослепил Асланбека. Он не видел, как разлетались огромные стекла и камни. Он видел другие камни - которые летели в собак, напавших на него на склоне... Кидал их маленький отчаяно храбрый Салман. Асланбек не слышал, как кричали люди. Он слышал только слова друга: «Не стой между мной и Аллахом!»
   Очнулся в подъезде соседнего дома. Над ним стоял его товарищ по группе прикрытия.
- Я ничего не скажу, - сказал он. - Вы из одного аула?
- Дотах...
   Асланбек прикрыл глаза. Поднялся. Спрятались в квартире этого же подъезда, которая была заранее снята и из которой снайпер наблюдал за происходящим. Едва успели закрыть дверь, как на лестнице послышались тяжелые шаги милиции. Прочесывали всю близлежащую территорию.
- Ты должен это видеть, - сказал снайпер Асланбеку.
   Тот подошел к окну. Осторожно выглянул. Крик, паника стояли невообразимые. Уже собралась толпа зевак. Они были похожи на перепуганное стадо. Их разгоняла милиция.
   По асфальту веревочкой вилась темно-красная струйка.
- Как бараны, - сказал Асланбек.
   Он вдруг увидел себя маленьким. Курбан-байрам. Барану режут горло. Такая же струйка течет в пыли.
- Твой дотах на небесах, - сказал снайпер.
   Простой мужской обычай горца- умирать рано.

   Ему дали в руки билет. И сказали, что он должен пойти в этот театр, чтобы изучить воочию все ходы и выходы.
   Он шел в толпе. Веселые праздные люди.
    «Стадо овец», - с ненавистью думал Асланбек. Он один волк среди них. Но никто об этом не знает. Сознание этой тайны словно возвышало его, делало могущественным и сильным. «Никто не знает, зачем он здесь...»
   Но когда на сцену вышли артисты, он забыл обо всем на свете. Эти люди жили здесь, при всех. Он то краснел, то тяжело дышал. Они так запросто выдавали все свои самые сокровенные чувства! А все это партерное стадо смотрело во все глаза, не отрываясь. Срам какой-то! Временами Асланбек просто не знал, куда ему девать глаза. Он забыл, что должен выйти и все внимательно обследовать. Жизнь на сцене пригвоздила его к креслу. Ему было стыдно за них, но оторваться и уйти он не мог. Когда же стало ясно, что главная героиня идет прямо в лапы к злодею, не подозревая о том, что он за человек, Асланбек не выдержал. Он вскочил и на весь зал крикнул ей:
- Не ходи! Он мразь!
   В зале послышались смешки. Кто-то откровенно захохотал. И все смотрели на него. Героиня же, словно не слыша предупреждения, продолжала в том же духе. Асланбек сел.

   Взрывчатка туго охватывает пояс. Она не тяжелая, но ощущается, как  камень на шее.
   В театр они зашли спокойно. У входа дремала бабушка-билетерша. Гулкие пустынные коридоры отразили их поступь. Асланбек шел и думал:
«Вход. Выхода уже не будет. Ступеньки. По ним я уже никогда не спущусь. Каждый мой шаг - уже последний. И обратно по этому коридору не пройдусь.»
   Их людей было много. Асланбек шел замыкающим. Он разбудил билетершу.
- Шла бы ты, мать, домой. Ночь уже, - соврал он.
   Бабуля встрепенулась. Непонимающими глазами проводила исчезающий хвост колонны одинаково одетых мужчин. И засобиралась домой.
   Они прошли мимо огромных зеркал, в которые совсем недавно смотрелись, прихорашиваясь, завзятые театралки. Но Асланбек не смотрел в сторону волшебного стекла - боялся, что вновь увидит вместо своего лица серое лицо незнакомца.
  И еще, как когда-то, когда они ждали колонну машин в горах, он услышал в мозгу леденящее тиканье. Ладно бы еще, взрывчатка была поставлена на таймер. Так нет.
   «Интересно, кто сегодня живет на сцене? Я уже не увижу.»
   А потом с ним стали происходить странные вещи. Провалы в памяти. Он помнил коридор, фойе перед заветной дверью, за которой слышались взрывы смеха, аплодисменты и музыка. Но как входил в эту дверь - не видел. Он знал точно - так страшно ему еще никогда в жизни не было. Сердце тяжелым молотом билось где-то в затылке. В глазах темнело. Ему казалось: еще чуть-чуть - и он умрет безо всякой взрывчатки. Так кровь давила в затылок.
   Дальше помнил себя уже внутри. Оцепенение, потом ужас на лицах. Их автоматы. Приказы. Кто-то вжался в кресло, кто-то пригнулся, стремясь спрятаться за чужие спины.
   Сбившееся в кучу стадо.
   Женщины голосили. Одна в панике пыталась убежать. Ее застрелили. Асланбек подумал, что точно так же они вставали в полный рост, чтобы их убили. Когда не выдерживали нервы.
   Кровь. Бараны. Асланбек вспомнил свое стадо. Курбан-байрам. Чем эта женщина отличается от того барана? Ничем. Он смотрел на нее. Ему не было ни жалко, ни противно, как в детстве. Он - волк. Волк задирает овец. В этом его предназначение.
   Потом был опять провал. Вновь увидел себя в какой-то небольшой комнате. Сразу двое его товарищей вводили себе наркотик. Асланбек услышал выстрелы. Здание обстреливали. Потом грохот. Очевидно, упало что-то массивное. Он вышел из комнаты и пошел по коридорам. Многие стекла были выбиты, и летний ветерок приятно освежал его. Осторожно выглянул. Они в кольце... Пожал плечами: «Что ж, мы здесь как раз ради того, чтобы вы там стояли...»
   Проклятое тиканье так и лезло в уши. Он просто не знал, как от него избавиться. Асланбек не понимал, как это могло быть, но он видел себя как бы сверху: маленькой точкой в четырехмерном прозрачном макете большого здания... Компьютерная картинка кружится на экране, поворачивается... Он в капкане... Он в ловушке... Куда ни пойди - выхода нет.
   Снова провал. Вот он смотрит с самого верхнего этажа. Отсюда не уйти. Единственный путь - в небеса. Тик-так, тик-так...
   Стадо обреченных овец воет в партере. Он стоит и ждет. Чего ждет? Еще минута, еще... Провал.

