Шутка Вершителей.

Часть первая. Пролог.

- Мамочка, расскажи мне ещё раз про папу... - Бертин обнял лохматого медвежонка, пошитого недавно ему бабушкой, расплющив по своему тощему, никак не поправляющемуся, тельцу.

- Что тебе рассказать о нём, медвежонок? Ты же всё уже знаешь... - Бертин сходил с ума по этим бурым и сильным животным, нередким в наших горах. И это детское прозвище, закрепившееся за ним, как и его"Бертин", спящий медведь, напоминало мне о том, как я и Тибольд никак не могли подобрать имя для нашего второго малыша. И только услышав о нападении медведя-шатуна на стоянку охотников, мы, переглянувшись, почти одновременно произнесли это слово. Смех закрепил нашу сделку, а малыш стал тем, кто носит данное ему от рождения и благословенное прозвище с большой гордостью.

- Как вы с папой познакомились? А правда то, что он достал для тебя эльдвайс и чуть не упал со скалы?

Эту историю наш с Тибольдом сын слышал уже тысячу раз, и я начала рассказывать её ему в тысячу первый.

Вдруг в дверь нашего дома постучали. Кто-то крикнул:

- Вдова Тибо! Вдова Тибо! Он умирает! Скорее! Помогите!

- Мама? - встревоженный голосок Авидеи раздался позади. Я погладила Бертина по голове и, добавив в голос побольше  уверенности, сказала:

- Ложитесь спать... Я зайду к бабушке, пусть присмотрит за вами... 

- Но мамочка... - Бертин был явно расстроен тем, что мне не дали продолжить свой рассказ, на что я поцеловала сына в лоб и заверила его:

- Утром расскажу, спи, медвежонок...

- Опять твоя работа... Когда папа был жив, он не позволял тебе отлучаться по ночам!!! - в голосе Авидеи я слышала раздражение. Вздохнула, повязала на голову тёплый платок, накинула полушубок и вышла в морозную ночь. 

Яркие звёзды ослепили меня. У нас в горах они светились так ярко и были такими большими, что, казалось, протяни ладонь, и они попадают в неё, как гроздья спелой тамарины... 

- Что случилось? - спросила я у сухонькой женщины, Калдии Тронг, нашего общинного бухгалтера и эконома.

- Он опять переел кульпачихи, а теперь задыхается...

Её супруг, тучный и ленивый сапожник Ольдат Тронг, имел индивидуальную непереносимость кульпачихи, нашей местной ягоды. Калдия поэтому старалась её не держать в своём доме, но Ольдат иногда приносил её от родственников или друзей, и демонстративно вкушал, заставляя свою жену и меня, лекаря нашей общины, очень сильно поволноваться. Ни в какую непереносимость он не верил, а когда приступ заканчивался говорил одно и то же:

- Это Калдия мне тычинки в брагу добавила... Вот меня и скрутило... 

Брагу сапожник очень уважал и пил её практически ежедневно. Конечно же, никакой тычинки в браге отродясь не плавало: эта травка очень ядовита. Сумбарахов ею травить, а не лечить от алкоголизма... 

Мы уже не спорили с упрямым сапожником, а просто лечили его. Я - травами и притираниями, а жёнка - уговорами да обниманиями.

- Ольдат, тебе же нельзя...

- Не суй свою тычинку в брагу, дура-баба... - забубнил сапожник, пока я помогала Калдии раздевать его да обтирать раствором калужника. Его покрасневшая, вздувшаяся на руках и лице кожа, мне определённо не нравилась. Такая краснота могла быть признаком апоплексии, но доктор из нашего центрального Стревина должен был явиться к нам в общину только в начале весны. Нужно было посоветоваться с отцом.

- Калдия, я ухожу, - и пока хозяйка меня провожала, быстро объяснила ей, как вредно Ольдату есть ягоды кульпачихи. Калдия горестно выдохнула, и её рот скривился:

- Айо, ты сама видишь, какой он упрямый! Что я могу?

- Поговори с ним...

- Бесполезно... Может, твой отец...?

Пожав плечами, я ушла. Редкие огни и звёзды были моими попутчиками в дороге до дома. До рассвета было ещё далеко, но сон уже убежал от меня.

Я заварила себе листья тумяны и стала прихлёбывать горячий отвар, наслаждаясь минутами тишины и красивым ночным небом...Наша хранительница Ада создала этот мир таким невыносимо прекрасным, что иногда у меня щемило сердце от радости и гордости, что я родилась именно здесь, на Адании!

Мой отец говорил, что не все миры такие правильные и светлые, как наш. Ада оберегает своё создание, лелеет его, охраняет... Пусть и в нашем мире не всё так совершенно, как нам, его жителям, хотелось бы, но мы стремимся к этому совершенству, идеалу...

Равенство, справедливость, труд для других - радость для себя... Эти и другие идеалы мы впитывали с молоком матери. Каждый человек на Адании знал, что отход от них будет означать крах, гибель не только конкретного отступника, но и со временем всего мира... Мы же хотели жить, и жить хорошо... 

Когда рассвет стал заливать кухню неярким зимним светом, зевнув, я поднялась в свою спальню, стараясь почти не топать. Но деревянные половицы всё равно скрипели под моими ногами. Дети, слава хранительнице, не проснулись, и я стала быстро разоблачаться. Времени на сон оставалось не много, но я опять не могла уснуть, перебирая в голове события прошедшего дня и начала ночи. Мне в глаза попалась фотография нашей семьи, так и оставшаяся стоять на комоде в моей комнате.

Там были запечатлены я, Тибольд, шестилетняя Авидея и двухлетний Бертин. До трагедии оставался всего лишь год. Ещё один год безоблачного счастья, любви и устремлений. Кто знал, что нам с Тибольдом было отпущено так мало? Я давно не плакала, но сейчас, против моей воли, из глаз покатились слёзы.

"Вот и дожилась... Рыдаю одна ночью в подушку... Как какая-то там... вдова..."

Так, в тихих слезах, чтобы не разбудить детей, я и уснула... 

С утра я отправилась к родителям, прихватив с собою непоседливого Бертина. Авидея отправилась в школу. До окончания её было ещё долгих три года, за которые она должна была определиться: какую профессию она хочет получить.

Станет ли она лекаркой, как я? Дар у неё был, и я старалась в ней его развивать. А может, она захочет стать архитектором и остаться в нашем стольном граде Деменеции? Там всегда очень востребована молодая и талантливая публика. Королева обожает приглашать в столицу юные дарования и покровительствовать им. Этот вариант развития событий мне не очень нравился, но я считала, что Авидея должна всё решить сама... Мои родители были с этим категорически не согласны. В своё время они не отпустили меня в столицу, посчитав и убедив меня в том, что там и без меня хватает лекарок средней руки, а у нас в общине постоянно требуются ловкие руки и верный взгляд.