Сирена

Заседание комитета проходило в обстановке деловитой неспешности, сопровождаясь перекладыванием бумажек, зачитыванием пространных формулировок, многочисленными перекурами и перекусами. Захарова всегда злила нарочитая медлительность коллег на подобных мероприятиях и не покидала уверенность, что все вопросы на повестке дня легко можно решить за пару часов и не протирать штаны полдня в душном конференц-зале. Сегодня эта неспешность особенно раздражала чиновника: последним пунктом на обсуждение вынесут его докладную записку, самую важную среди вороха документов на столе председателя. В ней Захаров подробно изложил доводы в пользу отключения сирены во время ежегодной проверки системы оповещения в городе.

На протяжении многих месяцев работы над докладной чиновник морально готовился к вполне предсказуемой реакции членов комитета, но каждый аргумент «против» распалял боевой настрой, как если бы был направлен лично против него. Обстоятельно переливая из пустого в порожнее, его коллеги сошлись во мнении, что проверка Центральной системы оповещения – мероприятие обязательное и, главное, установленное соответствующими инструкциями.

- Каждый год на весь город звучит сигнал воздушной тревоги, так? Для чего это нужно? – во время своей речи Захаров потрясал кулаком, словно собирался вбить важную мысль в головы собравшихся. – Проверка технического состояния системы – это да. Но сирена воет на весь город, чтобы люди знали, как действовать в случае реальной опасности: населению необходимо предпринять следующие меры… или как там у нас в инструкциях написано, - чиновник не скрывал сарказма в голосе. - Проблема в том, что население не знает, какие именно меры оно должно предпринять. Они продолжают спокойно заниматься своими делами. Разве кто-то включает радио или телевизор? Вот вы, например? – мужчина ткнул пальцем в председателя, который вдруг страшно заинтересовался текстом докладной, словно не расслышав вопроса. – Хорошо ещё, если молодежь полезет гуглить, что происходит, я бы даже сказал – удивительно, если при этом они не отвлекутся на ленту ВКонтакте или лайки в Инстаграме! Зато средства массовой информации каждый год призывают жителей «не переживать», - кавычки в голосе мужчины рассекли воздух, и даже самые непробиваемые члены комитета обратились в слух. – Да дети пугаются и плачут. Знаете что? У моего сына в садике один ребенок расплакался, услышав сирену. А воспитательница велела ему не бояться, потому что это «просто сигнал», он бывает каждый год, и ничего плохого не случится!

Захаров выдержал драматическую паузу, пока остальные чиновники пытались сообразить, в какую словесную или логическую ловушку их заманил коллега. Пожалуй, слишком молодой и энергичный коллега.

- Не детей нужно сиреной пугать и население потом успокаивать, а проводить разъяснительные работы: на уроках ОБЖ в школах, в университетах, на предприятиях. Там пусть и включают сигнал в записи сколько угодно – главное, люди должны знать, что он значит и что надо делать. А оборудование мы и без сирены на весь город проверим, - мужчина уверенно закончил речь, так что даже председатель перевел взгляд на докладную записку в своих руках, будто видел её впервые.

Захаров наблюдал, как в глазах коллег нежелание что-либо менять борется с перспективой получить неплохую рекламу своей инициативы в СМИ за счёт дополнительного часа ОБЖ для учеников и студентов. Чиновник умолчал, что мальчик, расплакавшийся от страха в детском саду, и есть его пятилетний сын. И что был ещё один причастный к этому делу ребенок, также в ужасе замиравший при траурном звуке сирены каждую весну – он сам тридцать лет назад.
***
Тогда Захаров был просто мальчиком по имени Андрей, которому отец из года в год терпеливо объяснял, что бояться сигнала не надо. Просто включи радио, внимательно слушай и делай все, что велит тебе диктор. И, конечно, держись поближе к родителям. Андрей вырос, научился не плакать при звуках сирены, но чувство страха возвращалось каждую весну.

