сказки деда Игната

сказки деда Игната

Моей жене и детям посвящается.

С чего начинается творчество? С картинки в твоей голове. А еще творчество начинается с детства. Лет в пять или чуть старше, думаю, каждому случалось, заигравшись с самим собой, начать вдруг говорить на два голоса, воображая себе собеседников. И мир вокруг тает, взамен приходит фантазия, где практически нет ничего невозможного, где все подвластно нашей воле. Дела нам нет до стороннего наблюдателя, мы не видим снисходительной улыбки мамы. Мы выпадаем из реальности, создавая свою собственную.

После мы вырастем, что-то забудем, перестанем мечтать и фантазировать. Этой роскошью сполна насладятся только писатели, да еще сумасшедшие.

Но писателями вырастут не все. Лишь немногие сохранят воспоминания о первом творческом опыте. Впрочем, кому-то, как и мне, быть может, выпадет шанс наблюдать за чужим актом творчества. Ведь наша жизнь написана самым гениальным писателем. Стоит только читать внимательней. В качестве иллюстрации упомяну об одном, как мне кажется, незаурядном случае.

Стояла середина осени, теплая и тихая. День был будничный, а так как занятия в институте начинались не с самого утра, то электричка гремела на рельсах почти пустыми вагонами. Я сидел слева у окна, лицом по ходу движения. Мысль не шла на бумагу, в разложенный на коленях блокнот не вписал еще ни строчки. Лениво скользил глазами по вагону. Напротив, через проход, спиной к движению поезда сидела старуха. Невольно я остановился на ней взглядом. Ничего необычного, самая обыкновенная старуха. Но мне вдруг показалось, что на ее лице было девяносто восемь морщин. Даже смешно стало. Никто и никогда, конечно, их не считал. Но мне кажется, что их было именно девяносто восемь – по одной на каждый год жизни, уже почти прожитой и еще немного оставшейся. Именно девяносто восемь лет, чтобы ни в коем случае не окончился отпущенный ей век.

Чужой нездешний ветер занес старуху в мой вагон. Никто ее не провожал. Наверное, и встретить ее уже было некому. Спроси ее: куда она едет, так пожала бы только плечами, не имея никакого представления о своем путешествии. Как замечтавшийся ребенок, она вдруг вышла на минутку из реальности, да так и заблудилась, не отыскав дороги обратно.

Старуха жутко горбилась. Коричневая детская курточка советского производства дугой липла к ее спине. Как черепаха из панциря, она высовывала голову из воротника. Тонкие руки опали на колени, двигались только серые, как папиросная бумага, кисти. Всю дорогу старуха высохшими пальцами мяла невидимый ком глины. А, может, даже вязала без спиц и ниток. И без остановки бормотала себе под нос, раскачиваясь, как в кресле-качалке. Что-то рассказывала, изредка улыбаясь, но все вперемешку с грустью и сожалением. Слушатель ей попался терпеливый, за всю дорогу не промолвил и полслова.

 А все от того, что старуха говорила с пустым местом. Стеклянными ослепшими глазами, не моргая, смотрела она в лицо тому, кого с ней давно уже не было. Кто знает, может она и не заметила, что осталась одна. Ни на шаг не подпуская к себе мысли об одиночестве, она упорно продолжала верить в своего спутника. В ее воображении он, должно быть, теперь кивал невпопад ее словам, тихо радуясь встрече.

Теряя контроль над собой, старуха иногда тянулась вперед, желая прикоснуться к собеседнику, но тотчас, сжавши пальцы в кулачок, отдергивала руку. Боялась разрушить видение. Успокоившись, она снова принималась мять в руках неподатливую глину.

Ее тихое сумасшествие нисколько не пугало меня, и ни капли не забавляло. Будь у меня такая возможность, так я бы с удовольствием принял участие в тайном разговоре. Но мог только наблюдать со стороны и восхищаться.

Ведь настоящий мастер пишет не столько о себе, и даже не о ком-то другом. Высшее мастерство – это суметь выйти за собственные пределы или погрузиться в себя настолько глубоко, чтобы отыскать там своего персонажа, вступить в связь со своим внутренним собеседником. Только настоящему творцу да еще сумасшедшим дано застыть на грани реальностей, видеть невидимое, слышать несказанное, улыбаться  непотерянному.

Настоящий талант – впадать в такое состояние добровольно и без подготовки, собственным усилием воли вводить себя в транс.

Осмелюсь предположить, что, как и в примере со старухой, необязательным, но весьма частым условием творчества становится вынужденное или добровольное одиночество. Каждый творческий человек в той или иной мере или одинок, или немного не в себе.

Что касается лично меня, то мое творческое одиночество большей частью выпало на время службы в армии. Ушел я не со своим призывом, а уже старше возрастом. За плечами были колледж и три курса университета. Я рвался в ВДВ, полагая, что со своими тридцатью шестью часами налета на ЯК-18Т и книжкой парашютиста-спортсмена  у  меня другой дороги и быть не может. Случилось иначе. И вот в двадцать третий день своего рождения я отправился служить на далекий крайний север. Туда, где лютые морозы и белые медведи. 

Оказалось, что город Североморск не так уж и далек от Москвы. Медведей там я не встретил и, не смотря на начало декабря, попал под дождь.

После месяца «учебки» в начале полярной ночи нас отправили служить на судно. «Кузнецов». Вот как он назывался, единственный наш и неповторимый авианосец. Удивительно, но почти за год службы на корабле я видел море только два раза. Балуясь рифмой, писал по этому поводу:

…Как давно я не видел заката,