Сказка о жадном охотнике и белой росомахе

Сказка о жадном охотнике и белой росомахе

Жил в тайге охотник… как его имя знали разве что мать с отцом, а соседи звали Гарпани. Был он смолоду метким стрелком, немало набил соболей да лисиц, много таньга заработал. Хорошо бы жила жена Гарпани, сытыми бы ходили крепкие сыновья да луноликие дочери. Вот только замучил охотник свою жену скупостью необычайной.

Сам мясо в полрта ел, а бабе одни косточки доставались, сам меха до плешин занашивал, а бабе отдавал обноски. Пожила она в скудном чуме зиму, промаялась лето, а потом купцы через тайгу шли, поманили – и увязалась. Соседи сказывали, видели ее в городе, румяную, гладкую, в русском платье. А Гарпани что – баба с саней, оленю легче. Взял к себе вдовую сестру жить, посадил шкуры мездрить да мясо варить, а та и рада. Сыновей, вишь, мужняя родня забрала, а кривенькую дочку оставила – куда им без мужика податься?

Гарпани косился сперва на лишний рот, думал девчонку в лес завести зимой да забыть ненароком. Ан в холода не успел, а летом и думать забыл, что хотел извести нахлебницу. Сестрина дочь, даром, что мала, работницей оказалась – куда там взрослым. Полог выбьет, кафтан зашьет, рыбу выпотрошит да развесит, ягод наберет, оленуху подоит, да с поклоном поднесет дорогому дядюшке молока с голубикой. Гарпани и растаял, кой-когда и порченый мех отдавал на наряды разумнице, а единожды расщедрился – красных лент ей привез из города. Девчонка гордилась.

Жить бы им поживать, да время спуску не знает. Повдовела сестра пять зим, а на шестую снесли ее на помост в лесу, зашили в оленью шкуру и оставили ветру в невесты. Сам Гарпани тоже стареть стал – ноги не бегут, руки не держат, глаза водицей затягивает. С ружья-то перешел на капканы, повадился дичь на подман брать. Оскудел мало-мало и еще скупей сделался.

Девчонка выросла, налилась, заневестилась. Называли ее Игэликте – Смородинкой, за румяные щеки да сладкий говор. Кабы не слепой глаз да пустой чум, давно бы укатили ягодку в новый туесок. Так-то подлаживались, да Гарпани всех гнал батогом. Кому охота на старости лет одному остаться? Заедал охотник молодую жизнь и не совестился.

Ну, девчонка-то на парней не глядела, знала свое убожество. Трудилась себе на дядюшку, шкуры скребла, мясо варила, оленух доила. А как время оставалось – расшивала невестам пояса бисером, да такие, что хоть глаза жмурь – солнцем сияют, луной блестят, лесной ягодой пестрят-рассыпаются. Так бы и прожила свой век, да к селению беглый Иван прибился. Щуплый, тощий, в чем душа держится, на глазах ледышки носит, трубку курить не может – сразу раскашляется, да и без трубки-то за грудь хватается.

Пожалела его Игэликте, барсучьим жиром да багульником отпоила, изловила черного дятла да упросила шаманку сварить птицу в снежной воде, как старики делали. Морщился Иван, плевался, ан выпил. И на поправку пошел, к весне гладкий стал, крепкий. И все нахваливали Игэликте – мол и мастерица она, и косы долгие и ленты алые и губы сахарные. А вот поедем с тобой в Петров Бор, там шаман доктор стеклянный глаз сделает, никто и не заметит, что крива. Я же с тобой закон приму, в церкви как есть обвенчаюсь.

Верила ему Игэликте да и не верила, сладкие слова все говорить горазды. Ан в рощу бегала, и пела с утра до ночи, не замолкала. И пояс шила себе, яркий как перья казарки. Как дошила – пришла к дядюшке да в ноги бросилась – мол люб мне Иван, отпусти с ним в Петров Бор жить. Посмотрел на сестрину дочь Гарпани и ни да ни нет не сказал, обещал подумать.

Вот только мысли у охотника были одна другой черней. Не хотелось ему Смородинку от себя отпускать, бобылем в чуме оставаться. Каждый день уходил Гарпани проверять капканы, а пока кружил по тайге, замышлял недоброе. То прикидывал заманить Ивана в чащобу да вывести на медвежий капкан, то в болотную топь тропу указать, то застрелить из ружья да бросить – лисы сожрут, а беглого никто и не хватится. Парнишка-то был доверчивый, ему скажи, мол лесная свинья человечье дитя выкормила, соври, что олени меж собой считаются – кто волкам на корм пойдет, сбрехни, что видел белую росомаху – поверит, как маленький. Сгубить человека не сложней, чем оленя в стаде завалить. …Прознает Игэликте – бросит дядюшку, может и отомстить решится. Ради чего тогда капкан ставить? Нет, тут хитрей надо.

Подумал Гарпани да и сказал сестриной дочке, что в верховья пойдет за рыбой. Страсть как охота пыжьяна отведать, белым мясцом полакомиться. Вернется, мол, там и порешаем. Дело к осени, самое время свадьбы-то играть. Собрался чин чином, сальца кусок в костер бросил, покормил духов, да и пошел. До первой протоки, а там свернул с русла и в город. Ведал охотник – прознают нойоны Большого царя, что в селении беглый, тут же прискачут, закуют Ивана в железо, уведут и прости-прощай. Поплачет Смородинка, да и забудет свою присуху. А он, Гарпани, не при чем – в тайгу ходил, пыжьяна ловил, знать ничего не знаю.

До города-то пять ден пути, ежели в балаганах не разлеживаться да с тропы не сбиваться. Шел Гарпани упорно, покряхтывал да шел. Первую ночь прохрапел у нодьи мирно, даже волков не слыхал. Вторую ночь неможилось старику, не спалось – словно кто ходил вокруг стоянки, ветками трещал. Глянул поутру охотник – а следы-то росомашьи, разлапистые. И белые волоски на сосне, где зверь когти точил. Тут-то Гарпани призадумался еще раз.

Откуда взялась белая росомаха, все знают. Давным-давно, когда пришли в тайгу тумены монгольского хана, жила в тунгусском селенье девушка Либгэрик – Снежинка. Кожа белая, как оленье молоко, глаза черные как волчьи ягоды, губы алые как малина. Так хороша была Либгэрик, что мох стлался ей под ноги, березы укрывали от солнца, седые волки приносили добычу к пологу ее чума и старый Хозяин прятался в берлогу, чтобы не напугать красавицу грозным видом.

Молодые охотники и храбрые вожди приходили к ее отцу, старому Торганаю, обещали сто оленей, железный топор и резной посох из великаньей кости, лишь бы усадить снежинку на свою рукавицу. Но красавица любила молодого шамана, того что орлом летал к верхнему небу и змеей заползал в нижний мир. А шаманам нельзя брать жену – духи приревнуют, приходить перестанут. Так жила Либгэрик ничьей невестой.