Сломанная кукла

Сломанная кукла

Сегодня утром Борис Васильевич проснулся не в духе, раздосадованным, как бы сказал он сам. Дело, которое занимало его последние несколько дней, стало невыносимым и не разрешалось по причине банальной старческой близорукости...

Борису Васильевичу недавно исполнилось семьдесят. Здоровье, особо не беспокоившее его в прежние годы, неожиданно расшаталось и требовало не столько времени и мужества, чтобы им заняться, сколько смелости, чтобы признаться в этом самому себе. Не дождавшись от отца никаких действий, дочь Марья, его единственный родной человек, взяла всё на себя и срочно организовала путешествие: помогла с оформлением заграничного паспорта, с долгосрочной визой и отправила БВ, как недавно стала называть отца, подлечиться в Испанию.

Апартаменты в местечке Альборайя, в четырех километрах от Валенсии, давно не видевшие хозяйки или каких-либо гостей, радостно распахнули ставни и двери, впустили в свои стены морской ветер, солёный воздух, летний солнечный свет и нового обитателя, который до того самого дня ничего, кроме российских земель, не видел.

Поначалу жизнь в полном одиночестве на зарубежном побережье увлекала Бориса Васильевича. Языка он не знал, местных обычаев – тоже, но обжился довольно быстро. Здесь, в Испании, все было совсем не так, как писали в газетах и показывали по телевизору. Здесь было очень спокойно и уютно, и, что самое важное, тепло. Перестал мучить ревматизм, сбежала бессонница, вновь появился аппетит. Даже морщины, двумя вертикальными линиями разрезавшие межбровье после смерти жены Вареньки, немного разгладились и делали выражение лица БВ не таким суровым и жестким.

Выучив несколько испанских слов и выражений, в числе которых были buenos días, bien и gracias, Борис Васильевич еще больше освоился и два-три раза в неделю совершал путешествие в город. Иногда ездил на автобусе, что обходилось ему в сущие копейки, а иногда, когда хотелось кутнуть, – на такси. Постепенно обживаясь на новой земле, он перестал куда-либо торопиться и жить с оглядкой, приобрел несколько соломенных шляп с разной ширины и цветов лентами по тулье, льняные и хлопковые длинные рубашки, эспадрильи, тончайшего шелка шейные платки и научился носить все это на европейский манер: легко и с удовольствием.

Каждую неделю по воскресеньям БВ разговаривал по скайпу с дочерью, по понедельникам прогуливался до табачного магазина за марками, оттуда – к желтому почтовому ящику за углом и бросал в него новую открытку, которая почти молниеносно улетала на родину. Там же, в магазине табака, впервые купил несколько разных сигар, от самой дешевой до самой дорогой и ароматной, почти чёрной, которую решил оставить до особого случая, а какого именно, пока не представлял.

Дело было в том, что здесь особым казалось все. Во-первых, удивительное местечко, в котором много лет назад его дочь приобрела небольшую, из двух спален, квартиру.

Местные испанцы называли этот прибрежный район маленькой Венецией. Невысокие разноцветные здания четырех – девяти этажей, преимущественно красных и охряных оттенков, были построены в две линии вдоль золотистого пляжа. Между зданиями петлял широкий водный канал, имеющий несколько выходов к морю. В любое время суток сюда приходили и скромные шлюпки рыбаков-любителей, и дорогие, сверкающие белизной дутых боков, яхты испанских и итальянских богачей. Хозяева и пассажиры лодок сходили на берег и через калитки, расположенные у самой пристани, сразу же попадали в свои дома.

Во-вторых, Бориса Васильевича увлекла местная кухня. «Душечка, богом тебе клянусь, испанцы не умеют готовить, – рассказывал он дочери, – но в их простой, не испорченной приправами и соусами, пище есть что-то такое неповторимое, что я каждый день по нескольку раз проглатываю язык и с трудом достаю его обратно. Я попробовал решительно все, что они предлагают: от орчаты[1] до валенсианской паэльи[2] с исполинскими белыми, ватными на вкус, бобами и обычными, садовыми, как у нас на даче под Москвой, улитками. Мне казалось, они пялились на мои седые ресницы, когда я поддевал их вилкой и разглядывал, поднося близко к носу. А чуррос[3]? Ты помнишь коричневые пончики из магазинчика на углу Басманной? Чуррос – те же пончики, только в виде палочек. Испанцы макают их в жидкий горький шоколад и едят на десерт. А какой у них кофе, а сыр ... Дорогая, я перейду на новый размер одежды, если ты вскорости не заберешь меня обратно в Россию...»

В-третьих, ах, да и в-четвертых тоже, потом еще и еще...

А затем внезапно все переменилось. БВ даже не успел заметить, как и когда это произошло. Поездки в город стали доставлять лишь раздражение, паэлья надоела, а жирный, лоснящийся на солнце в полюбившемся кафе, хамон вдруг напомнил о больной печени.

Жизнь сделалась однообразной и не интересной, как и то расписание, которого Борис Васильевич старался придерживаться прошедшие июнь и июль. Возможно, причина была именно в этом. БВ не сумел отказаться от многолетней, появившейся после смерти жены, привычки систематизировать и структурировать все вокруг себя.

Он перестал выходить из дома за чашечкой эспрессо после раннего завтрака, предпочитая ему самостоятельно сваренный в «моке[4]», начал сочинять супы, делать макароны по-флотски и даже замахнулся на оливье. Его испанцы называли «русским салатом», но готовили все равно не так, как когда-то – Варенька.

Одно оставалось неизменным: каждый день БВ располагался в глубоком плетеном кресле на балконе, с которого открывался вид на море, пил ледяной виски и курил сигару.