Скиталец: Край ветров

Скиталец: Край ветров

Они должны были тронуться в путь на рассвете, но свара на границе степи никак не утихала. Всадники, встретившие их, разительно отличались от всех, кого Морен когда-либо видел. Смуглые, словно бронза, с тёмными как чернозём глазами, они переговаривались меж собой на звонком, лающем языке. Тэнгрийцы — как называли их в Радеи — или же мэнгэ-галы, как звали они сами себя. Выходцы из Каменной степи и Края ветров. Другая культура, другие нравы, другие люди. Словно вылепленные из обожжённой глины, тогда как радейцы на их фоне казались мягкой сдобой. Тэнгрийцы отличались от них и прибывших из Заморья купцов не только цветом кожи, но даже формой глаз и тем, как держались в седлах: каждый словно был единым целым со своим скакуном. Даже лошади их казались иными: высокие, поджарые, длинноногие, все — самых светлых оттенков и словно осыпанные позолотой. Ни одной гнедой, серой или тем более вороной масти. Прежде Морен видел таких необыкновенных коней лишь во время царской охоты, под седлом царя или княжича. Сегодня же тэнгрийцы привели их с собой и раздали каждому, кому надлежало пересечь Каменную степь.

Почти каждому. Предполагалось, что в путь их отправится два десятка: дюжина торговцев, семеро тэнгрийцев и он — Скиталец — в качестве сопровождающего. Однако в последний момент за ним увязался хвост, о котором никого не предупредили, и лошадей попросту не хватило.

Караван готовился отправиться на рассвете; выйти из тени последнего перелеска, который границей обвивал бескрайнюю, омываемую солнцем и ветрами степь. Но вот уже по меньшей мере четверть часа караванщик — старший среди тэнгрийцев, — спорил с радейскими торговцами, говорившими на обоих языках. Подле них собрались и другие мэнгэ-галы, и пока караванщик отвечал спокойно и сдержанно, его соплеменники то и дело срывались на резкие, гневные выкрики. Обстановка накалялась, разговор всё больше походил на собачий брёх. И спорщики то и дело кивали головами на притаившихся в тени приземистого вяза Морена и Каена.

— Кажется, тебе тут не рады, — обратился Скиталец к своему приятелю.

Но тот лишь повёл плечами, кажется, не смутившись вовсе.

Каена в эту поездку никто не звал — он просто увязался следом. Скитальца наняли, как сопровождающего, по одной простой причине — в Каменной степи, как и повсюду, сновали проклятые. Говаривали, что тэнгрийцы знают верные тропы и владеют таинством, как отпугнуть нечистых тварей, поэтому именно они и водили караваны по торговым путям через свои земли. Но доверяли им ещё меньше, чем проклятому, выдававшему себя за человека. Морен никогда прежде не бывал ни в Каменной степи, ни в Салхи́т-Улýсе, который в Радеи называли Городом Четырёх Ветров, и даже тэнгрийцев видел впервые. Каен же, прознав, куда именно отправляется Морен, вспыхнул лучиной и чуть ли не до утра упрашивал взять его с собой. С горящими глазами он рассказывал о торговых связях мэнгэ-галов и о некой реке, на которой стоит Салхит-Улус, и благодаря которой в него стекаются умы и диковинки со всего восточного края. Морен особо не слушал, хоть и успел пожалеть, что будучи проездом в этих краях, остановился на ночлег именно у него. Однако, упрямству Каена мог позавидовать даже старый осёл, а с годами оно стало лишь хуже. Нанявшие Морена торговцы оказались не против гостя в их караване, и даже обрадовались, узнав, что это учёный муж. Улыбчивый, обаятельный юноша, обладавший копной медных, отливающих жаром на солнце волос и умевший в медовую речь, покорил их в мгновение ока. Каен принадлежал к той редкой породе людей, на которых возраст не отражался вовсе и не отпечатывался на лице даже морщинами. Если бы Морен не знал наверняка, сколько тому лет, не дал бы больше двадцати пяти, хотя тот разменял уже четвёртый десяток. А вёл себя порой и вовсе, как ребёнок. Даже сейчас он напросился с ними исключительно из личного каприза и прихоти. Но почему-то, знакомясь с ним лично, люди редко могли ему отказать. И только тэнгрийцы оказались глухи к его обаянию и предпочитали делать вид, что того не существует.

Когда стало ясно, что приведённых ими лошадей не хватает, Морен с лёгкостью уступил Каену того коня, что предназначался ему. К тому же он и сам предпочёл бы остаться верхом на знакомой и привычной к нему кобыле — не каждая лошадь была готова вести на себе проклятого, а эту он ещё и обучил слушаться нужных ему команд. Вот только Каен держался в седле неуклюже и скованно. По всему было видно, что он боится крепкое и сильное животное, которое возвышало его над землёй. То и дело учёный муж косился коню под ноги, словно прикидывал высоту и оценивал, удастся ли расшибиться при падении. Конь под ним закономерно нервничал, тряс головой и фыркал, тем самым только сильнее пугая наездника. Морен отметил, что другие лошади ведут себя не в пример спокойнее, и сделал вывод, что эта порода хорошо чувствует всадника. Но тем тревожнее становилось на душе от сложившейся проблемы.

«Ничем хорошим это не закончится», — думал он про себя, оглядывая коней, которые мирно поедали низкорослую травку в ожидании людей.

— Подумаешь, — бросил Каен упрямо. — Договоримся. Будет нужно — заплачу. Или в повозке поеду.

— Боюсь, что дело не в вас, — раздался за их спинами мягкий, вкрадчивый голосок.

Морен обернулся и увидал одного из торговцев, как и все дожидавшегося окончания спора. Пухлый, низкорослый, с щеками, словно студень, мягким мхом русых волос на круглой голове и добрыми глазами с хитринкой. На его губах играла извиняющаяся полуулыбка, и поймав взгляд Скитальца, он пожал плечами, как бы говоря: «простите, что влез».

Но Морен был этому только рад и развернул к нему свою кобылу. Куцик, дремавший на седельных сумках, недовольно тряхнул головой и распушил перья, но затем сомкнул веки и вновь погрузился в сон. Его людские дрязги нисколько не тревожили.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Морен.

— Им не нравится меч у вашего седла.

— Это ещё почему?

Торговец не успел ответить. От спорящих отделился один из тэнгрийцев и подскочил к ним. Каена он не удостоил и взглядом, сразу обратился к Морену, отрывисто и пылко выпаливая каждое слово: