Щука-утятница

Щука-утятница

- Ба, можно я на сеновале сегодня поночую? – я торопливо хлебал любимый щавелевый суп вприкуску с хлебом из настоящей русской печи, густо намазанным дедовой горчицей и посыпанным крупной солью. Торопливо потому, что мы с мальчишками собрались на речку, на вечернюю зорьку, а сейчас все разбежались по домам, обедать. Горчица была такой ядреной, что на глазах после каждого укуса выступали слезы, а на лбу испарина.

- Еще чего удумал, чем тебе на перине плохо? – бабушка вытерла о передник натруженные руки и уселась напротив, чуть потеснив молчаливо хлебавшего суп деда.

- Ну ба, ну это же здорово, на сеновале! Там пахнет так и вообще…

- Знаю я твое «и вообще». Опять пацанва набежит, будете полуношничать – ворчала бабуля больше для порядка, добрые глаза улыбались.

- Пусть ночует – прогудел дед, и пока бабуля не видела, хитро мне подмигнул.

Бабушка поднялась, махнула на нас рукой:

- Что старый, что малый…

Быстро расправившись с супом, я приподнял край укрывавшего большую миску рушника, схватил несколько пирожков и рванул к выходу, услышав вслед:

- Вот же охламон, а! Дед, ну ты глянь на него!

Что там ответил дед, я уже не слушал. Схватив стоявшие в сенях удочки, железный плетеный садок и банку с червями, я выскочил за ворота и помчался вниз по улице, к речке. Босые ступни то выбивали горячую тонкую пыль из дороги, то путались пальцами в короткой мягкой травке. Я мчался как ветер и вот-вот готов был взлететь, рубаха на спине надулась пузырем, уже свалившееся с полудня солнце светило прямо в глаза, уличанские псы лениво побрехивали мне вслед – жара загнала их под самые стены, и им было мало дела до мчащегося мимо них мальчишки. Тем более что всех деревенских псы хорошо знали и особенно не обижали…

На речке, на большом Бабьем плесе еще никого не было, и я радостно помчался занимать самое-самое уловистое место, в густо растущих по берегу камышах. Туда вела натоптанная тропинка, которая ближе к воде стала влажной, ноги мягко пружинили, позволяя подойти к воде абсолютно бесшумно. Вот и заветное местечко. Заботливыми руками кто-то вытоптал небольшой пятачок, выдрал широкий прогал в камышах и воткнул в дно недалеко от берега ивовые рогатки. Здесь же лежало небольшое бревнышко, отполированное до блеска штанами рыбачивших здесь мужиков и мальчишек. Над головой раскинула шелестящие листвой ветви старая ива, давая прохладный тенек. В траве за спиной стрекотали кузнечики, одуряющее пахло травами и клубникой. На другом берегу, на обширном притаежном лугу паслось деревенское стадо. Коровы изредка мычали и брякали боталами, а деревенский пастух Федька крутился меж них на своем злющем жеребце, изредка покрикивая. Под ногами его жеребца крутились два здоровенных пса. Мне думалось, что они и сами, без Федьки, могли бы пасти стадо – очень уж они умные и грозные. Без них никак, прямо за лугом начинается тайга, и медведи – нередкие гости в деревне, да и волчьи следы дед видел недавно…

Банку с червями я устроил поближе к воде, в тени камышей, где попрохладнее. Быстро размотал бамбуковые удочки, а их у меня две. Длинные, метра по три каждая, были они легкими и прочными. Поплавки из гусиных перьев, мы с дедом их бабушкиным лаком для ногтей покрасили, за что чуть не были биты. Дефицитная японская леска и отливающие синевой клинские крючки, грузики из выплавленного самолично свинца – снасть была надежной. Глубина в этом месте была почти два метра, а дальше и вовсе начиналась бездонная яма. Местные мальчишки по-началу рассказывали нам страшилки про водяного и про огромную рыбину, которая хватает деревенских гусей, но мы не особо верили. Однако купаться предпочитали все же чуть ниже, на выходе из плеса. Там и глубина поменьше, да и выход из воды удобный…

Для первого заброса я выбрал самого-самого червя. Он извивался и никак не хотел попадать на крючок. Такой сам рыбу схватит и на берег потащит! Заброс и быстро наживлять вторую удочку, поглядывая на поплавок – не качнется ли, не утонет? Вот и второй поплавок застыл на зеркальной глади плеса. Тишина, ни ветерка. Коровы постепенно приближались к плесу – выше по течению брод, а им скоро домой, время вечерней дойки близится. Комары звенят над камышом, то и дело прилипая к шее или рукам. Никуда не денешься, такая плата за рыбалку. Дед хоть курит и разгоняет кровопийц дымом ядреного самосада, а мне только терпеть. Как-то мы с мальчишками попробовали того самосаду… Как положено, завернули из газеты козью ногу, спрятались за сараем… Первая же затяжка согнула меня пополам в рвущем горло кашле – и как дед его курит?!

Правый поплавок качнулся легонько, пуская круги по воде…еще раз… Сердце мое затрепыхалось в груди, рука дернулась к удочке…вот сейчас…ну… Поплавок вдруг лег на воду и устремился вбок. Подсечка! Есть! На конце лески затрепыхалась рыба, заходила кругами, упираясь и явно не собираясь на берег. Врешь, не уйдешь. Короткая борьба, и карась чуть больше ладошки заплясал на берегу, блестя бронзовыми боками. Меня охватило ликование! Есть, я первый!

За спиной раздался шелест, а сразу за ним разочарованное:

- Нууу, уже занято…

Это Генка, самый главный деревенский заводила. Если где что случилось, то сначала все на Генку думают. Раз он умудрился овчарню подпалить, другой раз в колодец свалился и едва не утоп. Прозвище у него Генка Суицид, так его метко старшаки прозвали. Дед мой ему сказал однажды: