Сломанный карандаш

Сломанный карандаш

Сломанный карандаш

1. Ларик

Сейчас мне кажется, что ничего этого не было. Много лет прошло, и вообще… Но одно я отчетливо помню – как в первый раз увидел мастерскую Ларика – крашенный деревянный домик с высоким крыльцом и вывеской «Почта». Летние каникулы я отбывал у бабушки с дедушкой в поселке, где не жизнь, а скука смертная – один сплошной свежий воздух.

В первый же день я отправился прогуляться – осмотреться и все такое. Особенно рассчитывать было не на что – обойти поселок за 15 минут, и привет. Руки в карманы, приплелся я на площадь, где среди прочих, ни выше, ни ниже, лишь чуть дальше врезаясь крыльцом в пыльную дорогу, стоял деревянный домик с вывеской «Почта». На крыльце метался и лаял старый, облезлый пекинес, у которого не было одного уха. Толстощекий пацан, наш сосед, с дороги тыкал в него длинной палкой, будто это была не собака, а какой-нибудь труп. Сразу не по душе мне пришелся этот толстощекий – он кидал гнилые ранетки в бабушкин огород, и я уже успел получить одной по затылку.

– На его месте я бы перегрыз тебе коленку, - заметил я.

- На твоем месте я шел бы, куда шел, - огрызнулся Толстые Щеки и собрался плюнуть мне на кроссовок.

Я обрадовался, что сейчас будет, чем заняться, вытащил руки из карманов, и уже совсем было нацелился залепить жвачкой толстощекому в волосы, и это было бы здорово, потому что волосы у него были как у девчонки, кучерявые, но тут из домика с высоким крыльцом и вывеской «Почта» вышел Ларик.

У этого волосы были еще хуже – скатанные какими-то колбасками (кое-какие из этих колбасок были покрашены в разные цвета), и собранные сзади в хвост. В каждом ухе у Ларика болталось по нескольку колечек, а на шее и руках висели фенечки, какие дарят на счастье или на дружбу. И из-за уха торчала кисть. Я тогда подумал, что с виду он не старше моего брата, который перешел в последний класс, только одет малость по-задрипански, и худой, как палка. Пальцы у Ларика были вымазаны в чем-то вроде шоколада. Я поразмыслил и решил – раз почта, значит, простой сургуч.

- Обезьяна, заткнись! – велел он пекинесу, - а вы оба сюда.

Толстые Щеки выпучил глаза, и без того круглые, как у рыбы, показал Ларику средний палец и убежал за угол, отчего я возненавидел его еще больше. А я подошел к Ларику, как он сказал.

- Поможешь?

Я кивнул, и он вытер правую руку о штанину, чтобы взяться за дверь. На его джинсовом комбинезоне живого места не было – весь в дырках и пятнах. Так я в первый раз попал в мастерскую Ларика, и, наверное, как раз из-за того, что я там увидел, мне сейчас кажется, что ничего не было.

На весах, вроде тех, что на нормальной почте взвешивают посылки, в стеклянной банке кипела и булькала та самая шоколадная гадость, в которой у Ларика были руки. Он вытащил из-за уха кисть, кое-как вытер руки о ветошь, отшвырнул ее в угол, и малость поубавил жару – для этого он просто щелкнул по гирьке на шкале. Потом сунул мне старую куртку – рукав порван углом, как бывает, когда зацепишься за гвоздь, велел расстелить куртку на конторке для писем и держать ровно. Набрал шоколадного сургуча на кисть и стал осторожно мазать разорванные куски. Как только сургуч, булькая и шипя, попадал на ткань, края сползались и соединялись между собой. Так у нас с ним получился едва заметный ровный шов, будто куртку срастили, а не склеили. У меня, когда я это увидел, рот открылся сам собой, и жвачка выпала на пол.

- Ларик-Ларюша! Баба Роза принесла картошечки.

Я выглянул в окно и увидел соседку, которая жила рядом с дедушкой и бабушкой. Она, слава богу, не кидалась гнилушками, а наоборот, не успел я приехать, заявилась с куском пирога. Я еще подумал – чего это она всех кормит? Может, человеку еду девать некуда?

Ларик как следует вытер пальцы о штаны и вышел с курткой на крыльцо.

– Вот молодчина! – обрадовалась баба Роза и передала Ларику кастрюлину горячей вареной картошки с маслом, накрытую полотенцем. – А то - если дождь? Как без куртки?

И она стала разглядывать рукав, довольно причмокивая. На нем и следа не осталось от былой дырки. А я стал во все глаза смотреть, что дальше будет делать Ларик.

Он, когда вернулся в дом, положил боком стеклянную банку с кипящим и пузырящимся сургучом на пол, чтобы пекинес ее вылизал, будто это и вправду был шоколад, ну или, на худой конец, какая-нибудь сгущенка. И пекинес стал лакать и причмокивать, озабоченно рычать и вертеться возле банки.

Этот пес вообще, как приклеенный, ходил за Лариком и все время косился на меня и ворчал, дергая своим единственным ухом, а я все время боялся на него наступить, до того он был старый и жалкий. Когда я нагнулся, чтобы якобы подобрать с пола свою жвачку и засунуть ее обратно в рот, а на самом деле просто хотел поближе посмотреть, как это собака ест сургуч, то увидел на боку у пса такой же шов, как на куртке, только уродливее и грубее. Ларик живо подтянул меня кверху за шкирку и ухмыльнулся.

- Вот тогда я повозился. Это тебе не тряпку склеить.

Он хлопнул меня по плечу и выпроводил на улицу.

Вечер я убил на то, чтобы выпытать у дедушки с бабушкой что-нибудь про Ларика, главное, меня волновал вопрос, почему он живет на почте.

- Почту Ларику отдали. Почта теперь никому не нужна, - вздохнула бабушка, разливая по тарелкам борщ.

- Ну да, есть же тырнет.

- Тырнет-пырнет, все равно старикам никто не пишет, – вздохнул дедушка. – И ты вон за столько лет в первый раз приехал.

Тут бабушка поспешила поставить на стол тарелку борща, чтобы дедушка не расстраивался.

- У нашего Ларика золотые руки, - сказала она. – Мы бы все протянули ноги, если бы не его руки. Все чинит и денег не берет.