Силой и властью

Названный братец

1

Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Поднебесные Гнезда, Мьярна.

Песня отразилась горным эхом, разлетелась и смолкла, но образы первородных предков еще стояли перед мысленным взором молодого хранителя: чешуйчатый змей, светловолосый юноша и тоненькая девчонка-даахи.

Девчонка весело засмеялась, показывая свой кубок:

— Ночь а-ххаи-саэ, Сабаар! Первая наша ночь, приходи…

Змей, переливающийся всеми цветами заката, простер необъятные крылья над соседним хребтом и рассыпался стаей облачных перьев, а юноша тряхнул золотистыми кудрями и превратился в его далекого названного брата.

Юный хаа-сар улыбнулся девушке и виновато пожал плечами:

— Я не могу, ты же знаешь… прости, — повернулся и пошел прочь от толпы, от веселья, от манящего несбыточными мечтами запаха а-ххаэ.

Знакомая тропинка привела к водопаду. Он, как в детстве, уселся на самый край скального уступа и опустил ноги вниз. Весна была ранней и водопад уже начал набирать летнюю силу, с грохотом рушился на камни, обдавая скалы ледяными брызгами. Сабаар почувствовал, что скоро промокнет насквозь, но уходить совсем не хотелось — сковало знакомое оцепенение, за которым, как только стемнеет — он знал это точно — придет тупая боль и вязкая безнадежная тоска.

Когда-то давно, в другой, счастливой жизни, как теперь казалось, они с братом часто здесь играли: носились по лесу, лазали по скалам, даже хотели раз и навсегда разобраться с легендарной пещерой под водными струями, о которой шептались уже несколько поколений молодых даахи Поднебесья, но никто достоверно не знал, где она и есть ли вообще. Потом, когда брата увезли к людям, все это стало неважными детскими глупостями. Тогда он думал только об одном: учиться, как можно скорее освоить все, что должен знать воин-хранитель, получить взрослое имя и посвятить свою жизнь служению, предназначенному для него великой Хаа еще в раннем детстве — какие уж тут водопады и пещеры? А потом пришло это: боль, одиночество и тоска переполняли все его существо, как только садилось солнце. Тогда он снова стал приходить сюда, на место детских игр, по полночи сидел у воды и думал о брате. Он знал, что где-то в далеком человеческом городе его Одуванчик тоже не спит: сидит на берегу и смотрит в темную воду. Если постараться, если дотянуться до брата — боль утихнет. Иногда это удавалось, и тогда он, обессилевший, сворачивался клубком прямо здесь, на поляне, и засыпал. Когда же все его усилия были тщетны — разворачивал крылья и уносился в ночь, чтобы ветром, скоростью, напряжением тела изгнать боль и порожденную ею силу.

Потом он возвращался домой и, падая от усталости, шептал: «Ничего, Лаан-ши, скоро мы будем вместе, только потерпи, осталось всего два года… год... всего пережить зиму… месяц… каких-то несколько дней». Но чем ближе становился день встречи, тем больше появлялось сомнений — знает ли он, что нужно делать, в чем состоит долг хранителя и чего ждет от него великая богиня?

И вот настал день его наречения. Малыш Ягодка умер и переродился, а Сабаар воин-хранитель, посвященный великой Хаа, не только может — должен лететь к людям, к брату — истинному магу и своему подопечному. А он вдруг совсем растерялся, разуверился в своих силах. И башни Тирона из манящей цели превратились в неизбежное проклятье.

Вот поэтому сегодня к водопаду Сабаар пришел не один. Присутствие отца он почувствовал сразу, еще до того, как тот ступил под сень боровых сосен, но вставать навстречу не стал — надеялся, что хааши Рахун услышит сомнения и сам его найдет, просто сидел и ждал. В который раз хотел дотянуться до брата, соединиться, понять его как можно лучше и принять, наконец, решение.

Отец, и правда, подошел сам.

— Ты хотел поговорить? — спросил он, и, не дождавшись ответа, сел рядом.

Некоторое время оба просто молчали. Сабаар думал о том, что когда-то стоило кинуться в объятия матери или отца, все им рассказать — и беды тут же отступали, пропадали сами собой. Родители всегда знали, что нужно сделать, как поступить, умели уладить любые неприятности, подсказать любые решения. Но теперь все изменилось. Теперь он и только он сам должен ответить, в чем состоит его долг хранителя.

— Отец, передай, что я прошу владык ордена Согласия взять меня на службу.

Рахун вздохнул с облегчением и улыбнулся:

— Передам. Но ты же не об этом поговорить хотел, так?

— Не только об этом. Адалану по-прежнему снятся дурные сны. То, что заключено в этих снах, губит его душу.

— Да, ты прав. Но он справляется.

— Я не уверен, — Сабаар в сомнении опустил глаза, — я ведь по-прежнему все время слышу его: в нем много боли, гнева и ярости. Это меня пугает. Иногда его просто распирает от гордости, а в следующий миг он начинает ненавидеть себя настолько, что готов уничтожить… Он так и не излечился до конца, отец. Что мне делать, как быть?

Рахун задумался, и Сабаар понял, что его догадки верны — отец знает, как все непросто, ему тоже тяжело говорить об этом.

— Ты — его хранитель, Сабаар, не мне тебя учить. Но ты просишь правды, что ж, слушай. Адалан очень силен. Силен настолько, что к нему нельзя относиться равнодушно… Вокруг него покоя нет и никогда не будет — это ты должен понять сразу. Многие любят его и почти боготворят, не меньше найдется и тех, кто завидует, боится, ненавидит. Фасхил обещал присматривать за Лаан-ши и свято исполняет обещание, однажды даже чуть не отдал ему свою кровь. Но будь готов, Барс попросит тебя убить брата. И даже объяснит — почему… Если ты решишь, что Фасхил прав и Хаа требует смерти мальчика, увези его из Тирона подальше: очень многим из нас трудно будет смириться с твоим решением.