Ширма

Пролог

Их было очень много…

Возможно, десять или двадцать. Возможно, сотня или две. По интуитивным ощущениям – ровно пять! Пять сотен. Цифра пять, а следом шествуют победоносным строем два пустых нуля. И это без учёта ветреных знакомств в шпаной раздолбанных песочницах, наполненных под поясок снующими туда-сюда червями, и на качелях с насквозь прогнившими кривыми поручнями, скрипящими от подкатившей грязной старости, со вспученными от дождливой влаги деревянными сидениями, норовящими каждой мелкой щепой нашпиговать специально предназначенные для этого сухие пацанячьи ягодицы.

Крохотные бусинки – микроскопические эмбрионы, смешные кнопы без половых отличий, зато с огромными сердцами и идеально вырезанными дырками, которые с девятимесячным развитием впоследствии становятся ушами. Потом орущий розовый комочек, привязанный тугим прутом к обритой женской щели, разодранной потугами и прочими неописуемыми прелестями, через которые проходят будущие матери, чтобы произвести на свет финансово, да и морально, затратное потомство. И вот они – открывшие ротяку хиленькие девочки! Они же пигалицы, они же истерички, а после – деловые девушки. Всё чаще неразумные пустышки, хихикающие жалкие особы, как глупые колибри, щебечущие о том о сём. Бедняжки со слабо развитым грудным богатством, титановыми спицами вместо крепких ладных ножек, стремящиеся произвести неизгладимое впечатление на взбудораженного пацана, впоследствии крутого мужика, с адреналиновым коктейлем в пульсирующих «на отвали» сосудах…

— Да-а-а-а…

У строптивой тёплые и наглые глаза.

— Не останавливайся, детка, – шепчу, прикладываясь затылком о закаленное стекло здоровой створки в душевой кабине.

Блондинки…

«Там нет мозгов» – так «знающие люди» говорят. По крайней мере, бытует давным-давно укоренившееся в цивилизованном обществе, но всё равно ошибочное мнение, что принудительное обесцвечивание пергидролем богатой шевелюры выжигает напрочь остатки слабых мозговых извилин. Как знать, как знать? Естественности в этом мире с каждым днем становится всё меньше, а стало быть, жемчужный цвет волос у женщин – потерянная по мужскому недосмотру красота.

Покорность. Страсть и наслаждение. Она сосёт. Сосёт и смотрит исподлобья на меня.

— Иди сюда, – с ленцой произношу и, подхватив под мышками, укладываю женскую фигурку на себя. – Строптивая, ты на таблетках?

— Са-а-а-ш... – похоже, кое-кто обижен, – не называй меня так.

Любя, любя, любя… Исключительно любя!

— Что?

— Ничего-о-о, – вдруг жалобно гундосит.

— Принимаешь что-нибудь от неожиданных гостей? – шершавыми губами задеваю мочку маленького уха. – Кончить хочешь? Я соскучился.

— Да-а-а.

— Отлично, – надменно ухмыляюсь, и выставив перед собой, ладонью нажимаю ей на поясницу, заставляя выгнуть спину и задрать повыше скользкий, но упругий зад.

— Защиту ведь никто не отменял, – вращает пальцем у себя перед глазами.

— Я быстрый, ловкий. Вытащу, а ты и не заметишь.

— Все так говоря-я-я-т, – сладко, но с читаемой обидой в нотках произносит.

А вот миниатюрные брюнетки…

«Умеют стервы ловко обломать» – такая персональная заметка. Роковые женщины без милых нежностей и глупых сантиментов. Беспощадные ручные киллеры в довольно узких трикотажных юбках с глубоким декольте и намалеванными ваксой родинками на щеках.

Гречишные шатенки…

«Пожалуй, самый ходовой товар» – надменная статистика и личный сорокадвухлетний стаж.

Я в этой жизни слишком долго выбирал. За это, по всей видимости, отменно пострадал.

— М-м-м, – мычит и ёрзает, насаживаясь на меня, как молодая свинка мостит жопку на толстый самодельный вертел. – Господи-и-и…

— Тишина-а-а, – сжимая член в ладони, пробираюсь плотью дальше. – Быстро? Медленно? С оттяжкой, лёгкой выдумкой или по старинке? Надёжно и с гарантией? – пристроив подбородок на худом плече, шепчу ей в шею, ментоловым дыханием обжигая бархатную кожу.

— Очень быстро, – виском касаясь моего носа, мгновенно отвечает.

— Куда-то торопишься? – незанятой рукой выписываю мокрые узоры на впалом, к спине почти прилипшем животе. – По-моему, твоя горячая малышка сильно заросла, – специально задеваю выпирающий лобок. – Ничего-ничего. Мне нравится, но по желанию могу побрить или горячий сахар сверхтонким слоем нанести. Строптивая, ты что предпочитаешь? Бритву или растопленный на бане мёд?

— Пошел ты! – кобылка взбрыкивает и упирается ладонями в покрывшуюся потом стену, а потом белугою ревет. – Если ты не начнешь, то я уйду-у-у-у.

— Я пошутил. Чего ты нервничаешь?

«Моя жен-а-а-а!». Она – зависимость, а я стремительно схожу с ума. Вжимая миниатюрную брюнетку в прохладный камень, собой тараню тёплое нутро. Вращаю бёдрами, толкаюсь внутрь, как зверь рычу и глупо хрюкаю, когда прикусываю пергаментную кожу на под линейку выведенных, острых скулах. И каждый раз так! Теряюсь сам и с лёгкостью теряю собственную голову. Дышу, открытым ртом хватаю дефицитный воздух, но всё же «голодаю» – по-прежнему чего-то не хватает. Женское тепло, приятный аромат и вкус дорогостоящего геля на стройном хрупком теле, сбивающееся от плотской скачки хриплое дыхание и еле слышный шепот, оглушающий меня. Всё очень хорошо, добротно, качественно, без претензий и чёртовых изъянов, пока не раздается: