Снежная дорога к любви 18 век. Новый год

Глава 17 Вечерние фонари

Дмитрий, уже обжигаемый морозом, крепчавшим к вечеру, если вернее — то после захода солнца стало сильно холодать: морозы крепчают по ночам, и ночи длиннее дня.

На улицах стали зажигать фонари, там и здесь пятна света красиво вспыхивали на темных улицах. За окнами домов светились праздничные новогодние и рождественские украшения[1], небо темнеет быстро. Еще видно было, в какие цвета окрашены стены домов и многочисленные украшения на фасадах, но уже скоро зажгутся белые искорки звезд.

Дмитрий побежал снова — через дворы, к Иркутской. Улицы украшали праздничные флажки и ленты, возле некоторых зданий видна праздничная иллюминация, группы горожан в праздничном настроении тут и там с шумом и веселым смехом проходили, вдыхая в воздух морозным паром, и стремясь поскорее скрыться в тепле домов. Из домов слышна была музыка самая разная, и народна я и клавесины, которые сюда заказывали из столицы. Все6 покрыто снегом, снег скрипит под ногами, а вечерние сумерки отбросили под ноги длинные тени, да и первые звезды уже начали вспыхивать в небе.

Яблочная лавка открывалась именно зимою: из Семипалатной крепости[2] привозили по санному пути обозы, целые караваны саней, полные яблок, их укутывали в дороге шкурами, потому фрукты хранили вкус лета до самой весны. «Хороший выбор, на свадьбу!» Зло подумал Дмитрий Михайлыч. «На свадьбу! Черт, черт!».

Дмитрий выбежал на Иркутскую улицу, чтобы увидеть в свете фонарей, как сани, запряженные тройкою черных, словно уголь, коней, скрылась в конце улицы.

Он стоял, опешивший, задохнувшийся от беспрерывной беготни, из окна ближайшего дома звучала музыка: кто-то музицировал, и на него лилась красивая, изящная мелодия модного менуэта. Тихо кружились снежинки в ночном воздухе, падая в круге света фонаря на плечи, воротник, на треуголку и рукава. Запорошили полушубок.

Ничего не оставалось делать: Дмитрий словно через силу поплелся искать припозднившегося извозчика, чтобы поехать к ней домой.

Это ужасно!

Сани, наконец, покатили вдоль по улице, а сердце, казалось, выпрыгивает из груди, словно подскакивает в самое горло. Глупо.

Проделать столько верст — от самого Тагила! Промчаться всего за месяц, чтобы здесь — пол — дня гоняться и не достичь!

Звонкий колокольчик под дугою мерно вызванивал свою, таинственную, ему одному ведомую мелодию. Бубенцы на боках гнедого рысака поддерживали его мелодичный перезвон. Ямщик уверенно щелкнул в воздухе длинным кнутом, гаркнул на коня, тот пошел ровной, широкой рысью, черная грива развевалась, блестя в свете фонарей.

В иное время Дмитрий бы обязательно восхитился крупным, лоснящимся конем, его правильным шагом: хоть сейчас на рысистые бега в Столицу! Умением ямщика, его профессионализмом, то, как деловито он слегка подергивал вожжами на поворотах, и конь спокойно поворачивал с улицы на улицу.

Но сейчас Дмитрий злился на самого себя, на весь свет! Он так надеялся увидеть ее здесь одну! Застать, чтобы поговорить с глазу на глаз! Ах! Как же ему не хочется попасть к ней на подготовку чужой свадьбы: если он не сможет переубедить девушку, то эта свадьба состоится…. И она выйдет за другого? Ну уж нет!

Впрочем, мерный звон колокольчика и бубенцов подействовали на него умиротворяюще, спокойное сидение в санях тоже.

Наконец, конь встал возле знакомого кирпичного дома, ездок спрыгнул и расплатился с ямщиком.

Дмитрий взошел на крыльцо.

Взялся рукою за кольцо.

Глубоко вздохнул и решительно стукнул в дверь.

[1] Первые елки начали ставить только в середине 19 века и только в царском дворце, моду эту привезла жена Николая 1. Украшения к Новому году по указу Петра 1 не продержались долго, и вскоре были позабыты.

[2] В 1782 году Семипалатинский уезд в составе Колыванского наместничества. Тобольская губерния или Сибирская губерния до 1782 года, потом Тобольское наместничество