Было что-то неумолимое, жуткое в заунывном вое, раскалывающем надвое небеса. Сирена с мясом вырывала город у весны и погружала в состояние тревожного, исполненного предчувствием беды ожидания. Люди шли дальше или болтали, как ни в чем не бывало, но одни едва заметно вздрагивали, на лица других ложилась тень беспокойства, третьи теряли мысль и запинались на полуслове. В сердце маленького Андрея сирена рождала чувство тягучей тревоги, покалывающей иголками страха на кончиках пальцев и одновременно сладостной. Мальчик ужасно боялся, что вой пойдет на спад и в громкоговорителях по всему городу зазвучит голос дежурного, возвещая о приходе беды. И в то же время хотел этого: сигнал словно воскрешал в его памяти ожидание чего-то неизбежного, ожидание длиною в жизнь, ощущение которого отчетливо просыпалось только раз в год.

Тогда мальчик замирал посреди улицы, а ветви деревьев и крыши домов над головой раздвигались в стороны, оставляя его беззащитным под оголенными небесами, расширенными до пределов детского сознания. С этой бледно-голубой, пронзительной высоты из самого сердца протяжного, муторного воя на ребенка взирало нечто. Нечто, под парализующим, немигающим взглядом которого мальчик боялся дышать, пока звук не начинал идти на спад. Если сирена заставала Андрея дома или в школе, он с тем же чувством цепенел, глядя широко раскрытыми глазами в окно: словно прямоугольник неба в раме за стеклом разрастался до границ разума, прошитого канвой страха и предвкушения.

Андрей вырос, оставив эти странные, беспокойные ощущения в детстве. Теперь сирена вызывала только нервный тик в левом глазу и судорогу глубоко внутри, которую взрослые обычно называют самоконтролем. Так было до тех пор, пока маленький сын Захарова не расплакался от страха, услышав тоскливый вой над городом. Плавая в собственных бесполезных объяснениях в попытке успокоить малыша, его отец дал слово все исправить – на свой, категоричный лад.
***
Прошло полгода и проект Захарова, наконец, приняли. После тщательного обсуждения, члены комиссии нашли в нем немало пользы для себя и, разумеется, для города. Утверждение прошло на удивление быстро и гладко, за исключением одного неприятного инцидента: чиновник старой закалки, сухопарый и нервный пожилой человек, обычно покорно принимавший сторону большинства, на этот раз выступил ярым противником проекта. Дошло до того, что у него случился припадок прямо в зале заседаний, так что охране пришлось силой вывести его на улицу. Мужчина отбивался и кричал, что систему оповещения отключать нельзя и остальные не ведают, что творят и чем это обернется. Безумного старика отправили в бессрочный отпуск лечить голову, и с тех пор Захаров его не видел.

Наступил март, прохладный, но уже проникнутый предвкушением весны и тепла – блаженно тихий впервые за многие годы. Захаров вместе с прессой посетил несколько уроков ОБЖ, где отличники наизусть зачитывали инструкцию для населения в случае сигнала воздушной тревоги. В душе чиновник каждый день торжествовал при мысли, что сегодня сирена снова не прозвучала, а его сын, как многие другие дети и взрослые, избавлен от ещё одного пустого страха. Захарову казалось, что это стало его личной победой над сигналом тревоги, впивающимся в самое сердце когтями дурного предчувствия.

Пролетел капризный апрель, за ним пришел по-летнему теплый май. Триумф Захарова поблек в потоке повседневной рутины: на комитет по безопасности ополчились СМИ, требуя принять меры в свете участившихся несчастных случаев среди детей. Последние два месяца новостные сайты пестрели леденящими кровь заголовками: «Девочка выбросила новорожденного брата с девятого этажа», «Школьник отрубил однокласснику руку», «Сын поджег спящих родителей», «Семилетний мальчик разрезал живот беременной соседки». О первых происшествиях Захаров узнал от жены, обеспокоенной тревожными слухами, расползавшимися словно чума среди знакомых. СМИ винили в трагедиях насилие на телевидении и в компьютерных играх, а перепуганные взрослые внушениями, угрозами и усиленным контролем пытались защитить детей от них самих.

