Сказка о камне

Сказка о камне

      То была середина лета, жаркого, душного, насыщенного ароматами скошенной травы и гарью далеких лесных пожаров. Впрочем, здесь, в долине рек, гарь можно было учуять разве что поутру, когда ветер нес свое слово с запада, от раскинувшихся до самого горизонта лесов, в широкую и тихую степь. Днем же ветер переменял свое направление: становился южным, легким и теплым.

      Долина всегда славилась и богатыми урожаями, и добротным скотом — не столь из-за ветров, нет, хоть им и приписывалось многое. Из-за людей. Коренастых, с крепкими руками и широкими плечами, с добрым нравом и железной волей; со светлыми волосами и не то черными, не то серыми глазами. Утром, едва опадали туманы, а солнце окрашивало срубы из алого в золотой, выходили на работу мужики. Кто отправлялся трудится в поле, кто в кузни, кто на реку — все с решимостью и улыбкой такой, что всякому чуждому становилось ясно: не столь из-за нужды подымаются люди с зарей, сколько ради… радости, что ли? Да, поди объясни пришлому.

      А чуть позднее, самое большее с час, выходили на улицы и женщины, освободившиеся от утренних забот по дому. Выходили не заради праздного отдыха, а также, как и мужья, труда ради. Ну, а тут же и дети, что помладше и озорнее, разлетались по соседским дворам, да давай созывать сверстников. Кто постарше-то — те с родителями шли, кто в поле, кто на реку, а кто, бывалыча, и на охоту.

      Шумный народ жил в долине, радостный. Уставали, бывало конечно, но с такой неизменной радостью, с такой жаждою дня завтрашнего, что появись кто из местных в дальнем городе — враз бы признали, мол, из долины, вона, лыбится.

      А уж зимой что люд творил, ух! Степь вся — белым-бела, реки да ручьи — во льду, а людям хоть бы что! Радуются, смеются; взрослые в шубках добротных, детки — те вообще, поголовно, что меховой шар. Тут и снежки, и сани, и лепка, и все участвуют, от мала до велика. Подумаешь: а как же, зима ведь, холодно — надо думать, что да как делать, чтоб и самому не помереть, и семью прокормить. А вот так же. Люди такие. Ко всему готовые, всем премудростям отцами-дедами обученные. Мудрые люди.

      А по весне… Ууу! Тут и говорить лишним будет, тут праздник для всего народа.

      Но жить-то жили люди, жили сейчас и днем сегодняшним, а то было время, когда в долине ни изб, ни дорог не водилось. Да и человек тут разве что кочевой проскачет, торговец какой, а то и вовсе душегуб, от суда бегущий. Земля ведь — она не человечья, нет, она сама себе лишь и надлежит.

      И местные помнят это, помнят и чтут. Каждую полную луну собирают они детей в доме то деревенского головы, то знахаря, а то и в кузне, где потеплее, и начинают сказ. Сказ о прошлом, не столь уж далеком, но уже не имеющем свидетелей. Сказку о Камне.
 

***

      Живало в степи племя. Обычно кочевое, с волосами русыми, а глазами — черными, как сама ночь. То, впрочем, обычное дело для людей с востока было, а именно оттуда, гонимые войной и мором, люди эти и пришли. И жило себе это племя, по степи с места на место переходило, да горя не знало. Бывало, конечно, и до деревень доходило и разбой учиняло, бывало — бежало от других кочевых, а то и от дружин княжьих. Да только степь всегда укрывала черноглазых и светловласых, будто приглядывал за ними кто.

      И жили в том племени двое сирот, брат с сестрою: оба черноглазые, оба русые, оба стойкие и сильные. В племени их не избегали, наоборот даже — парня сам сотник мечу учил, без седла скакать; девочку с малых лет и стряпне обучили, и луком владеть не хуже южанина. Росли детки, набирались и силы, и разуму, прочил им шаман судьбу такую, что гордость за малышей и будущие их свершения все племя брала.

