Школа эгоизма или эгоистичный ретрит.

Глава 4. Житие святых.

Или что же мы всё таки практиковали?

В такой обстановке практики, которые давались на ретрите проходили мимо меня. Я даже точно не помню, какие они были. Сатипатхана? Бренность? Четыре безмерных состояния, Любящая доброта, Состорадание, Сорадовани, Равностность?

Сильнее всего  моё внимание задержалось на Любящей доброте. Эта практика была точно. Возможно, Учитель её дал, чтобы смягчить агрессивную и напряжённую атмосферу. В отличие от предыдущего ретрита, Любящую доброту мало от кого можно было почувствовать.

Я видела Радомира сидящим, погружённым в сердечные переживания. Но он как будто находился не с присутствующими людьми, а в каком-то другом пространстве.Радомир настолько погрузился в духовную практику, что решился принять монашество.
Теперь в общении вне медитации, к нему теперь нужно было обращаться по духовному имени брат Домба. В переводе с тибетского это означало «Святой». В некоторых духовных именах, которые давал Учитель, сквозила ирония. А в целом духовное имя было предназначено для взращивания и закрепления определённых внутренних состояний и  ценностей.

Вот брат Домба и взращивал, стараясь поменьше общаться с окружающими. Иногда подчёркивая, что он выше всей этой «мирской суеты».

Но мне удалось  пару раз вовлечь брата Домбу в беседу, когда он был в сердечных состояниях. Он поделился своим отношением к девушке, в которой видел только хорошее, и не мог найти в ней недостатков.

Но это отношение имело у него динамику, которая прослеживалась в обрывках общения. В общем-то Домба был довольно откровенным человеком в отношении сердечных чувств. Возможно из позиции  « что здесь скрывать?» Но только если, собеседник проявлял инициативу и расспрашивал. Как я, например.

А я чувствами интересовалась регулярно. Вот и попала на замечания Домбы, что от любви слепнешь и не можешь воспринимать недостатков другого человека. В другой раз  Домба вопрошал,  обращая своё внимание в пространство вокруг: «Почему нельзя любить всё это?» - и показывал на территорию Храма. Но с ним редко можно было поговорить. Он или был занят хозяйственными и ритуальными делами, или своими внутренними состояниями.

А на созерцаниях Учитель перешёл к Бодхичитте - состраданию. Он долго объяснял, что это не жалость. Объяснял, чем состояние отличается от поступков. Что можно и убить из чувства сострадания. Самое главное, Учитель сказал, что Бодхичитта это сердце ( центр) духовной практики. Эта новость меня обрадовала. Вот только Вадим Бодхичитту проспал, и на этом созерцании его не было к моему сожалению.

Я вслушивалась не только в слова Учителя о Бодхичитте, но даже больше в само состояние. Я уже переживала сострадание в его в присутствии и могла выделить это состояние среди других.

Но на этом ретрите сострадание слабо пробивалось через разбушевавшиеся эгоизмы.
 У многих из присутствующих были проблемы с выживанием в это время. Как я поняла  необходимость выживать, где-то обостряет эгоизм и страхи, а где-то наоборот перебивает.

  Я и сама носила еду и посуду из Храма в Большой дом под проливным дождём, не боясь заболеть. И ухватилась за лечение «доходяги» собаку из Храма, и регулярно вместе с Домбой готовила и носила ей баланду из костной муки.

Однажды местная женщина, жительница села, при случайной встрече на улице предложила «ребятам» подзаработать и разгрузить машину с углём. Так от такой не престижной работы у заносчивого Вадима загорелись глаза. Он хотел эту работу.

Но нужно было разрешение Учителя, который отказал женщине по каким-то своим соображениям. Работа была и на территории Храма. Стройка. «Ребята» ей каждый день занимались. Иногда сильно ругались. Точнее Немногословный орал на других.

На этом ретрите был его брат, который сильно отличался  внешне и повадками. Небольшого роста, худой, подвижный, его звали Вовой, по годам этот брат был старше, но к командованию не стремился. Старшинство Вовы проявлялось в манере опекать Немногословного, и даже помогать материально. Хотя во всём остальном ни за что бы ни подумала, что он старший брат.

Неожиданно у меня наладилось общение с этим Вовой. Он был влюблён в какую-то девушку. А мне в этой обстановке как раз сильно не хватало этих вибраций и тепла. Это прям как отдушина была. К тому же он ко мне не приставал и можно было разговаривать свободно, не опасаясь, подать не нужных надежд.

На этом ретрите как никогда мало молчали. Обстановка была настолько накалённой, что молчать было невозможно.
Вова рассказывал немного о своей жизни, своём отношении к практике. Он лучше всего понимал Сатипатхану. Мы разговаривали поверхностно, но я училась беседам о духовном опыте. И ещё училась слушать собеседника. В моём подавленном состоянии это было проще, чем высказываться самой.
Вова рассказывал о своей профессии автослесаря, о том, что он, кажется, нравится одной девушке. В общем, о своей жизни рассказывал.

Почтенная как то сказала, что благодаря этим братьям  строительство сильно продвинулось.
Наверное, поэтому Вова  слегка раздувался от гордости. Я ему немного льстила. Вообще мне это занятие не нравилось. Но вокруг лести было много, я пробовала её на вкус. Вроде бы, что такого плохого в подчёркивании достоинств  человека. Вот только я интересовалась достоинствами и даже недостатками другого человека. И моему интересу сильно не хватало живости, искренности. Я начинала привыкать и к такому общению.

С другой стороны общение с человеком, который меня сильно интересовал, было болезненным, и я черпала чувствование и узнавание людей в других источниках.