   .... Он в каком-то богатом доме. Ничего подобного он в жизни не видел. Мраморная лестница. Роскошь неброского удобства. Теплый пол. Ланьи глаза какой-то девушки. Может, он уже подорвался? И теперь гурии ухаживают за ним? Он смотрит на нее  и только по жестам понимает, что она предлагает ему напитки. Он пересохшими от волнения губами отказывается. Поднимается по лестнице. Его обнимает какой-то парень. Его ровестник. Усаживает на что-то обволакивающе мягкое. И начинает, смеясь, что-то рассказывать. К своему удивлению, Асланбек понимает, о чем речь. Словно он все знает о жизни этого симпатичного холеного парня.
- Знаешь, я хотел бы кое-чем поделиться с тобой, - говорит парень. - Эта политика - такая грязь. Деньги, деньги... Каждая жизнь сколько-то стоит... Только у каждого - по-разному...
- Жизнь ничего не стоит, - возразил Асланбек.
- Шутишь... Я тебе могу назвать конкретные суммы.
   В комнату вошел папа холеного парня. Асланбек похолодел. ЭТО ЛИЦО ОН ВИДЕЛ В ВИТРИНЕ ЗА СВОЕЙ СПИНОЙ. Безликая серая маска. Папа парня безразлично-вежливо кивнул ему. И ушел. Парень, не замечая состояния Асланбека, продолжал:
- Так что война, которая тебя так интересует, никогда не кончится. Тут большая политика. Вот слушай, В ЧЕМ ТУТ ДЕЛО...

   Тик-так, тик-так... Асланбек бежал, тяжело дыша. Снова тупик. Снова автоматы, направленные на него, прямо на него, в самое сердце... Асланбек часто думал, что же понял тогда Салман, когда они вместе смотрели на зеленый флаг с оскалившимся волком над уезжающим «Мерседесом»? Он сам тогда понял, что его ждет смерть... Салман же был счастлив.
   Перепуганные люди. Сжавшиеся, безропотные овцы. Асланбек смотрел на них, и смутная догадка начинала брезжить на дне сознания. Все, что они хотят - выйти отсюда. Все, что хочет он - тоже выйти. Они должны были отсмеяться, отаплодировать и разойтись по своим теплым хлевам. А завтра новые овечки-театралки вертелись бы перед большими зеркалами в главном фойе. И вдруг он ПОНЯЛ.
   Он - не волк. Он - такая же овца, как и все эти нечистые. Только он сам выбрал свою судьбу, а они хотели развлечься... В конечном счете, он-то развлекся. Но спектакль затянулся. Он - маленький герой третьего плана в гигантской пьесе ужасов. Скоро его кровь сольется с кровью других баранов. Его обманули. Неужели все это зря?! Отец, Салман... «Дада! Я не хочу умирать!» Тик-так...
   Асланбек вспомнил свой трюк с овцами. Как вышел из окружения. Все, что надо - прикинуться овцой. Тогда спасешься. Он пошел по рядам. Люди шарахались от него, провожая его автомат косыми взглядами. Они старались еще больше вжаться в кресло, стать как можно незаметнее. И старались не смотреть ему в глаза. Он же, напротив, вглядывался в каждое лицо. Нашел! Асланбек показал автоматом, чтобы сидящий парень встал. Вздох ужаса прошелестел рядом. Молодой человек повиновался. Он был чуть старше Асланбека, но похож на него ростом и даже лицом. Асланбек вывел его в коридор.
   Освободившееся место сиротливо бардовело бархатом. «Вот оно, началось», - думал каждый сидящий, провожая взглядом конвоируемого под дулом автомата молодого человека. И все ждали выстрела.
   В это время Асланбек уже натягивал чужой пиджак. А молодой человек - его защитную спецовку. Он не хотел одевать, но Асланбек его заставил.
   И вдруг он услышал из-за дверей крики своих. Что-то происходило. В глазах потемнело. Дыхание остановилось где-то высоко в горле. Может ли быть что-нибудь хуже этой минуты? Тик-так... Последние секунды. «Конец». Дрожащие пальцы схватили чеку... Выхода нет. Вот бы унестись сейчас в небо на быстром самолете...

