Сломанная ромашка

Сломанная ромашка

– Я знаю, ты хочешь, чтобы я умер от истощения, чтобы ты могла найти себе нового мужа.

Довольная кошачья улыбка на губах Риты меркнет. Словно на большое душное вечернее солнце набегает где-то в вышине крошечное облачко. Я почти ощущаю запертый в ней гнев. Кошка-Рита подрагивает невидимым хвостом. Пальцы чуть напряжены – словно она разочарованно втянула выпущенные в порыве страсти коготки.

– Прости, – говорит она, поднимаясь с постели. – Я не буду так больше.

Она идет в ванную, почти бесшумно. Под босыми ступнями шепчет паркет.

А я лежу, совершенно вымотанный, и думаю, чего она больше не будет. Что она обещает мне и сама себе этой глупой фразой.

Когда мы только поженились, мне даже нравилось это в ней. Девочка-институтка, скромница, тургеневская девушка на людях. Отчаянная фурия, страстная, властная. Только со мной. Только моя. Ее ненасытное, постоянное желание касаться, обнимать, дразнить, заниматься любовью – я лопался от гордости, что она – моя жена.

Она не уставала, у нее никогда не болела голова. Нет, болела. Она прижималась ко мне горячим лбом, жаловалась – «больно», и начинала скользить настойчивыми пальцами по плечам, по груди, по бедрам – «мне просто необходимо обезболивающее».

Когда я первый раз сказал ей, что голова болит у меня, – расхохотались оба. Она не стала настаивать. Но тогда я впервые почувствовал это биение кошачьего хвоста. Гнев.

Она злилась – и становилось мягкой. Покладистой и словно бы виноватой за свою злость. Уступала и отступала, словно давая мне возможность передумать и самому подойти, притянуть к себе, включиться в ее любимую кошачью игру.

Разочарование, серебряной рыбкой скользившее в ее светлых глазах, бесило меня. Что я ей, мальчик по вызову? Имею право устать, тупить в телевизор, посидеть за компом, в конце концов. К вечеру у нее остаются силы на эти подростковые игрища. А я не умею халтурить на работе. Я вымотан.

Она сворачивалась на диване, поджав под себя ноги. Словно кончик хвоста, мерно двигался вверх-вниз большой палец – она просматривала новостную ленту.

Что-то писала. Кому-то отвечала.

Звук бесконечных мессенджеров раздражал меня – и она отключила звук.

Сидела и улыбалась кому-то.

А я доверял ей. Доверял как себе.

Мне нравилось, что наши ритмы наконец выровнялись, что она не теребит меня без повода, отдавая излишки неутомимого жизнелюбия сетевым друзьям, благослови великая сеть их дни и аккаунты.

– Ты больше не хочешь меня? – Она стояла в дверях, прислонившись спиной к стене. Платьице с ромашками. Теплая, мягкая, смущенная и такая несчастная, что меня разобрала злость.

– Не говори ерунды. Мне никто, кроме тебя, не нужен. Ты знаешь.

Она кивнула.

– Тебе что, мало того, что между нами?

Она широко открыла глаза, замерла на мгновение, и виновато покачала головой.

– Нет, все хорошо. Просто… все не так, как раньше.

Мы семейные люди, в конце концов. Если она ожидала, что я на всю жизнь останусь похотливым подростком…

– Давай поедем куда-нибудь? Или сходим? Давай посидим в нашем старом кофе и поболтаем? – Смотрела не на меня, за окно. Ветер трепал кленовые листья.

Она отчаянно не хотела взрослеть. Мне стало жаль ее. Бедная вечная девочка с телефоном, девочка в коротком платьице с ромашками. Девочка в двадцать, в тридцать.

А у взрослых людей есть и другие проблемы, кроме «все не так, как раньше». Работа, ипотека, накопившаяся усталость.

Это с нее как с гуся вода. После двух работ скачет на фитнес, как коза, а потом убирается дома, шуршит чем-то, когда нормальные люди уже ложатся спать.

Не вовремя. Не к месту.

Пристает. Обижается, стараясь неумело это скрыть. Сидит за полночь в сети.

А потом – «Ты меня больше не хочешь? Почему у нас все не так, как раньше?»

От злости ушла куда-то усталость. И мы любили друг друга почти как раньше. Она вскрикивала, счастливо жмурилась, запрокидывала голову. Царапала мне спину острыми розовыми коготками.

А потом мы лежали рядом, говорили обо всем и ни о чем, и от нее словно исходил свет. Словно любое нежное прикосновение электризовало ее до предела, делая еще более манящей и притягательной. А потом она прильнула ко мне снова и тихо спросила:

– Как думаешь, сегодня повторим? И утром… Мне нравится утром. Люблю, когда светло.

А потом я ответил, и она тихими разочарованными шагами сбежала в ванную.

А телефон на тумбочке привычно мигнул значком мессенджера.

Я не хотел читать. Может, взял машинально, думая, что это мой. Может, заметил краем глаза несколько слов в строке оповещения.

– Это что, Рита?

Она распахнула глаза. Не смутившись ни капли, ответила:

– Стихи.

– Какого хера, Рита?!

Она выглядела удивленной и растерянной.

А у меня перед глазами стояли слова. Тысячи слов. Слова – змеи. Слова – пауки. Они обвивали, затягивали в свою горячую сеть. Слова-прикосновения. Слова-поцелуи. Слова, слова, слова… Такие горячие, что бумага бы вспыхнула и сгорела, а дисплей терпел, опаленными чужой жаждой буквами передавая моей Рите чужую страсть.

Дурочка. Она называла это просто стихами.

– Это мой друг. Мы просто болтаем…

Она отступила, словно готова была сбежать, не понимая, чем провинилась.

А может – лгала. Все понимала. Все знала. Сама подталкивала того, чужого, к этим жарким словам. Может, взведенная как пружина этими чужими посланиями, шла ко мне в кровать…

Сука…

Я бросил телефон на постель.

– Стерва.