Смех, улыбка и омлет

Смех, улыбка и омлет

Смех, улыбка и омлет

- И за что ты только любишь меня?
- А я люблю? - тихо смеюсь, зарывшись в одеяло лицом.
Он молчит всего несколько секунд, а затем серьезно, впрочем, как всегда, отвечает:
- Любишь. Вот только за что, я так и не пойму.
Выглядываю из-под одеяла. Окна открыты, и ветер играет занавесками – то раздувая их, как алые паруса, то сдувая в сторону и открывая вид на запущенный сад со спелыми яблоками и кислыми грушами, зелеными сливами и переспевшими персиками, а также кустарниками красной смородины.

Ветер приносит запах соленных брызг и терпкий аромат хвои.
И когда занавеска завершает танцевальное па, как девушка, замерев в поддержке, солнечные лучи устремляются в комнату и падают на кровать. Они, солнечные лучи, находят его, и начинают уже свою пляску на его лице – то освещая, то погружая в утреннюю тень. Дарят то зной, то прохладу.
- А любят за что-то? - спрашиваю я, переворачиваюсь на живот и отбрасываю тонкое одеяло в сторону.
Его взгляд скользит по моим лопаткам, талии и спускается ниже. Ночная рубашка валяется на полу, но мне незачем надевать ее, ведь в этом доме на берегу моря есть только мы.
- Вот ты за что меня любишь? - уточняю я.
Его взгляд многозначительно продолжает смотреть на мое обнаженное тело.
Смеюсь. Скорее всего, наши разговоры о любви закончатся утренним сексом, но я и не против. Ведь в последние дни меня не покидает ощущение, что никого во всем мире нет. Только он и я. Только запах хвои и свежевыстиранных простыней.
- За твой смех, - отвечает он, почему-то даже не улыбаясь, - интимный, будто ты смеешься только для меня одного. За твою улыбку – открытую, которая меняет твое лицо, заставляя глаза гореть внутренним светом.
Мой смех затихает, он сменяется улыбкой.
- И мне нравится вот эта твоя полуулыбка, будто ты знаешь то, что неизвестно другим, и даже мне.

Он молчит, всего пару секунд:
- Люблю за то, как ты готовишь омлет.
Не выдерживаю и вновь хохочу:
- Ты любишь меня за то, как я жарю яйца?
- Готовишь омлет, - поправляет он, - глазунью ты так и не научилась готовить.
Хочу обидеться, но вместо этого смеюсь.
- Значит, смех, улыбка и омлет... не густо.
- Эти три причины возглавляют список: "почему я тебя люблю".
- А сколько всего причин в этом списке?
Он задумывается и начинает загибать пальцы. После того, как его пальцы заканчиваются, он продолжает счет уже на моих пальцах ног и других частях тела.
Я сбиваюсь на счете двадцать три. Но вместо того, чтобы потребовать озвучить каждую причину, откидываюсь на спину.
- А за что ты любишь меня? - спрашивает он.
Провожу рукой по ежику на его голове. Когда мы познакомились, у него была целая грива, в которую я любила зарыться пальцами. Закрываю глаза – на одно мгновение, оживляя в воспоминаниях нашу первую встречу.

Провожу пальцами по его глазам цвета спелой пшеницы под полуденным солнцем, длинному носу, придающему ему птичий профиль, хотя мне больше нравится, как звучит римский нос.

Он ловит губами мои пальцы.
Он редко, в отличие от меня, смеется. Но я люблю его смех, его голос, его привычку спать только с правой стороны кровати. Улыбаюсь уголками губ. Я даже люблю все его недостатки.
Освобождаю пальцы из плена его губ и продолжаю исследовать его тело.
Пальцы чуть дрожат, когда я на ощупь нахожу шрам на его животе. Я улыбаюсь, не позволив печали коснуться в этот раз моих глаз. Эта авария в прошлом, как и в прошлом часы ожидания – выживет или не выживет, будет ходить или останется прикованным к кровати, буду я еще улыбаться или нет…
Я улыбаюсь. Второй продолговатый шрам на голове, третий рваным зигзагом оплетает его позвоночник.
Улыбаюсь.
Позади месяцы реабилитаций, попыток научиться заново ходить.
Улыбаюсь, все это позади.
Он хмурится, и собирает пальцами мои слезы на щеках. Сначала пальцами, затем губами.
- Да не плачу я, - улыбаюсь и шепчу ему в губы. - Ты же со мной. А слезы… они от счастья.
Я пытаясь вернуть в последнее время и не такую уже редкую улыбку на его губы, продолжаю шептать, составляя свой список ста причин, за что я его люблю:
- За выдающийся нос, - чмокаю его в этот самый нос, - за эту ямочку на левой щеке, за глаза, сильный руки, за выносливость. За выдающуюся мужественность.
- Так мужественность выдающаяся или нос?
- Так одно другому не мешает, - ворчу я, - и вообще, ты меня сбил.
- И сколько всего причин в твоем списке? Просто чтобы знать, мы сегодня вообще выберемся из кровати?
- Насчет кровати не знаю, лично у меня большие планы на твою выносливость. А вот причин... мне кажется, я всегда любила тебя, даже когда мы в первый раз встретились, я уже любила тебя. И когда ты подошел ко мне, мне показалось, что мы встретились после долгой разлуки. Я сумасшедшая?
Смотрю ему прямо в глаза, всем телом ощущая его близость. Чувствую, как бьется сердце в его груди – учащенно после моих слов.
- Так и знал, что это сумасшествие заразно, - улыбается он.
Точно заразно, так как я знаю, что у него все еще болит спина и ему еще нельзя напрягаться, поэтому опрокидываю его на кровать и заглядываю ему в глаза. В самые любимые, самые родные глаза.
- Думаешь, рай и ад существуют?
Он удивлен резкой сменой темы разговора. Задумывается, а затем осторожно кивает:
- Скорее всего.
- И куда я попаду?
Он не колеблется ни секунды:
- В рай.
- Это хорошо, - шепчу я, уткнувшись в этот раз не в одеяло, а ему в шею.

Прикасаюсь губами к яремной впадине.
- Почему хорошо?
- Значит, мы всегда с тобой будем вместе.
- Вот на себя я бы не поставил, что вытяну билет в рай.
Провожу ладонью по его татуировке на плече, оставшуюся ему на память после службы в армии. Где-то далеко, в нашей квартире в комоде лежат коробочки с медалями и наградами. Он не любит говорить о войне и о том, кого там потерял. Поспешно целую его в шею, в подбородок, везде куда дотянусь.