   ....Асланбек никак не мог открыть сонные глаза. Уши закладывало. Поэтому все звуки казались принесенными ветром издалека. Но главный звук - высокий, свистящий. Когда же он его слышал? В детстве, в горах. Асланбек сглотнул. Стало немного легче. Кресла, кресла, кресла... И чьи-то затылки в три ряда. Что это? Он огляделся. Рядом справа сидела пожилая холеная дама. Она тоже посмотрела на него. Очень высокомерно. И отвернулась. Карманного размера собачка, дрожащая на ее руках, с любопытством к нему принюхивалась. Слева было овальное окошечко. Он выглянул. Кровь моментально ударила в затылок. Такой высоты нет в горах. Асланбек вспомнил, что уже видел такую высь - в наркотическом бреду после ранения, когда он чуть не прыгнул с горы...
   Далеко внизу было солнце. Под ним - перистые облака. Закругленный лик Земли. В невообразимой дали внизу - сплошная синева.
- Что это? - спросил он высокомерную даму.
- Оушн. Этлэнтик оушн, - был ее ответ.
   Асланбек вспомнил свое последнее желание - улететь на самолете. Он понял: Аллах выполняет желания своих погибших детей.
   «Интересно, а эта пожилая дама - кто она? Не может быть, чтобы она верила в Аллаха. Хотя, кто знает?»
   Асланбек ощупал себя. Спецовки не было. Чужой пиджак. «Ах, да», - вспомнил он. Отцовский базалай, тот самый, которым он так и не смог зарезать ни одну овцу, он забыл в спецовке. В карманах были документы.
   «Новофастовский Олег Витальевич», - прочел он пропуск в Останкино. «Журналист».
   Вгляделся в фотографию очень похожего на него парня.
   Там же был паспорт и авиабилет. На нем иностранными буквами было что-то написано. Но Асланбек ничего не понял. Хотел было спросить пожилую даму, но передумал: «Она противная. Снова скажет какую-нибудь тарабарщину.»
   К ним приблизилась девушка. Юная и стройная. Затянутая в синиий узкий пиджак и короткую синюю юбку. Она поставила перед Асланбеком разные вкусные яства и напитки. Только почему она не была нагая? Вот этого Асланбек не понимал. Если Аллах исполнил его последнее желание и ему предстоит теперь ВЕЧНО лететь так, его должны обслуживать нагие гурии! Юная красавица улыбнулась ему. Ему показалась, что она так улыбнулась только ему. Интимно и ласково. И еще она чем-то напомнила ему Кусаму. Черные брови и игривые глаза.
   Подумать только: ВЕЧНО лететь в небе на сверкающем белом самолете!
   Вдруг Асланбек понял, что происходит что-то неладное. «Тик-так...» - застучало противно в мозгу.
   Он уже привык, что для него это - верный признак надвигающейся опасности, кошмара.
   В следующее мгновение он уже видел синюю гурию в руках какого-то араба. Он схватил ее поперек нежной шеи и приставил к виску пистолет. Короткая юбка задралась до немыслимых высот.
-Азрак мудифа назафа даман! - выкрикнул террорист. 
- Сэриэ!!! Квикли! Вит-вит!*
   Он дернул ее и потащил в сторону кабины пилотов.
   Асланбек полз по проходу. Способом «червяк», сжимая пластиковый нож и кожаный ремень в руках. Ему удалось приблизиться незаметно. Ловкий бросок - и ремень обвил ногу террориста. И сразу рывок - араб упал.
   Синяя гурия с криком бросилась прочь.
   Араб даже не выстрелил. Асланбек как кошка прыгнул на него. Еще секунда - и пистолет принадлежал ему. Араб ругался по-английски и по-своему:
- Фак ю, фак! Рахыс мутэсиха эджнаби!*
«Пристегните ремни!» - высветилось на табло. Асланбек затягивал ремень вокруг запястья террориста. Тот выл и ругался. И вдруг Асланбек услышал аплодисменты. Перевернул араба. Рванул молнию куртки. Так он и думал! Пояс взрывчатки.
   Араб что-то зло шипел, пока он отстегивал его. Тихо-тихо, аккуратно. Что-что, а уроки по минированию и изготовлению бомб Асланбек слушал очень внимательно. Вынул детонатор. Показал арабу. Тот отвернулся.
   Асланбек шел по проходу. Пассажиры смотрели на него во все глаза. И хлопали. Пистолет араба приятно тяжелел на поясе. Неужели он будет воевать ВЕЧНО, даже здесь? Высокомерная пожилая дама поспешно, как девочка, вскочила перед ним. Он сел. Выглянул в иллюминатор.
   Синь кончалась послушной, тихой кромкой. Высоченная гора в виде женщины с поднятым к небу мороженным смотрела в сторону океана. Лес гор-домов.
   «Небоскребы!» - вдруг вспомнил Асланбек странное словечко. «Это небоскребы!»
   Он вздохнул. «Наконец-то!» Он всегда знал, что увидит-таки их. Уши снова заложило. Высокий свист.
   Самолет лег на курс в поворот. Тик-так... Небоскребы наклонились...

   Тик-так... ОН открыл глаза. Где ОН? Оранжевый свет падает откуда-то сзади. Повернулся. Ночник. ОН лежит в широкой мягкой постели. Тик-так... Огромные старинные часы.
   И тишина...
   Резная высокая дверь. Ее ОН тоже уже видел. Перед тем, как прыгнуть с самолета... Зеркало. Стол красного дерева. На нем телефон, какие-то бумаги... Другой телефон рядом, у изголовья. Где базалай? Ощупал себя. КТО  ОН?
   Рывком сдернул пижамные штаны. Слава Богу! ОН не обрезан. Главное - с этим инструментом все в порядке... Боже... Какой кошмар...
   ОН сел на кровати. И вспомнил, КТО  ОН.
   Неужели это не ОН лежал под артобстрелом, не ел и не пил три дня в детстве, не ОН не мог зарезать овцу, но смог убить столько людей?!!! Неужели кровавый шахид - не ОН?!!! Какое облегчение!
   Но как же Аллах? Он накажет его. Непременно накажет. За отступничество.
- Фу-ты! Что я несу!!! - разжал слипшиеся со сна губы.
 «Но тогда откуда все эти словечки: дотах, чурек, базалай, имена эти?!»
   Встал. Налил из старинного графина воды. Говорят, этот кусок стекла принадлежал еще САМОМУ.
   Выпил. И вся ЕГО жизнь со всеми ЕГО проблемами сразу навалилась на него. Потому что ОН все вспомнил. Главная головная боль - что он должен сделать сегодня. Вот и снятся кошмары!
   Взглянул на себя в зеркало. И похолодел. Это серое блеклое лицо! То самое! Печальное лицо Пьеро.
   «Тьфу! Это же я. Это я себя видел в витрине из-за спины этого... шахида! Тьфу-тьфу-тьфу! Интересно, к чему снится видеть себя в зеркале? К болезни? Тьфу-тьфу-тьфу...»
   Посмотрел на часы. Четыре утра. Самое время поработать. Взглянул на бумаги. Не хочется ему работать.
    На столе поверх бумаг лежит книга: «Жизнь Шамиля». «Начитался перед сном! Вот тебе и базалай. А небоскребы - это к тому, что в Америку скоро лететь. У них там тоже бардак... Что ему будет за этот приказ? Могут ли убить? Вот это будет резонанс! Террористы. Ха! Сейчас самое время...»
   Снова лег в постель, с наслаждением потянулся. Снял трубку телефона. Набрал номер. И сделал то, что должен был сегодня сделать. ОН сказал:
- Сравняйте эти горы с равниной.

   Как и предсказывал вок стаг Рашид.

«Вок стаг Рашид?!!! Боже... Нет!»
   Он вздрогнул всем телом, как от отцовского хлыста, вскочил, обхватил голову руками.
- Мама... Нана! Там же мама...
   


* Азрак мудифа назафа даман (араб.) - синяя стюардесса умрет.
 Сэриэ (араб.) -  быстро.
 Квикли (анг.) -    быстро.
 Вит-вит (фр.) -    быстро-быстро.
* рахыс мутэсиха эджнаби (араб.) - дешевый грязный иноземец.
   Нана - мама.
   Дада - отец.
   Вок стаг - уважаемый старик.
   Дотах - друг.