      Вот стукнуло брату, Альду, одиннадцать, а сестре его, Сарри, десять — тут случилось в племени горе: шаман душу небу отдал. Знал, ведал сам, да только так пекся о людях, что ни наследника назвать, ни вождя предупредить не успел. А долго ли племени без шамана протянуть… Степь знает. Похоронили шамана, пепел по ветру пустили, камень с именем поставили на холме, среди десятка таких же. Тут-то и началось: стали кочевым сны снится, а в тех — в тех десяток шаманов об одном вторили: беда идет с востока. Ну, тут поднял вождь племя и повел его на север, по зеленой звезде. Шли они долго, многие кони пали. Пал и конь Сарри, а Альд, приметив, подле нее остался.

      Сильно брат с сестрой от племени отстали, да только и сами знали: каждый сам себе помочь лишь в силах. Шли быстро, как могли, а племя на пути им метки ставило, еды-воды оставляло, жгло костры, чтобы издали виднелись и путь указывали. А на десятый день пал конь Альда.

      — Пропадем, сестра, — сказал, вздохнув, парень, потроша павшую лошадь. — И двух дней не пройдет, как костры из виду потеряем.

      Сарри обняла брата и ответила:

      — Как потеряем, так и найдем. Звезда ярко светит, отыщем путь. Ты меня от зверя и злого человека мечом защитишь, а я хоть из травы, хоть из змеи похлебку сготовлю.

      Поднялись они, собрали с павшей лошади поклажу, да двинулись в путь, по звезде. Шли день, шли другой, брат сестру от зверя степного защищал, а сестра брата кормила жидкой, но сытой похлебкой. А на четвертый день заволокло небо тучами, пропала звезда из виду, подул ветер с севера холодный и злой.

      — Пропадем, сестра, — молвил Альд и уселся на опавшую траву. — Ни костров, ни звезды не видать, ни меток разобрать. Пропадем, сестра.

      И снова сестра приобняла братца за плечи.

      — Не пропадем, милый Альд. Небо не обидит, а степь защитит, найдем свое племя. Ты поспи пока, а я трав и воды наберу, а после и путь продолжим.

      Кивнул Альд, сложил поклажу и уснул крепко-накрепко. А Сарри взяла лук, приладила за спиной колчан, отцепила от пояса брата кинжал, да пошла на запад, отчего — сама не ведала. Прошла девочка не слишком далеко, как услышала щебетание птицы. Огляделась по сторонам и приметила маленькую сизую птичку на ветке мертвого дерева.

      — Прости, птица, но нам с братцем на север надо, — сказала Сарри, натягивая тетиву.

      Щелкнула та, свистнула стрела, да только птица встрепенулась и взмыла в небо. Вздохнула Сарри и пошла искать стрелу, промеж веток пролетевшую. Отыскала ее недалече, но прислушалась и услыхала тихий-тихий шепоток ручья. Пошла она на шум и вышла к оврагу, а в овраге том — не увидишь, так не поверишь! Камень лежит, гладкий, черный, а из-под него ручей бьет, да такой слабый, что лишь с десяток локтей протечет, как усыхает.

      Подивилась Сарри, но воды набрать надо было. Спустилась в овраг, сняла с плеча бурдюк, но тут молвил камень:

      — Кто ты, дитя?

      Вскрикнула Сарри, выронила из рук и бурдюк, и лук, рассыпала стрелы, попыталась из оврага вылезти, но оступилась и рухнула вниз, в воду.

      — Боишься, — сказал камень. — Странная. Не доводилось с горами разговаривать?

      — Где же ты гора? — удивилась девочка, отряхиваясь от воды. — Просто черный камень, а из-под него ручей бьет…

      — Глупая, — будто вздохнул камень. — Раньше я горою был, это теперь я просто камень. Оттого-то и плачу без остановки и устали.