Захаров гордился своей способностью не поддаваться панике и рассуждать трезво в любой ситуации, но официальные отчеты полиции говорили сами за себя, а его жена стала прятать от сына диски со «стрелялками» и поставила пароль почти на все спутниковые каналы. Мужчина невольно начал прислушиваться к разговорам коллег по работе и с тревогой подмечать странности в поведении собственного ребенка. Однажды, вернувшись из гостей, его сын с восторгом рассказал, что на стене в большой комнате он видел саблю прадедушки, зарубившего на войне много врагов. Этой саблей ужасно гордилось всё семейство его друга, а хозяин дома не упускал случая в красках описать ратные подвиги своего предка. Рассказав об этом, Захаров-младший спросил: будет ли папа также сильно гордится мною, если я зарублю много врагов? Его мать ничего не ответила, только побледнела, сжала губы и запретила ребенку оставаться у знакомых, а для отца красноречивый взгляд супруги сказал больше, чем все отчеты и газетные статьи вместе взятые. В городе нарастало напряжение, но что мог предпринять комитет по безопасности? Пока его коллеги составляли расписание учебно-воспитательных работ среди дошкольников, младших и средних классов, чиновник терзался вопросом, что толкает детей к насилию и как уберечь от этого безумия сына.

По настоянию жены, Захаров сегодня ждал мальчика у ворот детского сада: супруга не доверяла провожать ребенка домой знакомым мамам, как это водилось раньше. Воспитатель задержал малышей, и мужчина, потоптавшись вместе с другими обеспокоенными родителями десять минут на солнцепеке и наслушавшись жутких новостей, заозирался по сторонам в поисках лавочки в тени тополей. Сначала он не обратил внимания на примостившегося с краю скамьи пожилого человека, но в нескольких шагах разглядел лицо незнакомца и круто развернулся, стараясь держаться спокойно – это оказался тот самый буйный чиновник, устроивший скандал на рассмотрении захаровского проекта.

- Да не переживайте вы так, я вас не трону! Теперь это уже ни к чему, - старик говорил добродушно и мягко, что-то в его голосе заставило Захарова обернуться. Потерянная полуулыбка и рассеянный взгляд пожилого мужчины наводили на мысль о транквилизаторах. – Садитесь, Бога ради, а то на пекле стоять…

Захаров остался стоять в тени тополя и хотел было из вежливости заговорить с бывшим противником по дебатам, но промолчал, опасаясь неадекватной реакции.

- Ну как, довольны тем, что натворили? – беззлобно вопросил чиновник, машинально потирая ладонями колени.

- Что? Испытания системы оповещения без сирены прошли успешно, - Андрей не сразу понял, о чем говорит старик, и, нахмурившись, добавил: - Лучше, чем было раньше, когда никто не знал, зачем воет сирена.

- Да я не о том, - мужчина на скамейке отмахнулся от последних слов как от назойливого насекомого. – Все эти бедные детишки в газетах, которые режут себя, колотят младших братьев и сестер, поджигают родителей… Всё ваших рук дело. Вы что, газет не читаете?

- Читаю, но я то тут причём? – раздраженно ответил Захаров, прикидывая про себя, насколько опасным может оказаться внешнее спокойствие безумца и не стоит ли вызвать скорую. Или полицию.

- Ах, ну посмотрите же, просто посмотрите туда! – пожилой мужчина указал рукой в сторону спальных районов. Андрей непонимающе уставился на крыши жилых домов вдалеке и через пару секунд полез во внутренний карман пиджака за телефоном, чтобы вызвать бригаду психиатрической помощи. В ответ отставной чиновник то ли с мольбой, то ли с сожалением запротестовал: - Вы неправильно смотрите! Это ведь сигнал воздушной тревоги, и все мы в детстве видели старые фильмы про войну. Поэтому смотреть надо вот так!

Старик соединил кончики большого и указательного пальцев, растопырив остальные, приставил получившееся кольцо на левой пятерне к такому же кольцу на правой, вывернул руки локтями вверх, ладонями к себе и приложил к глазам – получилось что-то вроде очков пилота. Захаров чувствовал себя ужасно глупо, проделывая эти манипуляции, зато теперь никто не упрекнет его в грубом обращении с больным на голову, старым человеком, а через минуту он вызовет бригаду скорой помощи.

Мужчина приложил «очки» к лицу и тут же отдернул руки: ему показалось, что в глаз залетела мошка. Моргнув несколько раз, он понял, что ощущение было не физическим, а скорее зрительным, а реакция – бессознательной. Андрей опять поднес к глазам ладони, сложенные на манер очков, и едва удержался, чтобы не убрать руки и не отвернутся. Инстинктивно отступив назад, он уперся голенью в скамью, и этот слабый толчок вернул ему ощущение реальности, недвусмысленно дав понять: перед глазами – не галлюцинация.

Темное пятно, которое мужчина поначалу принял за мошку в глазу, оказалось огромным существом на горизонте: оно пересекало окраину города, а крыши домов едва доходили монстру до колен. Силуэт чудовища напоминал человеческую фигуру на длинных, полусогнутых ногах, но присмотревшись, можно было заметить в нем больше сходства с гигантской саранчой. Тварь медленно вышагивала между домами, время от времени накланялась и шарила лапами по земле, поворачивая круглую голову из стороны в сторону. У существа не было глаз.

- Что это?.. Откуда оно?... Я не… - Захаров захлебывался нарастающей волной ужаса, не в силах оторвать взгляд от чудовища на горизонте, хотя руки затекли и начинали болеть.

- Он – часть этой земли. Такой же древний как сама земля, на которой построен город, - нараспев отвечал старик, словно рассказывал забытую легенду. – Он питается страхом, и во время войны так много его пожрал, что ушел в спячку. А мы… те, кто был до меня, придумали использовать сирену, чтобы не дать ему проснуться. Каждый год мы включали сигнал, чтобы город кормил его страхом. Этого было достаточно, чтобы он оставалось в спячке. Много, много лет. Но вы отключили сирену, и теперь он проснулся. И знаете что? Он голоден. Люди не видят его, но он каждый день рыщет в поисках страха. Он больше питается страхами детей – чистыми, не зажатыми в рамки опыта и здравого смысла. Страхами взрослых тоже, но они не такие… искренние, не такие сильные. У детей выбор богаче: страх темноты, боли, наказания и много чего еще. Поэтому он подталкивает детей к краю, позволяет любопытству одержать верх, пролиться крови – так случаются все те ужасные вещи, о которых пишут в газетах. И это только начало.

- Я могу все исправить… Могу включить сирену, - осипшим голосом запротестовал Захаров. Пока старик говорил, мужчина ожесточено пытался вернуть разуму контроль над чувствами, убедить себя, что существо на горизонте – иллюзия, обман зрения. Но чудовище было больше чем реальным: даже сюда, на другой конец города, от него доходила волна плотного, почти осязаемого беспокойства, перераставшего в тревогу.

- Сирена теперь не поможет, - безумный чиновник с жалостью смотрел на Андрея, у которого начал дергаться левый глаз. – Её хватало, пока он был в спячке. Но сейчас он проснулся и ему нужно намного, намного больше страха, чтобы насытится. Чем сильнее страх, тем больше он будет разжигать любопытство в головах детей, чтобы помочь им преодолеть свой страх и снова пролить кровь, получив ещё больше страха взамен. А когда город окончательно спятит от ужаса, он станет сильнее и примется за головы взрослых, и тогда… Хорошо, что у меня нет детей. А у вас есть дети?

Где-то совсем рядом завыла сирена скорой помощи, и машина с проблесковым маячком, вылетев из-за поворота, вклинилась в толпу родителей у ворот детского сада. Захаров опустил руки и отвернулся, но невидимый крючок страха крепко засел у него в мозгу и медленно погружал свою жертву в оцепенение перед разверзнутыми небесами и невидимым наблюдателем – ощущение из детства, которое спустя тридцать лет обрело плоть и приняло форму чудовища. Бригада скорой помощи бросилась к дверям детского сада, им навстречу хлынула толпа малышей, едва сдерживаемая растерянными воспитателями. Захаров-младший, завидев отца, побежал ему навстречу. Мальчик что-то кричал, а глаза его горели возбуждением и страхом.

- Папа! Папа! Там одна девочка взяла ножницы и…

Захаров не слушал. Он чувствовал на себе голодный взгляд с небес, взгляд древнего существа с круглой головой насекомого без глаз, а в голове звучал эхом тягучий, заунывной вой сирены в бесплодной попытке разума защититься.