Слава Пожирателей Звёзд

Голод

Блеск их яркий режет взгляды. Шум их тихий бьёт по слуху.

Только что перед ним преклонился алоглазый из господ миров: его тонкая морда, покрытая грубой кожей и шипами, красующаяся над трещащим телом за губами белоснежными зубами, склонялась к ногам довольно обычным для смертных — плоским.

Ультиматум: открыть двери или погибнуть от разрезающих звёзды клыков. Сверкающие — они зажали шею, они заставили склониться. Подчиниться. Всё для чёрной фигуры с белой гривой.

И подчинённый монстр, пролив полные крови слёзы, открыл двери.

Тонкая грань, подобная глади воды. Густая, багровая. Тёмная фигура провела чёрными когтями по этой грани. Пошли разводы. Отзывается.

Он обернулся, дабы не осязанием иным, а глазами увидеть то, что было позади: холодный космос, полный звёзд мерцания, замёрзшая планета под его ногами, и утробно рыкающие от голода драконицы, сжавшие в клыках своих чужое тело.

Господа мировые всегда его боялись, но не так, как обычных власть имущих — для подобных запретно говорить имя настоящее без причины веской. Его же имя было известно... исключениям. Боялись все его звания.

Он Пожиратель Звёзд, он — Хаос первозданный.

Кровавый мир его с трудом принял. Скрежетом костей был хор, что повстречал его. Чёрным пятном он шёл по красным рекам, и шагу вторили текущие по небу капли.

Звонко. Раздражая слух. Как прочий живой гул из страха фраз, из бьющей под ногами плоти мира, что в такт подземному сердцу шли. Галька выбивалась из-под ног, треща стремилась на пути его к сей цели — к истоку. И бусы золотые на ноге так вторили ему, так вторили пути и гальке.

Здесь кости свиты в улей, их рёбра ищут небо, чтобы пронзить собою. Где небо в тучах вихрем обернулось. Где звёзд не будет видно никогда.

Пожиратель рухнул на колени. Как трудно было сосредоточить взгляд на небе мира. И кровь текла по телу, по ногам, лаская порванную и без того за много звёздных бесконечных лет одежду: что тёмные штаны на поясе из кожи, что дряблую накидку в черепа птичьи уходящую — их клювов было три.

Кровь стекается, пачкает белые волосы. Сжимает виски, бьёт по ушам ритмом ломаным. Она вынуждает оскалиться и беззвучно кричать в небеса. Здесь нет боли — лишь раздражение, что вводит в чудовищный рык.

Капли на рогах его замирали, вновь стекались и ползли к нему. Они блуждали в ветвях пурпурных, в шипах острых. Кровь гуляла по ним, чтоб вернуться к корням, где кристаллы проросли из кожи древнеугольной.

Он зачёрпывает кровь с земли, в которой тонет. Он поднимает руки над собой, чтобы они вились к его пасти.

Кровь тянется за небом, стекает по обсидиановым рукам подобно сосудам, но всё же отвечает.

Тонкой нитью с неба льётся во поток один. От истоков во плетение единого устья, кое стечёт за клыки.

От неба к нёбу.

За клыки, под язык, по глотке. В желудок, чтоб сжечь, извратить, разорвать и воссоздать иным.

Боль. Он к ней давно уж как привык.

Но склонился, сжался. Взгляд сияющих глаз он направил в багряные лужи, в отражение своё. Разные глаза. Один из них был светом фиолетовым. Если закрыть его рукой, то левая сторона была роднее: голубой глаз, словно чистый и небесный, как у матери. Он так давно её не видел... но помнил, как и отражение. Теперь же и оно менялось.

Бурлила кожа и под нею плоть; искажались. И челюсть нижняя треснула надвое, передав совсем ему чуждую черту, которую так видеть на себе отвратно. Рога трещали и росли, пробилась ещё пара. Ресницы белые гуще, безобразнее стали, и с треском порывали лоб, в котором веки с дрожью прорастали.

Как изменился... он зрел. Он чувствовал, не знал лишь только, что. Он мордой с тупым носом в землю впился, пастями и клыками разрывая плоть её, которая совсем недавно даровала ключ.

Таким из мира крови он к ним и явился, перешагнув черту, вселяя страх массивным плоским шагом.

И Звёздоедец взор свой тяжестью вселенской обронил на тело, что в клыках зажато было. Он не желал смотреть, ему это не нужно, коль следовало только видеть. И всё же... надо отпустить.

Но вот урчание, шипение родное. Одна из тех дракониц пасть открыла и отпустила, пока другие две всё не решались. На льва небесного она смотрела глазами серыми — темнее только его кожа, светлее — его грива. Она его... просила? Тогда как смеет отказать он ей? Пусть и ненасытной, но родной, своей. Как Пожиратель мог им возразить?

И голову склонив, ответил: «Их добыча».

То было из последнего, что монстр крови слышал.

Его же крики утонули в пастях сияющих огнём, сжигающим любую пыль, дабы не было звёзд. Оттуда нет возврата. Никому.

Хаос лишь раз взглянул в сторону его, в свечение алых глаз, да отвернуться после чтобы. Он видел всё и без того. Пусть и не слышал — с ними звука часто нет. Они срывали кожу, метали в пасти мясо, кости. Трепещут отделённые крылья и хвосты, оземь бьются. Живьём порвали, растерзали. Ах, создания высшие, средь коих господа — неумеручие. Ведь то не души смертные. И тот, что в трёх частях в агонии срывал беззвучный голос... долго это делал.

Но как же хорошо, что было тихо. Что уши можно не сжимать в обиде на миры. И с ними, столь родными, не слышно пения звёзд — гудения небесного металла, который как-то сплюнуло из чрева Священное Горнило. Сплюнуло и бросило. Создало и забыло.