      — Так это не водица, а слезы твои? — удивилась девочка, выскочив на берег.

      — Глупая, — повторил камень. — Слезы мои — та же вода. Только горькие, сама испей, попробуй.

      Наклонилась Сарри, зачерпнула ладонями воды из ручья и выпила. И вроде бы вода как вода то была, да вот только так горько, так печально на душе у девочки стало, что полились из глаз ее слезы, заструились по щекам, пали в воды ручья.

      Будто вздрогнул камень и ручей вширь раздался.

      — Отчего плачешь, глупое дитя? — вопросил черный камень. — Ведь не ты горой была, не ты убаюкивала на руках своих облака, не ты носила снежную шаль на плечах. Отчего же ты плачешь?

      — Плачу я оттого, — всхлипнув, ответила Сарри. — Что отстали мы с братом от племени. Пропадем, погибнем, не защитит нас степь, не укроет. Страшно, страшно мне за себя, страшно за братца… Страшно.

      Зарыдала Сарри, потекли слезы по щекам ее так бойко, что упавши в ручей его расширили, удлинили. Тут уж и черный камень пуще заплакал.

      Ночь прошла, проснулся в степи, на поклаже, Альд. Огляделся — сестры не видать, только ветер колышет пожухлые травы. Схватил парень меч и бросился искать Сарри, по следам, по примятой траве… Долго искал, ноги сбил, падая. Звал, кричал — все без толку. Только вдруг увидел он маленькую сизую птицу. Вскрикнула та, взлетела и, будто маня, головкой качнула. Кинулся Альд за сизой птицей, побежал на запад, да не заметил и рухнул в овраг. Очухался, стал по сторонам озираться — глядь, камень черный, а из-под него ручей. И сидит возле того камня Сарри, ладонями глаза прикрыв, а сквозь пальцы — слезы в ручей падают. И тянется тот ручей далеко-далеко, до самого горизонта…

      — Сарри! Милая сестра! — закричал тогда Альд, ухватив девочку за плечи. — Сарри, очнись! Отчего ты так горько плачешь?

      И подняла на брата глаза свои Сарри. Не черные, как ночь. Серые, как туман.

      — Братец мой милый, — молвила Сарри. — Иди вперед без меня. Иди вслед за племенем, вороти его назад, вороти сюда, к черному камню. Здесь будет дом наш, здесь будем мы счастливы. Иди же, братец. И прости меня.

      Утер Альд слезу, подскочил на месте и побежал прочь от сестры, прочь от камня. Глянул на небо — а там зеленая звезда сквозь тучи пробивается.

      Долго бежал Альд, очень долго, но добрался до племени, дошел до шатра вождя. Рассказал, что видел, рассказал, что сказала сестра его Сарри, а после уснул.

      Вождь думал недолго: многие кони пали, люди устали, а знаки с приметами говорили такое, что впору было ложиться и умирать. Вскорости повернул он племя обратно, вскорости добрались люди до черного камня, возле которого, недвижимо, сидела, прикрывши ладонями глаза, Сарри. Стали люди вокруг и не знали, что же делать.

      И тогда вышел Альд и зачерпнул ладонями воду, выпил ее и, упав, на колени, заплакал. Следом же вышел и вождь, и жена его, и сыновья с дочерьми, и внуки… все люди племени к ручью подходили, все набирали в ладони воду, все плакали горько, то о себе, то о близких, то просто.

      А ручей становился все шире, все глубже, все быстротечней. Вот и трава насытилась зеленью, вот почки на засохшем дереве распустились. Горечь человеческая вниз по течению стремилась, уходила за горизонт, а люди, наплакавшись, подымались, утирали рукавами глаза, ставили шатры, разводили огонь. И все, как один, позабыли о девочке Сарри. Все, даже брат ее, Альд, ведь горечь и грусть унеслась далеко за горизонт.

      А глаза их с тех пор, стали серыми.